Рейд в опасную зону. Том 2

Глава 16

Мы с Сашкой шагаем по деревенской дороге. Глядя на Колесникова, думаю о том, ведь не просил он меня о помощи.

А по факту –я рядом.

На войне Сашка надежный и верный товарищ, не щадит себя, а тут в мирной жизни все не так просто… Наскоком ничего не решить.

И тут до меня доходит — любил он свою жену. Эту непутевую красивую Настю. Тем больнее и подлее ее предательство.

И променяла его на кого? Был бы мужик достойный, лучше Сашки, куда бы еще не шло. А такой выбор жены, еще раз унизил Колесникова.

Выходит, боялся он сам себя, как бы не разобраться с этими двумя по-настоящему…

Наконец мы дошли.

Сельсовет перед нами, деревянное здание, свежеокрашенное и с вывеской.

Входим внутрь. Здесь тепло и светло. Сельсовет пахнет старым деревом, бумагами и чем-то, что сложно назвать, но сразу понятно — здесь решают дела.

Председатель Ефим Иванович сидит за столом, как будто ждал нас. Лет ему под шестьдесят, лицо строгое, но глаза тёплые, настоящие. В сапогах, в рубашке под свитером. Простой, но грозный — в своей деревне он царь и бог. На нас смотрит пристально, особенно на Сашку.

— Здравствуй, Колесников, — кивает и мне. — Здравствуй, товарищ капитан, — Голос у него низкий, весомый, — Тебе чего? –смотрит на Колесникова.

Сашка, вроде, приготовился, но всё равно дёргает плечом.

— Документы. Печать поставить надо. На службу, вы же знаете, Ефим Иванович, я ненадолго, — голос у него глуховатый, но твёрдый.

Председатель долго смотрит на Сашку. Потом вздыхает. Бумаги берёт, медленно, со значением, читает, кивает.

— Уважаю тебя, Колесников. Ты воюешь, а Настя… — он замолкает, будто взвешивает слова. — А Настя твоя… гуляет. Не до конца ты её удержал, видно.

Сашка краснеет. Злость в нём, будто искры, проскакивает.

— Ефим Иванович, я на войне, а вы… не надо про Настю. Лучше… — он спотыкается, но продолжает. — Лучше про сына моего, про Славку. Пока меня нет, проследите, чтобы Валерка… — он поднимает глаза, и в них вся боль. — Чтобы Валерка его не обижал. Вы же знаете, он шкодник.

Председатель хмурит густые седые брови, поднимается со своего скрипучего стула. Он не кричит, но его голос пробирает до самых костей.

— Ладно, Колесников. Прослежу. Славка твой парень хороший, крепкий. Настю твою поругаю — заслужила. А Валерку… приструню, если надо будет. Не переживай. Ты своё дело делай, а тут порядок будет.

Сашка кивает, и я вижу, как его плечи чуть опускаются, будто груз немного сполз. Мы прощаемся. Ефим Иванович нам руку жмёт — крепко, по-мужски. Смотрит в глаза — каждому. В его взгляде всё — уважение, обещание, уверенность.

Когда выходим, будто мир стал немного спокойнее.

— Ну что, доволен? — спрашиваю.

Сашка улыбается, совсем чуть-чуть, в этой улыбке благодарность и какая-то гордость.

— Спасибо, Беркут. Теперь к тебе. Ты же чай приготовил? Или опять воду забыл вскипятить? — усмехается он.

Колесников, словно приходит в себя, после неприятной процедуры, которую пришлось ему пройти здесь у себя дома после предательства жены, переживаний о сыне Славке.

Но жизнь продолжается.

— Сашка, ты сам-то, кроме того, как землю топтать, что умеешь? — огрызаюсь я с улыбкой, и мы шагаем дальше, оставляя за спиной сельсовет с его теплом и строгим, но добрым Председателем.

Теперь наша дорога — ко мне.

Едем снова на поезде, и на следующее утро выходим из вагона в моём родном городе. Холодный ветер скользит по перрону, цепляется за воротник формы. На часах 7:35 утра. Солнце встает лениво, будто кто-то толкает его сзади. У вокзала запах угольного дыма смешивается с ароматом свежеиспеченного хлеба. Я невольно вздрагиваю — запах детства.

— Эй, Беркут, ну и глухомань у тебя, — Колесников стягивает берет, поправляет волосы. — Смотри, а мужиков- то тут хватает и без нас, — кивает он на местных у газетного киоска.

Те сразу уставились на нас, как будто два марсианина сошли с поезда.

— Ты рот-то закрой! — бросаю, — А то решат тебе накостылять, я выручать не буду, — усмехаюсь я.

— Да ладно тебе, — говорит он, поправляя ремень. — Местным надо знать, что десантники приехали — порядок навести.

Перрон заканчивается, и мы входим в зал ожидания. Витражные окна, покрытые затейливым узором, дрожат от каждого проходящего мимо состава. Вокзалы, кажется, ни в одном городе, с тех пор, как я был пацаном, не изменились. Те же деревянные скамейки, облупившаяся краска на стенах и бабка с тележкой, продающая семечки.

Колесников идет рядом, легкой походкой, руки в карманах. Оттаял парень. Ещё вчера он был совсем другой — угрюмый, молчаливый, как будто внутри себя закрылся. Теперь снова шутит, язвит, как раньше. Я радуюсь, хоть виду не подаю. Сашка в строю — это хорошо.

— А знаешь, Беркут, — он вдруг замедляет шаг, — у тебя тут какая-то особая атмосфера. Чувствую, как будто я в фильме «Весна на Заречной улице». Сейчас из -за угла девчонка с косой появится.

— Обрадовался! Это все твои фантазии, так что не надейся.

Сашка смеется, как раньше. Я снова думаю, как мало времени у нас бывает на простые вещи — вроде этой дороги по перрону.

В Афгане ты такого не ценишь.

Едем на трамвае до адреса, написанного на клочке бумажки. В отделе кадров выцепил.

Смотрю с любопытством в окно, какой он — мой город. Знакомый и незнакомый одновременно.

Такое не объяснишь даже другу.

Выходим на остановке, и я вхожу в ступор.

Стоят рядами серые панельные пятиэтажки — хрущёвки. Все похожие друг на друга, как инкубаторы. Даже виду не подаю, что иду наугад.

Иду, вычитывая номера домов.

А вот и оно!

Заходим в подъезд, поднимаемся по ступеням лестницы на третий этаж, незнакомая деревянная дверь. Я стучу три раза. За дверью слышится шорох, цепочка дрожит. Дверь приоткрывается, и на пороге появляется… мама.

— Глеб! — она вскидывает руки, глаза блестят от слез. — Сынок, ты вернулся!

Она тут же обнимает меня, крепко, как только мать может обнять сына, которого не видела долго. Её ладони шершавые, но тёплые и родные.

— Мама, это Саша Колесников, мой товарищ.

— Здравствуйте, Саша, заходите, заходите, вы, наверное, голодные! Снимайте ботинки, идите в комнату.

Проходим внутрь. На стенах обои с цветочками, хотя кое-где пятна от времени. В углу стоит массивная польская стенка — гордость мамы. На полках фотографии, книги, хрусталь.

Из кухни тянет запах борща.

— Идите сюда, — зовёт она. — Кушать будем.

Она приготовила большущую кастрюлю борща, будто ждала роту солдат. Впрочем, сегодня это почти правда.

Мы с Сашкой сидим на кухне. Я разглядываю свою мать, которая суетится возле стола. Ей где-то пятьдесят пять лет, но выглядит она моложе — высокие скулы, прямой нос, губы, которые кажутся чуть сжатыми, будто она собирается что-то сказать, но не говорит. Волосы светло-каштановые с прядками седины, аккуратно уложенные в простую прическу.

На ней домашний халат — светлый в мелкий рисунок.

Она двигается быстро, но не суетливо — как человек, который знает, что каждая минута на счету. То чайник поправит, то конфеты в вазу переложит.

— Мам, — я наконец решаюсь, и она застывает с чайником в руках. — Я вспомнил, что Маша Озерова рассказывала про мое усыновление.

Мама поворачивается ко мне медленно, будто пытается оценить, насколько серьезно я настроен. Ее серые глаза на секунду опускаются, потом снова поднимаются и она смотрит прямо на меня.

— И что она рассказывала? — спрашивает она, улыбнувшись чуть-чуть как-то неестественно, натянуто.

— Про то, как меня взяли из детского дома, — говорю я прямо. — Мне ведь уже четырнадцать было. Да я и сам помню.

Она ставит чайник, слишком громко, чем собиралась.

— Ну… так получилось, — тянет она и садится напротив меня. — Мы с отцом долго об этом думали. Ты же знаешь, я детей любила всегда…

— Мам, ну не юли, — перебиваю я. — В чем был смысл? Зачем вам был нужен я, почти взрослый?

Она вздыхает, сцепляет пальцы в замок на столе. Я видел, как они чуть побелели от напряжения.

— Глеб, это сложный вопрос… — начинает она, но я только усмехаюсь.

— Да ладно, мам. Ты говоришь так, будто я сейчас судить тебя начну. Просто скажи, как было.

Она умолкает, а потом резко встаёт.

— Тебе надо понимать… — она замялась, поправляя невидимую складку на юбке. — У нас с отцом… были причины.

— Какие? — Я смотрю ей прямо в глаза, но она не выдерживает взгляда, отворачивается к окну.

— Не время сейчас, Глеб. Ты все равно не поймешь, — неожиданно произносит она, не глядя на меня.

— А вот теперь, мама! С этого места поподробнее, — хрипло цежу. — Я не в том возрасте, чтобы слушать такие отговорки.

— Глеб, давай поговорим вечером. Извини, не при посторонних, — кивает она на Колесникова. — Кушайте, ребята! –пододвигает ближе к нам тарелки, — и резко выходит из кухни.

Переглядываемся с Сашкой и приступаем к еде.

Разговор с мамой оставляет странное послевкусие — где-то внутри скребёт. Слова её, интонация, паузы… как будто она что-то недоговаривает.

«Не накручивай себя», — пытаюсь я успокоить внутренний голос. Но чувство недоверия не отпускает.

Если она что-то не договаривает, значит, причина весомая.

Я поднимаюсь с места и выхожу в комнату.

— Где брат? — сухо спрашиваю.

— Ушёл куда-то, — мама смотрит на меня пристально. — Он сейчас часто пропадает, дела какие-то. Глеб, ты его не узнал бы, совсем он изменился.

Почему она так говорит?.. Он же не ребенок. А я его видел совсем недавно.

Мама не отрывает от меня взгляда, будто боится, что я исчезну.

Она садится напротив меня. В глазах тревога. Я чувствую, что она хочет сказать что-то важное, но молчит. Смотрю на часы — когда же вернется брат Серёга? И какие у него дела?

Он недавно дембельнулся из армии. Знаю, служил на Дальнем востоке. Но он же не был срочником.

Что-то не так.

Вдруг звонят в дверь. Мама напрягается, взгляд падает на меня. Встаю, иду к двери. За ней слышится голос — не брата.

Открываю. На пороге — мужчина лет тридцати в джинсах и футболке. Глаза серые, холодные.

— Ты — Глеб Беркутов? — спрашивает он.

— А ты кто? — отвечаю, открывая полностью дверь.

Мужчина не улыбается.

— Нам нужно поговорить. Твой брат Сергей в неприятностях. И ты теперь тоже.

— Ты в этом уверен? — холодно уточняю я.

— Ну, если, конечно, тебе плевать на брата, тогда нет.

— Жди возле подъезда. Сейчас выйду, — хмуро бросаю я.

Поворачиваюсь к Сашке.

— Можешь не объяснять, я все слышал. Пошли.

Мама не говорит ни слова, молча смотрит на нас.

— Скоро вернемся, — бросаю я, и мы скрываемся за дверью.

— Как зовут? — спрашиваю незнакомца, спустившись вниз.

— Виктор, — представляется он.

Киваю.

Едем на такси на другой конец города, машина останавливается, парень расплачивается с водителем. А водитель так сильно топит педаль газа в пол, буквально обдает нас струей выхлопных газов, будто тут гиблое место, и линять отсюда надо по быстрому.

Оглядываемся по сторонам. Даже не предполагал, что в городе могут еще оставаться такие заброшенные места.

Идем за Витьком уже минут двадцать по промзоне.

Длинные тени пляшут по обшарпанным стенам, а в воздухе стоит густой запах мазута и гнили. Казалось, что вся эта промзона давно умерла, но не хотела признаться в своей смерти. Я шел первым, чуть за Витьком, а Сашка следовал позади, иногда шаркая ботинками по потрескавшемуся асфальту.

— Беркут, — зашипел он мне в спину, — ты уверен, что нам сюда? Этот парень что-то слишком уж резво нас ведет. Знаешь, как в тех фильмах, где героев заманивают в ловушку, а потом…

— Потом включают музыку и танцуют, — обрываю его я, стараясь говорить ровным голосом. На самом деле, мысли о ловушке мне тоже приходят в голову, но там брат Сергей.

И чтобы там не было впереди, я должен идти.

— Сашка, — бросаю через плечо. — Тут, похоже, действительно дело пахнет керосином. Ты не обязан в это впрягаться. Это личное. Ты можешь вернуться назад.

— Десант своих не бросает! — отвечает Колесников и продолжает идти за мной.

Я иду вслед за незнакомцем, думая о Серёге.

Он демобилизовался с Дальнего Востока, где два года нёс караул на границе, а на гражданке так и не нашел, куда себя деть. В свой отпуск приехал ко мне в Афган, так как семья потеряла меня.

Как же я могу сейчас бросить его в беде?

Витька впереди останавливается. Он резко оборачивается, и в полутьме полуразрушенного цеха, в котором мы находимся, на его лице мелькает выражение какого-то злорадного довольства.

— Тут, — коротко бросил он и машет рукой в сторону огромного здания с выбитыми окнами.

Мы выбираемся из цеха и двигаемся к входу. Это территория старой кирпичной фабрики с облезлыми стенами, густо поросшими мхом. Дверей, конечно, нет — только ржавые петли, с которых свисает искореженная железяка. Внутри пахнет плесенью и сыростью. Где-то капает вода, но ни одной трубы поблизости не видно.

— Отличное местечко, — произносит тихо Сашка, осматриваясь. — Если нас тут грохнут, искать никто не станет.

Витька идёт вглубь здания, бодро шагая по треснувшему бетонному полу, усеянному обломками кирпича и битого стекла. Мы осторожно следуем за ним, я — держа его в поле зрения, а Сашка — озираясь по сторонам, будто ждёт, что из-за ближайшего угла выскочит кто-то с железной трубой.

— Эй, Витек, — зову я. — Ты точно знаешь, куда ведешь?

Он оборачивается, широко улыбается — слишком широко, как кажется мне.

— Конечно, знаю. Вы мне не доверяете?

Я смотрю на Сашку. Тот поднимает бровь, мол, «вот видишь». Но мы идём дальше. В конце концов, если это ловушка, лучше встретить её лицом к лицу, а не бежать, как трусы.

Мы пробираемся через большой зал с высокими сводами. С потолка свисают ржавые балки, напоминавшие ребра мертвого гиганта. В углу стоит старый погрузчик, облепленный паутиной, а на полу валяются скрученные провода и какие-то странные металлические обломки.

Вдруг Сашка остановливается и дергает меня за рукав.

— Беркут, ты это слышал?

Я прислушиваюсь. Где-то впереди, в тени огромного помещения, раздаются еле слышные шаги.

Кто-то идёт сюда.

Перевожу взгляд на Витьку. Он тоже останавливается, но не оборачивается. Стоит, уставившись куда-то вглубь фабрики.

— Что там? — спрашиваю я.

Он резко оборачивается, его глаза блестят каким-то странным светом.

— Сейчас узнаете.

Сашка выругался сквозь зубы, а я машинально напрягся, чувствуя, как в груди нарастает тяжесть.

Что бы ни случилось дальше, но там мой брат.

Впереди появляются какие-то силуэты. Вглядываемся. Тьма рассеивается и из нее выныривают трое.

Первый — здоровяк с голым черепом, отсвечивает, будто отполированный. У второго — длинные волосы, собранные в низкий хвост, и массивная золотая цепь на шее. Третий выглядит по моложе, но это обманчивое впечатление — хитрые глаза и постоянно дергающийся кулак.

— Ну что, Беркут? — цедит сквозь зубы лысый, обращаясь ко мне. — Не ожидал? А ты, Колесо? Готовы к схватке? Или сразу сдадитесь без боя?

Они хрипло смеются.

Мы с Сашкой переглядываемся. Откуда они знают наши позывные? Они с Афгана.

А здесь глубокий тыл.

— Вы, ребята, адресом не ошиблись? — хмыкает Сашка, делая шаг вперёд.

Я вижу, как он напрягся, несмотря на то, что голос его звучит уверенно. У него привычка — перед дракой всегда начинает разгибать пальцы, будто настраивается.

И он их сейчас разгибает.

— Ошиблись? — длинноволосый хмыкнул, обнажая золотые зубы. — Нет, это вы ошиблись, пацаны. Нам тут за вас премия положена.

— Какая премия? — я подаюсь вперёд.

Третий, тот, что с дёрганным кулаком, двинулся к нам ближе. Успеваю заметить, как он сжимает в руке цепь.

— Ну, Беркут, расправим крылья? — усмехается он.

Во мне клокочет ярость, все их насмешки, дразнилки, а главное, знание наших позывных указывает на то, что здесь не просто затевается драка. А что-то более масштабное. Похоже, эти маньячилы заказ получили на нас.

Поэтому и брата в заложники взяли.

Заказчики кто⁈

Сашка, не дожидаясь приглашения, первым идет в атаку. Он резко шагает к лысому, который стоит ближе всех, и выбрасывает левую руку прямо в челюсть противника. Лысый пошатнулся, но устоял, его глаза засверкали злобой.

Тем временем длинноволосый метнулся ко мне. Я инстинктивно ушёл влево, пропуская его удар мимо головы, и тут же ткнул кулаком ему в бок. Он напрягся, но отступать не собрался.

— Колесо, спина! — кричу я, видя, что третий решил зайти сзади.

Сашка мигом отскакивает ко мне, и мы встаём спина к спине. Такое мы уже проходили, опыт есть, как двигаться синхронно.

Главное — не дать разделить нас.

Лысый снова бросается на Сашку, размахивая кулаками. Сашка ловко увертывается, затем подныривает под его руку и, ухватив за пояс, бросает его на землю.

Длинноволосый снова идёт на меня, но теперь с ножом в руке. Узкий клинок блестит в полутьме.

— Осторожно, нож! — предупреждаю я Сашку и тут же отвожу удар, чуть не попавший мне в бок.

В этот момент третий взмахивает своей цепью. Звонкий хлёст ударил воздух, и цепь, опускаясь, блеснула прямо над моей головой…

Моя другая АИ

Я попал в СССР. Я журналист, работаю внештатным корреспондентом в «Правде». В охоте за сенсацией перешел дорогу спекулянтам и уголовникам. На меня открыли охоту https://author.today/reader/385057/3551377