Рейд в опасную зону. Том 2

Глава 12

Я уже отхожу от его дома, как дверь открывается, на пороге появляется Васим, за ним стоит его дочь.

Они уже готовы в дорогу.

Он выходит из дома, через плечо у него перевешана котомка. Следом идет молодая беременная женщина, одета во все черное, почти сливается с ночью. Она налегке, что понятно.

— Васим, спасибо тебе! — облегченно выдыхаю.

— Это ей спасибо, — кивает на дочь. — Уговорила меня. До последнего сомневался…

Кивает на ее живот.

Мы отправляемся в путь.

Кишлак спит. Не слышно даже лая собак.

Впереди идет Васим, за ним — я. Потом парни несут на носилках раненного Пашу. Идет дочь Васима. Крайними — Колесников и Гусев.

Двигаемся быстро, стараясь не шуметь.

Дом Васима стоит на самом краю кишлака. Поэтому кишлак сразу остается за спиной. Он ведет нас через узкую тропу, где сложно идти группой.

Проходит час. Все вокруг относительно спокойно.

Но внезапно впереди показались огни — другой отряд моджахедов.

— Быстро, за мной! — Васим бросается в сторону, ведя нас через русло высохшей реки.

Мы мчимся, будто загнанные звери, с одной мыслью — выжить.

Колесников помогает дочери Васима, ей трудно идти в темпе, да еще в темноте. Может оступиться и упасть. А в ее положении это чревато последствиями.Сашка поддерживает ее под руку, хотя порой на узкой тропе это очень сложно.

Но обстоятельства требуют идти вперед, несмотря ни на какие трудности, ведь если обнаружат, что мы сбежали, они тут же бросятся в погоню.

Мы идем сложным маршрутом.

Васим уводит нас в сторону, подальше от тропы, которая, как он объясняет, может быть под наблюдением моджахедов.

Путь через долину Андараб оказывается гораздо сложнее, чем мы себе это представляли.

Кроме того, парней подкосила история с предательством и пленом. И раненный лейтенант Панов, состояние которого с каждым часом ухудшается, тоже влияет не лучшим образом. Я уж не говорю о том, в каком состоянии меня после допросов швыряли обратно на глазах ребят…

Я держусь.

И чувствую себя с каждым часом все лучше. Не могу объяснить ребятам, что происходит со мной. Почему я так легко справляюсь с побоями…

Ведь они видели, как притаскивали в сарай мое почти бездыханное тело и бросали на землю.

Но как бы не удивлялись парни, я уже практически в форме.

Сейчас это очень важно, потому что поднимает их боевой дух.

Я вижу это — бодро даю команды, чтобы они чётко выполняли инструкции.

Конечно, на парнях сказывается недостаток еды и воды. Но уверенность в том, что мы выберемся из этого ада по любому, придает им сил идти вперед.

Дорога непростая. Собственно, она везде здесь такая. Но сейчас наш проводник соблюдает особую осторожность. И ведет нас теми тропами, куда не сунется противник.

Мы идем вперед через очень узкие тропинки, поросшие колючими кустами, спускаемся в каменистые овраги, где каждая неровность под ногами — это прямая угроза поскользнуться и подвернуть лодыжку, а то и вовсе сломать ногу.

Продвигаемся медленно, стараясь держать шаг, но из-за носилок с Пашей Панковым приходится останавливаться каждые пятнадцать минут, чтобы сменить несущих.

Небо над долиной низкое и серое, горы нависают мрачными исполинами, и ветер гонит пыль в глаза. В какой-то момент дочь Васима останавливается, прижав руку к животу, и сдавленно стонет.

Васим оборачивается к ней, затем к нам, в его глазах читается паника.

— Это схватки! — выпаливает он. — Она рожает! Я говорил ей, чтобы она оставалась дома, но она боялась за ребёнка! Говорила, что после её мужа… — Васим не заканчивает, но и так все понятно.

Муж дочери был против моджахедов, и, если бы они узнали, что родился его ребёнок, то…

Скольжу сосредоточенным взглядом по лицам спецназовцев.

— Кто может принять роды?

Все молчат, опустив головы.

Тишина повисает в воздухе, лишь слышно тяжёлое дыхание и шум ветра.

Колесников Саша делает шаг вперед.

Его лицо, грязное от пыли, сосредоточенно, смотрит прямо в глаза.

— Я, товарищ командир. У нас на ферме корова рожала — помогал. Не совсем то же самое, конечно, но попробую, — говорит он.

— Хорошо, Саша, давай действуй, — даю команду.

Мы укрываемся за валунами, чтобы хоть немного защититься от ветра. Парни растягивают брезент, чтобы создать импровизированный шатёр, под которым Саша принимает роды.

Дочь Васима глухо кричит, сжимая руки тех, кто держит её. С одной стороны — отец, с другой — рядовой Вася Васин.

Саша, обливаясь потом, старательно выполняет свою работу.

— Давай, девочка, ещё чуть-чуть! — подбадривает он.

И хотя дочь Васима не понимает русского языка, она слышит тон его посыла, доверяется ему. Да и чисто женский — материнский инстинкт помогает ей рожать.

— Как зовут тебя? — спрашивает Сашка.

— Тахмина, — отвечает за нее отец.

— Ну, Тахмина, давай еще чуть-чуть!

Через полчаса слышим первый крик ребёнка. Это мальчик. Васим падает на колени, подняв глаза к небу, что-то горячо бормочет на своём языке.

— Валид! — гордо говорит он. — Наш Валид.

Мальчику дали имя.

За время родов ребята быстро соорудили ещё одни носилки из брезента, по краям палки для переноски, смотали веревками.

Теперь на одних — несли Пашу Панкова, который уже еле держался, а на других — дочь Васима с младенцем.

Каждый шаг дается тяжело. Камни под ногами скользят, плечи ноют от натуги, а ветер пробирается под одежду, будто нарочно мешая идти.

Один из парней, Никитин, поскользнулся и чуть не уронил носилки, но удержался, выругавшись сквозь зубы.

— Осторожнее там! — крикнул кто-то из замыкающих.

Идем молча, лишь иногда переговариваясь короткими фразами. Кажется, что горы замкнулись вокруг нас, отрезая путь назад. У каждого в голове одна мысль — дойти.

Сломаешься — подведёшь не только себя, но и тех, кто рядом.

Когда до кишлака Бану остаётся несколько километров, мы уже едва передвигаем ноги. Уставшие лица, грязные руки, изодранные сапоги и ботинки — каждый сейчас на пределе.

Но младенец, завернутый в куртку и лежащий рядом с матерью, кричит так громко и звонко, как будто напоминая, что мы не имеем права останавливаться.

Мать прикладывает его к груди, он насыщается, умолкает на время, засыпает.

Бойцы уже идут машинально, опустив головы, с трудом передвигая ноги. Носилки с раненным лейтенантом и с матерью и младенцем скрипят на каждом шагу, напоминая о том, что времени на отдых нет.

— Смотрите! — произносит Васим, когда в предрассветной дымке наконец показались крыши кишлака.

— Где? Где? — послышался горячий шепот среди бойцов.

— Вон, там! –показывает он рукой.

Сначала показались силуэты строений — неровные, едва различимые сквозь туман. Кто-то из парней тихо воскликнул, но сразу же осёкся, боясь нарушить момент.

Ноги вдруг стали легче, усталость отошла на второй план. Каждый сделал усилие, чтобы ускорить шаг, несмотря на боль в плечах и натёртые до крови ступни.

До кишлака уже рукой подать, осталось несколько сот метров, эмоции захлестывают.

Васим, прижимая к себе внука, заплакал, словно ребёнок. От счастья.

Усталость сменяется облегчением.

Мы справились. Каждый понимает, что сделал больше, чем мог, именно это позволило выжить и дойти.

Туман начинает рассеиваться, и вместе с ним уходит напряжение последних часов. Мы смотрим на кишлак, который словно обещает нам спасение.

В конце апреля 1984 года в управление 40-й армии были подготовлены листовки и радиообращения к крупному полевому командиру и его подчиненным, которые базировались в уездному центре Андабара.

Были призывы сложить оружие и перейти на сторону народной власти.

В апреле — мае 1984 г во время Панджшерской операции боевики своевременно отвели свои главные силы севернее, через верховья Андарабского ущелья, и тем самым вторглись во владения местных полевых командиров.

Здесь они встретили сопротивление. Но настичь отряды, вышедшие из Панджшера не удалось нашим силам из-за нелетной погоды, не смогли высадить десант.

Моджахеды, использовав эту передышку, ушли еще севернее, где надолго обосновали свои базы.

Позже десанты и пришедшие им на помощь советские и афганские бронегруппы прочесали Андарабскую долину, но отряды, вышедшие из Панджшера уже были недосягаемы.

Тем не менее действия войск обеспечили условия для установления в уезде Андараба народной власти. К тому времени, глава уезда уже склонялся к переходу на сторону правительства.

Был подписан мирный договор и на базе существующих там местных отрядов был создан территориальный полк.

Андарабская долина была стратегически важна. Так как непосредственно выходила к транспортной артерии, соединявшей Кабул и перевалочную базу Хайратон.

Солнце жжёт небо и землю одинаково беспощадно. Кишлак Бану возникает перед нами, будто мираж в пустыне, но я знаю, что это реальность. Пыль глухо хрустит под сапогами, жара вытягивает последние капли пота. Я поправляю автомат за спиной, обвожу взглядом своих бойцов — молчаливые, сосредоточенные. Лейтенант Панин дышит тяжело, на нем задерживаю свой взгляд. Рана на ноге за ночь воспалилась сильнее. Он держится из последних сил, но видно, что силы его покидают. Взгляд у него мутный, а чаще он уже закрывает глаза и не открывает, не понятно, в сознании ли он.

Мы уже на подступах к Бану.

Васим, наш проводник, останавливается у небольшого дома на окраине кишлака. С ним его дочь Тахмина, ещё совсем молодая, с ребёнком на руках. Ребёнок тихонько посапывает, а Тахмина осторожно придерживает крохотную головку. Васим оборачивается ко мне.

— Здесь мы расстаёмся, капитан, — говорит он, голос его хрипловатый, но твёрдый. — Спасибо за защиту.

— Тебе спасибо, Васим, — отвечаю я, протягивая руку. Он сжимает её, крепко, по-мужски, затем кивает своим, мол, пора. Мы стоим, пока они не скрываются за дверью.

Теперь наша задача — найти дом Касима. Он старейшина, человек уважаемый, и, говорят, не чужд советским.

У ворот нас встречает сам Касим — мужчина лет шестидесяти, высокий, с густой бородой, за которой трудно уловить выражение лица. Но глаза внимательные, цепкие.

— Добро пожаловать! — произносит он, разводя руки. — Мой дом ваш дом.

Во дворе простор — под навесом тенек, в углу журчит небольшой арык. Пахнет травами и дымом от очага. Нас ведут в большой дом, который выглядит куда лучше, чем мы ожидали. Стены выложены камнем, полы устланы коврами. Пахнет чем-то тёплым, хлебным. В центре зала низкий стол, вокруг мягкие подушки.

Семья Касима собирается в комнате. Жена, невысокая женщина в длинном платье, её лицо скрыто полупрозрачным платком. Сыновья, двое, лет двадцати пяти и пятнадцати, смотрят на нас с интересом, но без страха. Маленькая девочка, лет пяти, выглядывает из-за маминого подола.

— У нас есть раненый, — объясняю я, показывая на Пашу. — Нужен врач.

Касим кивает жене, та быстро уходит и возвращается с кувшинами воды и лепёшками. Вода холодная, хлеб мягкий. Приносит сыра.

Впервые за последние три дня едим вдоволь и вкусно.

На мгновение забываем, зачем здесь.

— Врачей нет, — произносит Касим. — Но у нас есть Насима. Она лечит травами. Хотите, позовём?

— Зовите, — говорю я.

Насима приходит быстро — худенькая женщина с морщинистым лицом, вся закутанная, с мешочком трав за спиной. Она осматривает Панина, хмурится, пробует пальцами его рану.

— Ему плохо, — заявляет она. — Если не доставите к врачу — он умрёт.

У меня холодеет внутри. Панин сжимает зубы, глаза блестят. Я разворачиваюсь к Касиму.

— Ты старейшина кишлака?

Касим слегка кивает.

— Да — я. Что нужно?

— Транспорт, — говорю. — Любая машина, осёл, верблюд — что угодно. Нам нужно добраться до своей части.

Касим молчит, оценивает.

За окном тени сгущаются, вечер близок.

— Это опасно, — говорит он наконец. — В округе ходят моджахеды.

Слова тяжелые, но справедливые.

Я понимаю его.

Но Панин стонет за спиной, и это стон человека, который уже близок к краю.

— Нам очень нужно, — добавляю я. — Видишь, он уже близок к смерти. Мы не можем медлить.

Касим долго смотрит на меня, затем кивает.

— Я поговорю с людьми.

Касим уходит, а я остаюсь с мыслью, что договориться будет непросто. Чувство, будто что-то недосказано, давит.

Вечерний ветер приносит с собой звуки, которых не должно быть — далёкие выстрелы.

Может оставить здесь Пашку? Переодеть его в одежду местных — широкие штаны, длинную рубаху. И выдвигаться из кишлака. Добраться до своих, а затем уже вернутся за ним.

Мои мысли прервал Касим.

— Иди к Фердоусу. Его дом вон там! — показывает мне на другой конец кишлака. — Он тебя ждёт, поговоришь с ним.

Выхожу из дома с тревожным чувством. Касим меня посылает, но ничего не говорит конкретно.

Иду по кишлаку, из окон выглядываю местные, но как ни странно, никто не боится. А ребятня машет мне — солдату в камуфляже.

Оглядываюсь по сторонам.

Над горами нависает медно-серое небо. Пыль въедается в кожу, оружие кажется продолжением руки — только так и можно выжить здесь, в этой каменной ловушке.

Кишлак выглядит тихо. Чересчур тихо.

А вот я и дошел. Навстречу мне выходит афганец — высокий, худой, с глубокими складками вокруг глаз. Он поднимает руки в знак мира, его лицо словно выточено из старого дерева.

— Меня зовут Фердоус, — говорит он, медленно, словно каждое слово — это шаг по минному полю. — Транспорта у нас нет. Но есть старая рация.

— Где она? — коротко спрашиваю.

Вокруг слишком много темных углов и подозрительно молчаливых людей.

Фердоус ведет меня к рации — потрепанной, видавшей лучшие времена, но всё ещё рабочей. Я беру её, проверяю настройки, выхожу во двор, где чуть безопаснее. Настраиваю частоты, отползаю в угол двора под укрытию и начинаю передавать.

— Первый! Первый! Я Беркут. Как слышно? — Говорю четко, но внутри всё кипит, ответа нет.

Повторяю снова и снова, глушу собственное раздражение.

Наконец, отзываются.

— Беркут! Я Первый. Как понял?

Слава богу. Теперь каждое слово — на вес золота.

— Попали в засаду. Один раненый, Павел Панов, — докладываю, стараясь говорить быстро, но чётко. — Срочно нужна эвакуация. Координаты передаю… три… восемь… шесть…

— Принято, Беркут. Ждите на месте. Скоро вас заберём.

Рация затихает. Время будто растягивается в бесконечность.

Минуты давят, как неподъемный груз. В доме нашлась белая ткань для рубашек, мы порвали ее на бинты, Насима обработала рану, и мы перевязали лейтенанта.

— Пульс есть, — проверил Колесников, пощупав запястье.

Насима прикладывает маленькое зеркало к губам Панина, и оно потеет, заволакивается легким туманом.

Панин дышит. Местная лекарь выдохнула. Мы тоже. Но он прямо горит — температура.

Жаропонижающие из наших аптечек выгребли еще в первом кишлаке моджахеды.

Поэтому раненному на лоб постоянно кладем смоченные в холодной воде полотенца.

Не знаю, помогает ли, но бездействие смерти подобно.

Пашка то ли дремлет, то ли без сознания. Не разобрать.

Ждать тягостно. Для Панина время идет на минуты, и это очевидно.

Все мысли о вертолёте.

О том, чтобы успеть.

Спустя час слышим шум винтов.

Вертушка появляется над хребтом, как железный ангел. Земля под ногами начинает вибрировать. Пашку аккуратно поднимаем и тащим к бортовому люку. Он стонет, кровь просачивается сквозь повязку.

— Потерпи, брат. Ещё чуть-чуть, — говорю, хотя сам не уверен, кого пытаюсь успокоить — его или себя.

Мы грузимся быстро, уже натренированные. Санитары принимают Пашку, укладывают на носилки.

Сашка, взбодрился, не может удержаться.

— Беркут, ты это, скажи Горелому, что он мне бутылку должен. Я ему говорил, что мы вернёмся.

Вертолёт рвёт воздух, поднимается над ущельем. Я смотрю вниз, где остаются камни и кишлак. Что-то внутри меня будто отрывается вместе с этими видами.

Мы выжили, но это не победа. Но спаслись — живы. Сейчас главное это.

Вспоминать плен не хочется. Это худшее, что может быть для бойца…

Неожиданно вертолёт начинает трясти.

Мать твою! Нас засекли.

Вертушку начинают мощно обстреливать снизу из гранатомётов.