Рейд в опасную зону. Том 2

Глава 5

— Да ладно, пошли! Завтра посмотрим.

Выдыхаем, моджахеды уходят.

Мы с Гусевым снова крадёмся вдоль стены. Склады в кишлаке — это не привычные нам кирпичные коробки. Здесь стены из высушенной глины, неровные, с трещинами. На крыше бурые кусты — они же и маскировка, и утепление. Но главное — внутри. Мы точно знаем, что здесь оружие, боеприпасы. Когда всё взлетит на воздух, кишлак долго ещё будет вспоминать этот салют.

Гусев на секунду замирает, прижимаясь к стене. Его силуэт растворяется в тени, как будто его вообще нет.

— Тихо, Беркут. Слышишь? — шепчет он, обернувшись.

Я прислушиваюсь. Где-то позади приглушённый смех и лай собаки.

Это на другом конце кишлака.

Я осторожно открываю дверь на себя, чтобы не хрустнуло. Внутри темно и пахнет порохом. Мы оба задерживаем дыхание.

— Туда лезем? — шепчет Гусев, кивая на кучу ящиков вдоль стены.

— И туда и в центр, — отвечаю.

В глубине склада ящиков больше, они массивнее, и сразу видно — здесь всё, что не хотелось бы видеть на полях боя — миномёты, ящики с патронами, кое-где — ручные гранаты.

Я достаю взрывчатку. Прилепляю первый блок заряда на центральную часть груза. Гусев отходит чуть в сторону, следит за дверью

— Готово, — шепчу. — Через пять минут сработает. Уходим, — киваю.

Обратно к двери пробираемся быстрее, но всё так же тихо.

Мы выскальзываем наружу и направляемся обратно к точке встречи. Но едва мы покидаем здание, как слышим снова шорох.

Кто-то идёт.

Оба пригибаемся ещё ниже, осматриваемся. Вокруг пусто, тени густые, как мрак.

— Двигаемся, — киваю Гусеву, и он ползёт вдоль стены. Я следом, стараясь не зацепить ни одного камня.

Тропа к другому концу кишлака — узкий проулок между домами. Гусев первым выскальзывает наружу, я следом.

— Быстрее! — шепчет он.

Мы мчимся по тёмной улице, но стараемся не шуметь. Каждый шаг — как по битому стеклу. За углом — высокий забор. Гусев подпирает его плечом, а я перелезаю через верх. Потом подаю руку. Секунды тянутся, как часы.

Где-то позади слышится резкий окрик.

— Беркут, быстрее! — пыхтит Гусев, уже с той стороны.

Мы киваем друг другу и ныряем в темноту. Осталось два дома до условленной точки.

В какой-то момент я оборачиваюсь. Кишлак тихий, ни одного движения. Лай собак стих.

— Тихо, как в могиле, — шепчет Гусев, перекатываясь за угол.

И тут позади раздаётся первый звук — приглушённый треск, потом удар. Волна взрыва сотрясает землю, воздух наполняется звуком разрывающихся досок, треска глины. Детонацией боеприпасов.

— Есть! — шепчу я, переглядываясь с Гусевым.

Но ликование длится недолго. Мы понимаем, что это слышно повсюду в кишлаке.

А там вдали, где Колесников и Шохин должны были взрывать второй склад, тишина.

— Чёрт, они молчат! — хмурится Гусев.

— Быстрее! — бросаю я.

Мы сворачиваем на боковую улочку и несёмся, как тени. Где-то впереди слышен шум.

Теперь кишлак точно не спит.

Мы подбегаем к месту, где должны были работать Колесников и Шохин, и сразу видим, что всё идёт не по плану. В тёмной узкой улочке мы замечаем блеклый свет фонаря и тени, метнувшие у входа в склад.

— Чёрт возьми, быстрее, — бросаю Гусеву и первым срываюсь с места.

Как только подходим ближе, я сразу вижу их. Шохин сидит у стены, его спина упёрта в грубую глиняную кладку, а ноги… Кровь струится по его штанинам, стекая на землю. Колесников на коленях возле него, прижимает какой-то клок ткани к одной из ран, лицо перекошено от напряжения.

— Что за чёрт тут происходит? — выдыхаю я, падая на колено рядом с ними.

Колесников поднимает голову.

— Засада. С…ка вышла с другой стороны. Шохина подстрелили, как только он к взрывчатке потянулся.

— Ноги? — спрашиваю, чувствуя, как сердце стучит где-то в горле.

— Обе, — отвечает Шохин сквозь сжатые зубы. Лицо бледное, но взгляд цепкий, злой. — Не переживай, ходить больше не буду, зато экономия на ботинках.

— Заткнись! — рычит Гусев, протягивая мне аптечку. — Перевязывать надо. Кровь хлещет, мы его потеряем.

Я разрываю штанины, чтобы добраться до ран. Одна пуля прострелила бедро, другая прошла насквозь чуть выше колена. Сложно сказать, что хуже. Гусев достаёт жгуты, мы с Колесниковым быстро их накладываем. Шохин ёжится, лицо становится ещё бледнее.

— Это всё? Или ещё что есть? — спрашиваю у Колесникова, прижимая бинт к бедру Шохина.

— Склад не взорван! — отвечает Колесников. — Не успел активировать.

— Ждём, пока они сюда сбегутся? — шипит Гусев.

Я обвожу взглядом помещение. Сквозь приоткрытую дверь второго склада вижу ряды ящиков, знакомые метки на коробках. Мы же с Гусевым заложили заряд и в центре, и здесь его нужно поставить.

— Кто там был? — спрашиваю Колесникова, всё ещё жёстко сжимая рану.

— Трое. Одного сняли, двое ушли в сторону кишлака. Скоро они позовут остальных, тут будет не продохнуть.

— Значит, времени нет, — заключаю. — Гусев, ты со мной. Колесников, на тебе Шохин. Вытаскивай его из кишлака.

— Ты что, один туда полезешь? — фыркает Колесников.

— Нет, — отвечаю жёстко. — Со мной Гусев. Нам быстрее дело надо закончить.

— Беркут, слушай… — пытается возразить Колесников.

— Молчи, — обрываю его. — Ты нужен ему. Я справлюсь.

Шохин вдруг хватает меня за руку, сила в его пальцах ещё есть, хоть и слабая.

— Не геройствуй, — выдыхает он. — Они скоро вернутся. Вам не успеть…

— Просто держись, — отвечаю ему и киваю Гусеву.

Мы скользим вдоль стены и влетаем в склад. Внутри темно, но быстро нахожу взглядом центральную колонну. В этот раз всё быстрее, достаю заряд, леплю его к грузу. Пять минут до взрыва — больше не берём.

Мы заканчиваем закладывать взрывчатку. Руки дрожат от адреналина, но я заставляю себя работать быстро. Гусев помогает. Вижу, как он на миг замирает, проверяет всё ещё раз, и наконец шепчет:

— Готово. Уходим.

Тут всё просто — заряд спрятан между ящиков, у нас есть ровно две минуты, чтобы смыться.

Мы выскакиваем наружу.

Слышим топот, он пока далеко, но приближается.

— Слышишь? — шепчет Гусев, сжимая автомат.

— Слышу. Но они не успеют.

Мы возвращаемся к Колесникову. Он уже поднял Шохина на плечо, тот едва держится, но зубы стиснул, молчит.

— Давай его мне, — киваю я.

Я взваливаю Шохина себе на спину.

Мы продвигаемся быстрее, чем кажется возможным, но топот за нами нарастает. Только одно место остаётся для укрытия — заброшенная хижина на краю кишлака.

И тут — взрыв.

Склад с боеприпасами сотрясает землю, небо зажигается огненным всполохом.

Но радость длится недолго. В окно хижины я вижу, как на нас летит толпа. Мы в западне.

— Срочно покидаем укрытие! — командую я.

Мы выбегаем.

Командую снова.

— Шохина на меня!

— Ты уверен? — спрашивает Колесников.

— Давай! — жёстко отвечаю, хватая Сашку под плечи.

Колесников помогает мне взвалить его на спину. Сашка стонет, но не жалуется, только сжимает зубы.

Склад остается за спиной, Я тащу на спине Шохина, парни прикрывают. Сашка тяжело дышит.

Бинты, которые мы наложили на его ноги, уже насквозь пропитались кровью.

— Бросьте меня, чёрт возьми! — выдавливает Шохин сквозь зубы. — Всё равно не дотяну. Лучше я… прикрою вас.

— Заткнись! — рычу я и выстреливаю в сторону моджахедов, которые начинают выскакивать из-за углов домов. Один падает, другой успевает спрятаться, но едва высунувшись, получает пулю от Гусева

— Ты идиот, — шепчет мне Сашка на ухо.

— Да, но живой. А ты тоже пока живой, так что не смей дохнуть, понял?

Вперёд идёт Колесников, сжимая автомат, прикрывает нас. Сзади остаётся Гусев, его работа — отстреливать тех, кто слишком близко. Глухие выстрелы его СВД звучат отрывисто, но каждый раз точно.

Мы тащимся через узкие улочки кишлака. Тёмные, узкие проходы кажутся бесконечными. В одном месте нас чуть не подрезают с фланга, но Гусев снимает двоих из ближайшего укрытия.

— Быстрее, быстрее! — шепчет Колесников, оборачиваясь.

Сашка у меня на спине тяжелеет. Он истекает кровью, я это чувствую. Моя рубашка под лямкой рюкзака становится мокрой от его крови.

— Сашка, держись! — кричу я.

— Брось меня, Беркут, — отвечает он, голос слабее, чем прежде. — Слышь? Брось… Ты всё равно не дотащишь.

— Да чтоб ты провалился! — рычу и оглядываюсь, стреляя в тех, кто продолжает наседать сзади.

Позади всё громче крики и шаги. Колесников вдруг останавливается, упирается в угол глинобитного дома, перекрывая дорогу.

— Вперёд! — кричит он нам, открывая огонь по преследователям. — Я вас прикрою!

— Не время для героизма! — ору в ответ. — Гусев, тащи его!

Гусев меняет позицию, а я, чувствуя, что дыхание сбивается, подталкиваю Колесникова вперёд.

— Далеко ещё? — спрашивает Колесников.

— Точка эвакуации за этими холмами, — отвечаю я. Гусев перебежками прикрывает нас.

Снова стреляю. Один из моджахедов падает, остальные продолжают наседать.

Внезапно раздаётся взрыв — тот самый, что мы заложили. На мгновение всё стихает.

— Вот это бабахнуло! — шепчет Сашка.

— Тихо ты, — отвечаю и снова толкаю Колесникова. — Давай, мы почти на месте!

Мы выползаем из последнего прохода и видим, как впереди за холмами поднимается свет сигнальной ракеты.

Там наша точка.

Но позади снова слышны шаги. Они не отстают. Вертушка ещё не села.

— Быстрее! — кричит Гусев, заряжая последнюю обойму.

Шохин у меня на спине шепчет.

— Если не выберемся… скажи Леночке, что я её любил.

— Молчи, Шохин. Мы выберемся.

Мы бежим вперёд, держим направление к холмам, где уже слышен рёв турбин нашей вертушки. Шохин обмяк у меня на спине, только его голова иногда подёргивается, значит, живой.

— Держись, Сашка, ещё немного! — хриплю я на бегу.

Гусев продолжает прикрывать нас сзади, стреляя короткими очередями, и раз за разом гулкие выстрелы его СВД заставляют преследователей прятаться.

— Быстрее, быстрее! — кричит Колесников, показывая рукой на вертушку, которая уже зависла над эвакуационной точкой.

Пулемёт на борту оживает, простреливая узкие проходы, что остались за нашей спиной. Песок, глина и обломки камней взлетают в воздух, заставляя моджахедов пригнуться.

— Гусев, прикрывай нас до конца! — ору я, поднимаясь на холм.

С холма до вертушки всего несколько десятков метров, но каждый из них кажется километром. Колесников забегает первым, помогает подняться мне с Шохиным, потом подаёт руку Гусеву.

— Пошли, пошли! — кричит борттехник, перекрикивая шум турбин.

Шохина укладываем на металлический пол. Я падаю рядом, чувствуя, как ноги с трудом держат. Гусев, захлопнув дверь, тут же бросается к пулемёту, который продолжает обстреливать оставшихся внизу.

— Давай, взлетай! — командует пилоту борттехник.

Вертушка вздрагивает, набирая высоту, а я смотрю на Шохина. Его лицо бледное, губы потрескались. Кровь из бинтов уже натекла лужей под ним.

— Колесников, проверь его! — бросаю.

Колесников трясущимися руками проверяет пульс на шее Сашки.

— Живой, но еле-еле, — отвечает он, глядя на меня глазами, полными ужаса.

— Держись, Сашка, слышишь? — наклоняюсь к его лицу, почти крича, как будто он меня услышит.

Шохин ничего не отвечает. Веки у него дрогнули, но он без сознания. Слишком много потерял крови.

Когда мы приземляемся на базе, уже на месте стоят медики с носилками. Я сам подхватываю край носилок, тащу его вместе с ними в медсанчасть. Вокруг бегают люди, слышны переговоры, но я ничего не понимаю, только чувствую, как тяжёлый груз на плечах не уходит — он теперь не физический, а где-то внутри меня глубоко засел.

Шохина тут же уносят в операционную, но через пять минут хирург выходит к нам в коридор. Мужчина лет пятидесяти, с усталыми глазами, осматривает нас.

— Как он? — спрашиваю.

Врач качает головой.

— Потеря крови слишком большая. Осколки повредили артерии, началось заражение. Если не ампутировать ноги, он не доживёт до утра.

На несколько секунд в коридоре становится абсолютно тихо, как будто время остановилось.

— Что? — Колесников бледнеет, хватаясь за голову.

— Док, есть хоть какой-то шанс без этого? — спрашиваю, голос срывается до хрипа.

Хирург смотрит прямо мне в глаза, будто пытается что-то объяснить без слов.

— Шансов нет, — коротко отвечает он. — Я должен его спасать. Решайте.

— Чего решать? — рычит Гусев, ударяя кулаком по стене. — Он живым останется, это главное!

Колесников отходит к окну, скрючившись, как будто его ударили.

А я смотрю на Шохина через стекло, как он лежит без сознания, неподвижный, ещё не зная, что его ждёт, если он выживет.

В груди всё сжимается. Я закусываю губу, чтобы не выругаться, и киваю.

— Делайте, что надо. Но он должен жить. Поняли?

Хирург снова кивает и исчезает за дверью операционной. Мы остаёмся в коридоре, где в воздухе пахнет йодом и спиртом.

Коридор давит тишиной.

За дверью операционной едва слышны обрывки голосов, шум инструментов и ровный писк аппаратов. Колесников вдруг бросает взгляд в сторону и тяжело выдыхает.

— Кто скажет Лене?

Слова звучат будто гром посреди этой звенящей тишины. Мы все замираем. Никто не отвечает. Лена…

Лена, с её вечным теплом в глазах, с её заботой о каждом, кто в госпитале. Лена, которая ждёт Сашку, которая каждый раз улыбается, когда слышит его шаги в коридоре.

Колесников смотрит на меня, будто я должен взять на себя этот груз.

— Пусть Маша Озерова скажет, — роняю, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо. — Она сегодня дежурная. А Лены хорошо, что нет, выходной у неё.

Колесников мрачно кивает. Гусев молчит, его взгляд сосредоточен.

Через минуту в коридоре появляется Маша, в белом халате, с уставшим лицом. Её серые глаза сразу цепляют меня — она видит, что-то случилось. Не хватает Сашки Шохина.

— Что с ним? — тихо спрашивает, глядя то на меня, то на Колесникова.

Я делаю шаг вперёд, как будто могу взять на себя весь этот удар.

— Сашка ранен. Тяжело. Сейчас его оперируют, — говорю ровно, стараясь контролировать голос.

Маша морщится, словно от боли, и сжимает руки в замок.

— Насколько тяжело?

— Обе ноги… — начинаю я, но слова застревают в горле. — Он потерял много крови. Хирург сказал, чтобы спасти жизнь, придётся ампутировать ноги.

Она закрывает рот ладонью, глаза расширяются, через секунду в них появляются слёзы.

— Саша… Лена… — шепчет она, отводя взгляд.

— Не говори ей пока, — перебиваю. — Это не её смена, и вообще… Пусть всё сначала закончится.

Маша кивает, потом выдыхает через силу, словно перед прыжком в ледяную воду.

— Я скажу ей, но позже. Когда сама пойму, что говорить.

Она уходит быстрым шагом, оставляя нас в тяжёлом молчании, которое ощущается пустотой.

Колесников вздыхает и отворачивается. Гусев качает головой.

— Скажет… Справится, — тихо говорит он.

Мы остаёмся ждать, что будет дальше, в этом проклятом коридоре, где даже стены будто слышат, как умирает время.

Спустя три часа к нам выходит военный хирург.

— Операция прошла успешно, — говорит он, отводя глаза в сторону…

Наутро сразу после раннего молчаливого завтрака спешим в санчасть.

— Александр Шохин пришел в себя, — встречает нас дежурная медсестра.

Мы заходим в палату.

Сашка открывает глаза медленно, будто боится увидеть то, что уже знает. Глаза бегло скользят по нам — Гусеву, Колесникову, мне — а потом опускаются вниз, туда, где раньше были ноги — пустота, закрытая простыней.

Я вижу, как напряжение в его лице превращается в отчаяние.

Без слов всё становится ясно.

— Чёрт, — глухо шепчет Колесников, будто его кто-то ударил под дых.

Гусев хмурится, трёт лоб. Я молчу, хотя внутри всё рвётся на части.

Гнев, боль, вина — всё смешалось.

Сашка на секунду закрывает глаза, потом вдруг резко вскидывает голову, глядя на меня в упор.

— Скажите Лене, что я не развёлся с женой.

Голос его звучит хрипло, но твёрдо. Я моргаю, не сразу понимая.

— Что ты сказал? — уточняет Гусев, не веря своим ушам.

Сашка поворачивается к нам, взгляд у него тяжёлый, почти злой.

— Скажите, что я не развёлся! Я помирился с Нинкой. Молодой девчонке жизнь портить не хочу. Она этого не заслужила.

С этими словами он резко отворачивается к стене, будто ставит точку.

Мы остаёмся стоять, не в силах осознать услышанное.

Никто не знает, что сказать.

Гусев сжимает кулаки так, что костяшки белеют. Колесников шумно выдыхает, хрипло кашляет и, кажется, вот-вот что-то скажет, но передумывает. Я чувствую, как моё горло сжимается. Слова застревают где-то в груди.

— Сашка… — начинаю я, но он молчит, не двигается, уставившись в стену.

Эмоции давят, как будто воздух вытянуло из палаты.

Сожаление, бессилие, уважение — всё это одновременно, но сказать что-либо невозможно.

Колесников кивает в сторону двери.

— Пойдёмте. Пусть он… — дальше не может договорить.

Останется один? Придет в себя?..

Смирится?

Что за… подлая судьба!