Рейд в опасную зону. Том 2

Глава 25

Как завороженные следим за схваткой в воздухе. Поэтому никто не успел заметить, как Вася Васин рванул к эпицентру событий.

В этот момент пилоты, заметив Соколова, висящего в воздухе, начинают снижение. Подельники Волка забирают у него пакет с «деньгами» и тянут того наверх. Соколов не сдаётся, но силы не равны.

Трое против одного.

Серёга не выдерживает и выпускает из рук конечность Волка. Соколов падает, группируясь в воздухе.

— Серёгу скинули, — бросает Колесников. — А Волк со своими «друзьями» улетает в голубую даль.

Тем временем раньше всех подоспевший Васин подхватывает Серёгу, летящего вниз, они оба падают и кубарем катятся по земле.

Наверху задраивают люк, вертолёт снова рвёт вверх.

Серёга медленно поднимается, отряхивается и направляется к нам, хромая. Его лицо измучено, но он жив. Рядом с ним улыбающийся Васин.

— Да уж, красавцы. Американцу вертолёт и зелень, чтобы спокойно свалить, — хмуро цедит за спиной Колесников.

Все молчат. Возразить нечего…

Ревущий двигатель вертолёта перекрывает даже шум ветра. Небо заволакивают тяжёлые серые тучи.

А Колесников не может успокоиться.

— Свалить-то свалил. Но, может, хотя бы пилоты наши вернутся? Хотя Волк матёрый, небось, и на этот случай что-то придумал…

Не успевает договорить.

Оглушительный грохот разносится по округе, и всё вокруг на мгновение замирает. Я вижу, как пламя взметается к небу

Вертолёт взрывается, превращаясь в огненный шар, и обломки начинают падать. Мы заворожено смотрим, не в силах вымолвить ни слова.

Никто не ожидал такого финала.

Через мгновение вижу две тёмные точки — спускающиеся на парашютах. Надежда, что катапультировались наши пилоты вспыхивает внутри меня, как спасительный огонёк.

Я кричу в рацию.

— Группы поиска, приготовьтесь к эвакуации пилотов! Похоже, они успели покинуть вертолёт.

Гусев качает головой.

— Ну и денёк! А Волк-то, видимо, ножки протянул.

Колесников, всё ещё глядя на пылающие обломки, шепчет с мрачной усмешкой.

— Вот тебе и зелёный коридор! Зелень-то, похоже, в пепел превратилась.

Стараюсь быть спокойным.

Нельзя позволить эмоциям захлестнуть. Но в голове всё ещё звучит грохот взрыва, и перед глазами плывёт картина — пылающий шар, в котором оборвалась жизнь Волка и его подельников.

Очень хочется в это верить. Хотя то, что я не видел лично мёртвое тело Хищника, не даёт покоя.

А еще, зная, что он тоже попаданец, есть некие сомнения в его окончательной кончине. Возможно, он еще появится где –то. Надеюсь не в этой жизни.

Но Хищник работал на кого-то с той стороны, а кураторы его, понятное дело, остались живы…

Мы с отрядом сидим в вертолете Ми-8.

Лопасти с гулом разрезают горячий воздух, слышен только ритмичный грохот двигателя и редкие переговоры пилотов.

День ясный, но внизу всё укутано облаками. Где-то там должны быть те, кого мы ищем—два пилота, пропавшие во время взрыва вертолёта.

У нас на борту карта, на которой красным отмечены предполагаемые районы их нахождения, рации настроены на частоту поиска. Майора Зуева, нашего командира, как всегда, не пробьёшь—он молчит, просматривает карту, время от времени бросая короткие фразы оператору рации.

Внезапно пилот подаёт сигнал.

— Подходим к зоне поисков. Готовьтесь, парни.

Мы хватаем бинокли и буквально прилипаем к иллюминаторам. Под нами тянутся горы, изредка перемежающиеся открытыми участками. Проходит минут пятнадцать, когда кто-то из нас замечает странное пятно среди кустарников.

— Вижу, слева! — кричит Мишка, наш стрелок. — Ориентир — валуны рядом.

Вертолёт зависает. Мы все напрягаемся. Я хватаю рацию и говорю.

— База, я Беркут! Обнаружили объект. Координаты- пятьдесят пять градусов, двадцать минут северной широты, тридцать семь градусов, сорок минут восточной долготы. Проверяем.

Ответ приходит мгновенно.

— Поняли вас, Беркут! Держите позицию, направляем второй вертолёт.

Мы спускаемся ниже, готовимся к высадке.

Двигаемся вперёд, ориентируясь на чёрное пятно обломков впереди.

И вот и они — пилоты!

Двое мужчин в лётных комбинезонах, измождённые, но живые. Один из них сидит у костра, второй поднимается, увидев нас. На их лицах смесь облегчения и усталости.

— Вы опоздали, ребята, — улыбается один из них, поднимая руку в приветствии. — Мы уже начали думать, что сюда только шакалы доберутся.

— Хорошо, что шакалы не раньше нас, — отвечает Зуев. — Докладывайте — что с вами?

— Всё нормально, насчет взрыва, думаю, вы в курсе. А вот техника подвела, — второй пилот пожимает плечами. — Рация разбилась, пришлось ждать.

Мы связываемся с вертолётом. Через десять минут Ми-8 уже зависает над поляной. На борт грузимся быстро, по отработанному сценарию — сначала пострадавшие, затем мы.

Распределяемся на два вертолета и поднимаемся в небо.

Внутри тепло. Пилоты устраиваются в кабине, мы ближе к ним.

— Как там, с противником в одной машине, выжили? — спрашиваю, протягивая фляжку с водой.

— Как в школе выживания, — усмехается один из пилотов взорвавшегося вертолёта. — Если честно, едва они загрузились, тут же поступил приказ — мы активизировали заряд на взрыв, а сами катапультировались. Остальное, думаю, видели сами.

— Ещё тот фейерверк был! — комментирует Мишка. — Прямо огненный шар взмыл в небо.

Атмосфера разряжается, усталость понемногу уходит. Летим около сорока минут. Все молчат, наслаждаясь тёплым воздухом и чувством выполненного долга.

Как только вертолёт садится, двери открываются, на нас обрушивается поток свежего воздуха. Пилотов и раненных двух бойцов из отряда Соколова сразу забирают медики.

— Мы в порядке, спасибо, ребята. Настоящие герои сегодня — это вы, — благодарят они.

А нас на базе встречают как настоящих победителей.

Горячий чай, улыбки, поздравления. Кто-то хлопает нас по плечу, кто-то спрашивает подробности.

— Давайте отмечать, — говорит Сашка Колесников, подмигивая.

— Сначала — доклад командиру, а остальное потом. Работа есть работа, — говорю я. — Но вы начинайте без нас. Мы присоединимся позже, — киваю Соколову.

День был долгим, но успешным.

Мы с Серёгой приближаемся к штабу, за дверью уже слышны голоса.

— Разрешите, товарищ командир? — открываем дверь.

— А-а! Беркут с Соколом! Заходите, давно вас жду.

В лицо бьёт яркий свет лампы, командир пристально смотрит, щурясь.

Я стою ровно.

Рядом, будто извиняясь за что-то, переминается с ноги на ногу — лейтенант Сергей Соколов. Его лицо осунувшееся, плечи опущены, но взгляд твёрдый.

— Докладывайте, — глухо командует полковник, стуча карандашом по столу.

— Товарищ полковник, группа вышла к ущелью на вторые сутки, — докладываю я. — Весь путь шли по следам, нашли место их привала, там же отряд Соколова и захватили. Агент иностранной разведки — позывной Волк со своими двумя людьми застал их, когда они спали. Взяли без шума — профессионально, — говорю я, чётко, но внутри всё кипит.

Лейтенант в стороне скривился, как будто хотел возразить, но молчит.

— Продолжайте, — кивает Грачёв, взгляд строгий, но спокойный.

— Затем мы вышли по их следам в долину Андараб. Шли несколько суток, пока не вышли на кишлак, где засел Волк. Там в крайнем доме он спрятал Соколова и его отряд.

Я умолк, ведь то, что было дальше, командир знает.

Но он продолжает смотреть на меня, будто я должен что-то ему ещё объяснить.

— Затем, товарищ командир, Волк выдвинул требования, мы связались с центром. Дальше действовали по инструкции… В результате взрыва вертолета — потери среди врага полные, у нас — двое легко раненных, — подчёркиваю я, едва заметно выпрямляясь.

— Лейтенант, — Грачёв переводит взгляд на Соколова. — Что можете сказать в своё оправдание?

Соколов поднимает голову, лицо у него красное.

— Товарищ полковник, это моя ошибка. Мы слишком расслабились. Волк знал о нашем маршруте, поджидал. Они действовали грамотно, подло. Я беру полную ответственность на себя за случившееся, — его голос твёрд, но в нём слышатся нотки горечи.

Полковник кивает.

— Капитан Беркутов, а вашу группу представят к наградам. Отличная работа. За ликвидацию Волка и спасение людей — благодарность от командования. Думаю, Орден Красного Знамени для тебя будет заслуженным. Остальные бойцы получат — Медали «За Боевые Заслуги».

Я коротко киваю.

Орден — это хорошо, но внутри меня другое. Хищник, вот кем был Волк. Опасный, коварный подлый. Теперь его нет.

Оно стоило того.

Выйдя из кабинета полковника, переглядываемся с Соколовым.

— Ну, что, пошли к своим! — говорю я.

В столовой нас ждёт ужин, зная, что у нас столько дней не было нормальной еды, Светлана, наш повар, постаралась на славу и теперь сияет от радости.

Мы сидим за длинным деревянным столом в офицерской столовой, где всё, кажется, пропитано запахом свежего хлеба. На столе борщ, котлеты, пюре, и даже сладкое — настоящий пир.

Вокруг слышен звон посуды и весёлый гул голосов. Сегодня двойной праздник- отряд Соколова найден целым и невредимым, а группа Волка вместе с ним самим ликвидирована. Ликование витает в воздухе, будто его можно потрогать руками.

— За вас, герои! — говорит она, поднимая стакан компота.

Сашка Колесников улыбается своей широкой улыбкой.

— Светка, ты просто богиня кухни! А за героев — это мы всегда согласны!

Все смеются.

Спустя полчаса увлеченные поглощением вкусной и очень аппетитной пищи, можно сказать, домашней, мы, наконец, замечаем, что Семён Гусев и повариха Светлана сидят непозволительно близко друг к другу, шепчутся.

Она то краснеет, то улыбкой светится. То смеётся, едва прикрывая рот ладонью.

— Ты, Гусь, когда с неё глаза спустишь? — шутливо бросает Колесников, поднимая кружку чая. — Боишься, что сбежит?

— Она от меня и шагу не сделает, — отвечает Гусев с показным вызовом, привлекая Свету к себе ближе. Она возмущённо хлопает его по плечу, но глаза у неё смеются.

Колесников, не теряя возможности поддеть, добавляет.

— Ну, Гусь, если сбежит, то только в соседний лес.

Смех взрывается за столом. Гусев, не теряя самообладания, отвечает.

— Главное, чтобы меня в соседний лес за ней отправили!

Медсестра Клава входит в зал как раз в тот момент, когда смех ещё гудит. Она словно магнитом притягивает взгляды.

Высокая, стройная, с фигурой, от которой невозможно оторвать глаз. На ней белоснежный халат, что подчёркивает её изящные формы, а под ним мелькает тёмное платье, сидящее, как влитое. Её волосы, собранные в аккуратный пучок, выбиваются парой непослушных прядей, что добавляет ей особого шарма.

— Ну что, герои, — говорит Клава, подходя ближе, — празднуете⁈

— А вы, Клавдия Петровна, — встревает Колесников, поднимаясь с места, — не хотите к нам присоединиться? Мы тут как раз обсуждаем, кто самый ловкий и умный.

— Я не сомневаюсь, что это ты, товарищ Колесников, — отвечает она с улыбкой, в которой одновременно угадываются тепло и лёгкая насмешка. — Но я-то вам зачем?

— Чтобы показать всем, кто самая красивая, — добавляет Сашка, вызвав очередную волну смеха.

Я поднимаю кружку с компотом и тихо говорю. — За наших. За тех, кого вернули, и тех, кого уже не вернуть. Пусть этот день останется в памяти.

Тишина накрывает стол на пару секунд, пока все не чокнутся кружками и стаканами.

Клава, не удержавшись, садится рядом, и я замечаю, как её рукав касается моего. Она бросает короткий взгляд, словно проверяя, заметил ли я. Конечно, заметил.

Колесников тут же подливает масла в огонь.

— Ну вот, только Клава села рядом, и наш командир, будто язык проглотил. Молчание — знак восхищения, верно?

Я ухмыляюсь.

— А ты, Колесников, тоже помолчи. Видишь, человек отдыхает от твоих шуток.

— Отдыхает или боится? — не унимается тот, поднимая бровь.

Клава смеётся и наклоняется ко мне.

— Не обращай на него внимания. Он так всегда.

Смех за столом становится громче. Гусев наклоняется к Свете и шепчет что-то, отчего та краснеет.

Колесников явно довольный собой, снова поднимает кружку.

— А ведь хорошо живём, товарищи! Сегодня — пир горой, завтра — в бой. Ну разве не прекрасно?

Клава качает головой.

— Ох, Колесников, вот ты тут остришь, а кто потом ваши раны перевязывать будет? Опять я?

— С такими руками, Клавдия Петровна, — отвечает он, демонстративно оглядывая её, — я готов ранения получать хоть каждый день.

— Осторожнее с желаниями, — парирует она, поднимая бровь. — Могут и исполниться.

Такая беседа вносит лёгкость в вечер.

Несмотря на тяготы прошедших дней, сейчас кажется, что все беды остались далеко за порогом столовой. Гусев, Света, Колесников, Клава — каждый из них становится частью этого уютного момента, который невозможно забыть.

Сейчас и здесь — кружка компота, шутки Колесникова и тёплое присутствие Клавы. Возможно, именно такие моменты делают нас сильнее.

Мы с Клавой выходим на улицу. Вдруг она прижимается ко мне, вся дрожит.

— Вернулся, — её голос звучит мягко, но глаза горят. — Живой, слава Богу.

И я понимаю, как ждала, как переживала она за меня.

— Всё хорошо, Клава, — говорю я, чувствуя, как сердце сжимается. — Пойдём ко мне, поговорим.

Заходим ко мне.

В палатке темно, я включаю тусклую лампу. Клава садится на раскладушку, оглядывая спартанское убранство в палатке.

— Уютно у тебя, — говорит она, тихо.

— Спасибо, — отвечаю, пододвигаясь ближе. — Но знаешь, уют принесла с собой ты.

Она смущается, но не отводит взгляда. Её пальцы находят мои. Слова лишние. Ночь горячая, звёзды за брезентом палатки кажутся ближе, чем когда-либо.

Всё начинается с невинного жеста — она кладет ладонь на мою руку. Кажется, её прикосновения обжигают, но одновременно дарят странное успокоение. Я вижу, как дрожат её пальцы, и не выдерживаю — прижимаю её к себе так, словно боюсь, что кто-то вот-вот заберёт её.

Она не отстраняется, лишь крепче прижимается, её голова уткнулась в моё плечо. Я чувствую, как бьётся её сердце — быстро, как у загнанной птицы.

— Ты знаешь, что это неправильно, — шепчет она, её голос дрожит, выдавая внутреннюю борьбу. — Если кто-то узнает…

— Пусть узнают, — тихо отвечаю я, проводя пальцами по её волосам. — Сейчас это неважно. Только ты и я.

Выключаю в палатке свет.

Всё кажется неправильным и одновременно совершенно естественным. Её поцелуи солоноватые от слёз, но это не имеет значения. Она тянет меня за собой, будто стремясь доказать себе, что это реально.

В комнате стоит полная тишина, нарушаемая лишь шорохом ткани и тяжёлым дыханием.

Её руки, такие уверенные и одновременно осторожные, касаются моего лица, скользят по плечам, будто запоминая каждый изгиб.

В эту ночь она другая — сильная, смелая, но в её глазах я всё ещё вижу тень той самой Клавы, которая скрывала свои чувства под маской спокойствия.

Мы словно растворяемся друг в друге, не замечая времени.

Каждый миг становится вечностью, каждая эмоция — вселенной.

Я не могу насытиться её близостью, её дыханием у самого уха, её шёпотом, который звучит так завораживающе.

Это ночь, когда мир сужается до одного — до двух тел, двух душ, которые, наконец, нашли друг друга…

А потом наступает утро.

Первые лучи солнца пробиваются через брезент палатки, лениво растекаются на полу, на котором мы спали…

Я открываю глаза и вижу её.

Клава уже на ногах, собранная и спокойная, будто всё, что произошло ночью, было лишь сном. Её волосы небрежно спадают на плечи, а губы, всё ещё припухшие от поцелуев, изгибаются в лёгкой улыбке.

— Доброе утро, — говорю я, чувствуя, как что-то внутри сжимается.

Её взгляд устремлен на меня, но в нём уже нет той мягкости, что ночью. Теперь это взгляд женщины, которая приняла решение.

— Доброе, — отвечает она и, отворачивается. — Тебя вызывают к командиру.

Я сразу напрягаюсь, пытаясь понять, что это значит.

Почему именно сейчас?

Клава, кажется, специально избегает моего взгляда, тщательно разглаживая невидимые складки на своём халате.

— Кто сказал? — спрашиваю я, вставая и торопливо одеваясь. — Когда?

— Полчаса назад приходил солдат, — отвечает она, повернувшись ко мне. Её лицо спокойно, но в глазах мелькает беспокойство. — Он ничего не объяснил, просто сказал, чтобы ты был готов.

— И ты не разбудила меня?

— Ты слишком хорошо спал, — она усмехается, но её улыбка грустная. — Я не хотела тебя будить хотя бы еще полчаса.

Я надеваю китель, чувствуя, как растёт напряжение. Сердце гулко бьётся, предвещая что-то важное.

Я оборачиваюсь, чтобы ещё раз взглянуть на неё, но Клава сидит на раскладушке, упершись взглядом в свои колени, словно понимает, что никогда нам не быть вместе, и пытается отстраниться от меня.

— Клава…

Она не отвечает. Лишь поднимает руку, как бы прощаясь.

— Удачи, Беркут, — говорит тихо. — И будь осторожен.

Её голос звучит так, будто она знает больше, чем говорит. Точнее, не знает, а чувствует нашу разлуку.

Но я солдат.

В моей жизни не может быть по — другому.

Я иду по территории базы, и не могу отделаться от мысли, что эта ночь, такая близкая и одновременно далёкая, станет нашим последним воспоминанием о том, как это было — быть вместе…