С грядущим заодно

Глава X

Поручик Турунов и его невеста раздевались у вешалки Общественного собрания. В здании было тихо — уже давно шла лекция.

Какой страх — тесные туфли. Да еще ноги, распаренные в валенках. Хорошо, хоть каблук не очень высокий. А гардеробщик явно презирает. Лицо горит от ветра и снега. А, все ерунда, лишь бы… Никакой же он не поручик — переодетый большевик. Вдруг раскроют? Лучше не думать. Хоть в зеркало на себя взглянуть… Как он спокоен, стоит себе у барьера, что-то с гардеробщиком… Удивительные глаза, и ресницы как у детей. О чем думает? Что это я все на него смотрю? Себя надо в порядок привести.

В зеркале высокая девушка в синем платье с белым рюшем у ворота. Почему не любила это платье? Красивое. Лиф гладкий, и талия узенькая-узенькая, потому что юбка «солнце» топырится. Ноги в этих проклятых туфлях очень маленькие. Счастье, чулки приличные надела. Косы бы переплести, да уж… Всегда бледная, а тут щеки и губы будто крашеные. Голову хоть пригладить.

С улицы долетели крики, в тамбуре шум, возня; дверь бухнула в стену. Мимо оторопелого швейцара пробежал Офицер с нерусскими погонами. Нараспашку шинель, подбитая серебристой белкой, лицо совсем юное, бледное, пьяное. Он пошатнулся, привалился к барьеру у вешалки. На бледных руках с черными ногтями болтались браслеты, сверкали кольца; на груди не то золотой медальон, не то часики. Он огляделся с детским удивлением и тупо уставился на Викторию. Она подалась к Леше. Он тихо сказал:

— Пойдемте, — и потянул ее за рукав.

Снова бухнула дверь, еще два офицера подхватили под руки первого:

— Куда влез, Анджело?

— Дурак!.. До положения риз…

Анджело закричал резким голосом:

— Генерале — бараклё. Русско бараклё. Бараклё…

Завернув на второй марш лестницы, Виктория еще слышала препирательства и крики офицеров.

— Мне в скандал ввязываться нельзя. Некогда и… — Леша взглядом договорил: «сами понимаете». Билетеру спокойно сказал: — По вызову генерала Шатровского.

Зал был полон. Пожилой билетер поставил им стулья у заднего ряда. По сцене расхаживал серо-белесый прилизанный военный в английской форме, говорил по-английски. В углу за столиком сидела яркая брюнетка и что-то писала на больших листах бумаги. Англичанин вдруг остановился, сделал пригласительный жест в ее сторону, тявкнул:

— Плиз!

Она встала и, заглядывая в свои бумаги, начала переводить:

— Господин полковник сказал: поэтому бедный, невежественный русский рабочий в бешенстве отчаяния легко поверил, что можно в одну ночь разрушить капитализм и наутро достигнуть полного земного рая, причем…

Вдруг захлопали, и Леша со всеми. Что он делает? Надо тихо сидеть, не привлекать внимания! Взяла его за локоть, он посмотрел на нее, будто спрашивая: «В чем дело?» — и она поняла, что белый офицер, конечно, должен аплодировать англичанину.

Лекция с переводом продолжалась около часа. Виктория сначала почти не слушала. Высмотрела в первом ряду голову — лицо будто Шатровского — усы, эспаньолка… Но встречала его на улице в шапке, а тут лысина и седые кудряшки. Нет, кажется, он… Рядом золотистая прическа — жена (видела ее у Крутилиных), значит — он. У англичанина то и дело появлялась наглая пренебрежительная усмешка по адресу «невежественной и темной страны» и, конечно, аудитории. Он утверждал, что в России революция не могла бы принять такие ужасные формы, если б русские умели, как англичане, свято чтить традиции. В Англии, при любой революции, останется король и национальный флаг — ибо это традиция, дорогая сердцу каждого истинного англичанина. Он высокомерно удивлялся, что русские могли заменить традиционный трехцветный флаг бело-зеленым. А кое-где еще висят красные — следы большевиков. Поучал, говорил о русском народе, как о малоизученном диком племени.

А эти русские люди в зале лакейски восторженно аплодировали, кричали «браво». И Леша хлопал. Как сможет он разговаривать с ними? Под конец англичанин объяснился в любви к русским (несмотря на их отсталость), клялся, что войска введены для мирных целей и что единственное стремление союзников — помочь России в ее безмерных трудностях, ради победы над большевистской чумой.

Какой поднялся шум! Все встали, хлопали, кричали: «Ура — союзникам! Ура — верховному правителю!» Блеклый полковник и бойкая переводчица кланялись, как любимцы публики, и не по-русски благодарили за овации — молитвенно складывали и пожимали собственные руки. Потом они спустились в зал, их окружили. Большинство публики потянулось к выходу. Левая туфля просто мученье. Виктория смотрела на Лешу — лицо у него спокойное, даже веселое. Вокруг разговаривали:

— Союзники держатся очень благородно.

— А коммерческий интерес?

— Мы мало думаем о рабочих, он прав.

— Лучше абиссинцы, чем большевики.

— Неужели с ними заключат мир?

— Что? Признать их законным правительством?

— Союзникам, однако, палец в рот не клади.

Леша сказал:

— Давайте искать Шатровского.

— Он здесь, я вижу. Вон лысина и золотая прическа — это жена его.

В толпе мелькнула зубастая улыбка и мощные белые плечи Мытновой — обновила «парижский туалетец». Тася и Люда Крутилины кивали Виктории, с любопытством поглядывали на Лешу. «Это — ерунда. Нектария, слава богу, нет, не возвышается над презренным плебсом. Вот его встретить…» — и тут же увидела, как он осторожно спускается по шатучей лесенке со сцены.

Публика выходила в фойе, уплыли среди других голов золотистая башня и лысина генеральской четы. «Надо скорей за ними, не упустить». Почти у самой двери — Нектарий. Поглядывает поверх толпы во все стороны. Виктория спряталась за Лешу. «Все равно увидит — огромный зверюга, и сама не маленькая, не в маму. Что ему сказать? Лешу спросить?..» Он будто угадал:

— Давайте в заднюю дверь — свободнее.

— Да, да, хорошо.

Народу в фойе оставалось немного. Нектария пока нет. Она повела Лешу к Шатровскому. Генерал, окруженный офицерами, стоял в дальнем конце фойе, сильно жестикулируя, что-то говорил англичанину. Тот смотрел мимо него на кружок дам. В центре генеральша — зеленое платье, соболий палантин — красиво. С ней переводчица, Федосья Архиповна Мытнова — в розовых кружевах, плечи как сало белые — и совсем незнакомые дамы.

— Лысый в середине — Шатровский… руками машет…

— Ага. Я так и думал.

Виктория крепко сжала Лешин локоть, чтоб сказать: «Я — рядом, готова помочь». Саженях в двух от генерала Леша приостановился:

— Подождите. Лучше один подойду. Удобнее.

Виктория выпустила его руку, отступила к стене, Леша подходил к группе офицеров. На нем была точь-в-точь такая же форма, такой же английский френч, но все равно он отличался от этих — комнатных, серых — вокруг генерала. Это так видно.

Он щелкнул каблуками, вытянулся в струнку, сказал громко:

— Ваше превосходительство, разрешите побеспокоить?

Разговор вокруг стих.

— В понедельник, в десять утра. Или, — Шатровский взглянул на невысокого худого офицера, — капитан Озаровский, примите поручика, — и снова обернулся к англичанину.

— Дело безотлагательное, чрезвычайное, ваше превосходительство, — настойчиво сказал Леша. — Я прибыл из Устьреченского.

С любопытством рассматривали его офицеры и дамы, у генерала глаза стали внимательные.

— Это под Карачинском, ваше превосходительство, — тихим голосом объяснил капитан Озаровский. — Это фронт.

Слово поняли даже иностранцы, заговорили все разом:

— Боже мой! Красные банды?

— Ужасно, ужасно, ужасно!

Генерал встревоженно смотрел на Лешу, закусил губу, и аккуратная эспаньолка встала дыбом:

— Под Карачинском. Так.

— Сообщение секретное, ваше превосходительство.

— Понимаю. Капитан Озаровский!

— Можно уединиться с господином поручиком в красной гостиной, ваше превосходительство, — сказал Озаровский.

Генерал нахмурился:

— Господа, извините — я вас оставлю. Капитан Озаровский, проводите господина полковника и всю почтенную компанию в биллиардную. Следуйте за мной, поручик, — он прошагал мимо Виктории.

Леша, почти на ходу, быстро сказал:

— Вы подождете? Посидите.

— Посижу.

Генерал оглянулся:

— Супруга?

— Невеста, ваше превосходительство.

— Очень приятно. Представьте меня, поручик.

Виктория поняла, что Леша не знает ритуала представления, подала руку генералу, сказала кокетливо, почему-то подражая матери:

— Разве нужно представлять ваше превосходительство? Я вас прекрасно знаю.

Шатровский любезно жал ее руку:

— Очень рад, искренне рад, — повернулся к дамам, — Августа Петровна, окажите внимание очаровательной невесте нашего героя-фронтовика. Честь имею! — поклонился и ушел вместе с Лешей.

Никто не догадался? Хоть бы никто не догадался.

— Подойдите к нам, дитя, — властно сказала генеральша.

Несколько шагов под взглядами всех дам и офицеров надо было пройти легко, чтоб не заметили, как жмут ей туфли.

Генеральша, как оценщик, оглядывала Викторию красивыми, злыми глазами и улыбалась:

— Милые дамы, прошу любить да жаловать.

— А мы с барышней знакомые, — Федосья Архиповна Мытнова тоже улыбалась ей.

Всегда кажется, что у нее вдвое больше зубов, чем полагается. Не скажет про уроки — не заплатила ведь, слава богу.

Виктория все тем же легким топом матери заговорила с мадам Мармо, переводчицей. Французский язык почему-то облегчал ей болтовню, точно больше приспособлен для этого, чем русский. Ее расспрашивали о женихе, сна рассказывала все точно, как было условлено. Дамы ахали, мадам Мармо беспрестанно восклицала: «О, c’est très poétique! О, une histoire romantique!»[12]

Подходили офицеры. Августа Петровна сказала по-русски:

— Хорошенькая девушка привлекательнее биллиарда? Только, верьте опыту, положение безнадежное. Не жена ведь еще — невеста! — засмеялась.

И вокруг засмеялись. Виктория не поняла, но почувствовала что-то гадкое. Встретила огорченный добрый взгляд Озаровского, обрадовалась. Тут же подумала, что он белогвардеец, враг, ее и Лешин враг, и отвернулась. И вспомнила, что сама-то невеста белого поручика, и опять посмотрела на Озаровского. Бледный, лицо интеллигентное… Враг?

Из дверей буфета вышли барышни Крутилины, следом их отец, адвокат Зеленецкий, похожий на актера (в него влюбляются все юристки), а за ними… Нектарий.

Почему он не ушел? Почему они все не уходят? Лекция же кончилась.

Нектарий заметил ее издали. Она чувствовала это, хотя лицо его оставалось невозмутимым и подходил он медленно, будто нехотя, и разговаривал с Зеленецким.

Виктория здоровалась, улыбалась всем без разбора, а в груди стало пусто и холодно. Очень ласково теперь следили за ней умные глаза Нектария. Что, что, что, что, что делать?

— Со всеми знакомы, а в обществе не показываетесь, юная отшельница. Так верны жениху?

Зачем эта генеральша…

— Жениху? — так и вцепились в слово обе Крутилины.

У Нектария чуть шевельнулись брови, и тут же он что-то ответил Зеленецкому.

— О! О! — запела мадам Мармо и начала во весь голос рассказывать: histoire poétique, ravissante».[13]

Виктория видела, что Нектарий прислушивается к болтовне переводчицы, продолжая разговор с Зеленецким, и хоть не смотрит, а следит за ней. Скорей бы уйти. Или лучше подольше бы Леша там с генералом?.. Невозможно жмет левую ногу. Почему никто не уходит? Дамы в вечерних платьях. Надо что-то сочинить Нектарию, объяснить. Не рассказал бы только маме…

— Ну и подумаешь — важность! — Мытнова взяла Викторию за руку. — Я вот барышню приглашаю торговать в моей фияске. — И победоносно огляделась.

— Киоске! Киоске, дорогая! — снисходительно сказала генеральша и засмеялась: — Фиаско, может быть, и ждет кого-то…

Федосья, как индюк, булькает, обозлилась:

— Не так обкультированная, как прочие, зато на мне одежа, и кольцы, и брильянты свои.

Намек довольно прозрачный. Но генеральша протянула Мытновой обе руки, красивые, сверкающие камнями:

— Душа моя, не обижайтесь. Вы же очаровательны в вашей непосредственности! Простите, ради бога, если я…

Все как-то повернулись, передвинулись. Озаровский вдруг очутился рядом, Тася и Люда уже около генеральши… А Нектарий? Где Нектарий? Неужели ушел? Кто это за спиной? Знакомый голос бархатно переливается:

— Я не сентиментален, нет, нисколько!

Кто? А, Зеленецкий, великий златоуст.

— …Но есть вещи, которые могут отвратить людей колеблющихся, так сказать, заядлых гуманистов, иметь не тот резонанс и покоробить союзников…

— Сегодняшняя гуманная лекция смутила вас, однако, господин адвокат.

Не ушел. Почему они все не уходят?

— А давайте поглядим как материалисты. Мало мы им дали товаром да концессиями? Не так уж бескорыстны, да и не больно брезгливы наши союзники.

Он поймет, кто — Леша.

— Не о том я, Нектарий Нектариевич. Это — само собой. Я о произволе, о жестокостях, которые могут обернуться против нас же. Бешеных собак уничтожают — это аксиома. Но зачем средневековые пытки? Бессмысленно, некультурно и просто отвратительно.

— Так в чем, однако, дело-то?

— Ко мне обратилась дама, вернее женщина, фамилия…

Зеленецкий говорил тише, голос терялся, все труднее было выделять его из общей болтовни, смеха, восклицаний.

— …Арямов — знаете, из контрразведки? На допросе втыкал ее дочери под лопатки ножницы… и беззаконие, и…

— У вас такие испуганные глаза… — Это Озаровский.

— Нет, нет. Вам показалось.

— …Согласитесь, это омерзительно, садизм и, главное, бессмыслица. Канцелярские ножницы! Ну, расстреляй, если уж…

— Господа! Слушайте, остроумнейшая загадка…

— …Совсем распоясались, а если об этих ножницах станет широко известно…

— Станет или не станет, беды в том не вижу. — «Этого слышно ясно». — Слабонервным эсерчикам с нами, все одно, не по пути. Лес рубят — щепки летят.

— Но это может…

Нектарий будто придавил Зеленецкого:

— И, право, советую: не суйтесь вы в дела контрразведки. Сидим-то ведь на вулкане: там — восстание, там — банды. И не ко времени нынче излишняя чувствительность.

Если Нектарий догадается…

— Вот — вы побледнели даже.

— Нет, — расправила похолодевшую спину, посмотрела в глаза Озаровскому. Замученные глаза. — Да. Меня пугает жестокость.

— Меня тоже ужасает, отвращает… Я становлюсь больным от столкновения…

— …Принцевы, конечно, был блеф. — Это Крутилин подвизгивает. — Полковник не упомянул даже.

Нектарий глухо засмеялся:

— Больно вам эти острова нужны? Мириться с большевиками? А вот, у вас не спросясь, адмирал отказался от конференции.

— Да что вы?

— Дипломатический ход, само собой. Вести переговоры — признать юридическим лицом, то есть законным правительством. Представляете, какое впечатление…

— Все вы о впечатлениях хлопочете. А дело-то, господа мои, не во впечатлениях, а в реальной силе.

Крутилин хихикнул:

— А, знаете, ведь у Маркса написано…

— Много у Маркса писано, да, однако, не все нам подходит.

Всех перебивает, как по щекам бьет. А они не смеют. Паркет дрогнул — это он пошел. Надо за ним.

— Поздравляем с женишком. Мы-то думали, что вы розовенькая, а оказывается… — перебивали одна другую барышни Крутилины. — Очень эффектный мужчина. Поздравляю.

Они думали, а Нектарий?.. Не упустить его.

— Спасибо, Тася, спасибо. Простите, пожалуйста…

Нектарий уходит в буфет, надо остановить.

— Так в киоске-то моей поторгуете? — Мытнова обхватила ее за талию.

— Конечно. Простите, я… мне… Нектарий Нектариевич, боюсь, уйдет.

— Куда ето он от банкету пойдет?

Что? Еще не легче! Пригласят, а с Лешей не сговорились. Что он так долго? Вдруг догадался Шатровский?..

— Мой, однако, доглядывает, чтобы там все по порядку.

Ерунда, генерал бы уже поднял тревогу.

— Только нами и живут, интеллигенция щипаная.

Надо ждать. Успокоиться. Ждать.

— Очень об себе понимает, что, дескать, генеральша, в благородном пансионе училась, по-французскому, по-английскому…

— А банкет в честь англичанина?

— Дык союзник, однако. Вона и Нектарьич жалует.

Виктория пошла ему навстречу, подумала: как кролик в пасть удава.

— Мне нужно с вами поговорить.

— Минуточку сроку, Виктория Кирилловна. Генерала надобно звать — пора к столу, все ожидают — неловко. Позволите? — Он держал ее за локти, смотрел понимающе, и подозрительно, и ласково, как на ребенка.

— Хорошо. Конечно. — «Он идет к Леше». — А можно, я провожу вас?

Она заставила себя опереться на его руку, чувствовала тепло руки и нежность в том, как он неторопливо подстраивался к ее шагам.

— Я весь внимание, Виктория Кирилловна.

— Я хотела сказать вам… Попросить вас… — «Щебетать, как Лидия Ивановна, с ним нельзя». — Вы обо всем уже слышали…

— Не волнуйтесь, бога ради. Слышал. А щечки горят и бледнеют, глазки блестят — видел, и понял вас, дорогая Виктория Кирилловна.

— Я хотела просить… Не говорите ничего маме. Она не знает, это было еще при тете Марише. И мне не хотелось…

Вот уже и красная гостиная, белеет закрытая дверь — что там?

— Отродясь ябедником не был. Придет пора — сами скажете. Ах, милые, милые женщины, чуть заговорит сердечко — и вся политика по боку. Так-то.

Ничего не было слышно за дверью. Нектарий тихо смеялся:

— Дурак я, голову ломаю: почему такой блескучий красный газетчик успеха у вас не имеет? Ан ларчик-то просто… Зайдете со мной, или нет охотки?

Как лучше? И хочется, и страшно. Знать бы, как лучше?

Напротив у стены в нише банкетка:

— Здесь посижу.

Нектарий открыл обе створки двери. Огромное тело не помешало ей увидеть Шатровского за столом на диване и спину Леши, услышать его неторопливую, твердую речь:

— …не разбрасывать силы, а собирать для защиты магистрали, ваше превосходительство. Столько очагов…

Виктория села на банкетку. Хорошо, что никого и темно. Можно туфли снять. Нет, не догадается и Нектарий, Леша такой спокойный. Непонятно даже… Счастье, что ногам свободно.

Со стороны фойе зацокали каблучки. Кажется, голос генеральши:

— Ради России приходится терпеть в нашей среде эти фияски…

Не заметят в темноте. Куда они?

— Надо отдать должное, Мытнов и этот миллионер-рыбник… Ну, как его… — генеральша на ходу поправляла прическу, — ну, упрятал жену в сумасшедший дом и живет с примадонной, — оба не жалеют денег на армию.

Виктория захлебнулась.

Дамы прошли, хлопнула дверь дамской комнаты.

Сердце вздрогнуло и умерло. Пусть.

…Качалась ее детская кроватка, в темноте нежный запах матери, она тут, у изголовья… Кто-то громко шепчет: «Верность — предрассудок. Отдайтесь порыву, не бойтесь праздника…»

…Война. На креслах, на стульях, на ковре расселись гости. Смеются, считают: «…Четырнадцать, пятнадцать…» На диване рыжий с толстым загривком целует хохочущую мать… «Шестнадцать, семнадцать…»

Папа? Не смею. — Встала. Сквозь чулки холодный пол. — Все в клочьях, не поймать слова, ощущения. Плывут лица… Татьяна Сергеевна?.. Леша! — В груди трепыхнулось, ударило и застучало снова. — Только пустота и унижение навсегда. Не показать никому. — Свет хлынул в глаза. — Где туфли? Скорей…

— Пожалуйте, Виктория Кирилловна, дело-то уж покончено.

Замутило от его голоса. Убила бы его. Только не показать.

Все так же за столом Шатровский. Леша складывает карту. Нектарий — гора, желтоватое, расплывшееся лицо, холодный анатомирующий взгляд. Он непреодолимо опасен, как чудища, воображаемые в детстве.

— Очень, очень ценны ваши сообщения, господин поручик. — Генерал был сосредоточен, серьезен. — Чрезвычайно ценны.

— Так идемте, друзья мои, гости ждут. — Нектарий глянул на нее: — Приглашаю невесту и… — перевел острый взгляд на Лешу, — с разрешения его превосходительства, жениха отужинать с нами.

Этого еще не хватало!

— Нет, ему надо отдохнуть! — «Догадался? Ловушка — увести Лешу в зал, где полно офицеров?» — Хоть немного отдохнуть…

— Благодарю. На рассвете я должен выехать.

— Да-а, — подтвердил Шатровский озабоченно. — С удовольствием разрешил бы остаться на завтрашний день… — Он вежливо осклабился, чуть поклонился Виктории. — Но…

— Ваше превосходительство приняли единственно верное решение. Задержка была бы предательством. И, конечно, Виктория Кирилловна, — Леша вдруг улыбнулся ей, — осудила бы мою слабость.

Нектарий опять быстро глянул на нее и на Лешу.

— Побольше бы таких офицеров нам, ваше превосходительство, получше бы наши дела шли.

Почему он так зло с генералом?.. Виктория застыла, смотрела в темное с белыми мухами окно.

— Да, да. Будьте любезны, Нектарий Нектариевич, приглашайте дорогих гостей к столу и, будьте так любезны, пошлите ко мне адъютанта Озаровского. Поручику нужен приказ.

Ждать, пока Нектарий допыхтит?..

— Я позову капитана! — и выбежала.

Вслед засмеялись одобрительно генерал и Нектарий.

Мчалась не слыша ног, в толпе фойе сразу высмотрела бледное лицо Озаровского. Понял он или подчинился ее волнению, но заспешил вместе с ней. Что-то говорил на ходу, она старалась понимать и отвечать впопад. Нектарий что-то улыбчато сказал, встретясь, — выжала в ответ улыбку. Слава богу, ушел. Генерал не страшен, и Озаровский почему-то симпатичен, хоть и белогвардеец.

В полуоткрытую дверь гостиной донесся негромкий голос Леши — теперь только бы скорей.

Озаровский остановился.

— Вы… вам… Приказ, вероятно, секретный…

— Ну да, я здесь подожду.

Он плотно закрыл дверь, ничего не стало слышно. Села на банкетку, встала. Металась от двери до скамейки вечность, а по часам всего шесть минут.

Озаровский шел с ней рядом, на счастье молчал, и она прислушивалась к разговору генерала с Лешей.

— Они уж по существу в кольце: Крым, Каспий, мы. В Архангельске — Маннергейм, и главное — Питер…

— А как дела под Питером?

— К лету все кончится. Юденич — кадровый вояка. — Потом генерал что-то неодобрительно говорил про Ллойд-Джорджа и Клемансо и несколько раз повторил: — Если б не Черчилл. О, Черчилл — это ум. И организатор.

Перед банкетным залом остановились прощаться. И выплыл из двери Нектарий, сияя добротой и улыбками:

— Доставьте удовольствие: один бокал шампанского за пашу скорую победу, за здоровье и счастье жениха с невестой.

Ловушка. Виктория рванулась к Леше, двумя руками схватилась за его локоть:

— Что вы! Он так устал!

— Правда, ноги не держат.

— Всего пять минут вашего времени надобно мне, слово даю.

Леша усмехнулся.

— Кто может не верить вашему слову, господин Бархатов. Пойдемте, Виктория.

— Как же?.. — «Как ему сказать?» Она крепко сжимала его локоть. «Не понимает».

Леша улыбался, переглядывался с Нектарием (если б он знал!).

— Пять минут могут решить исход боя, а в отдыхе — пустяки.

Они вошли в буфетный зал. Гости усаживались за длинный стол. Сверкали белые скатерти, хрусталь, серебро.

— Господа! — голос Нектария раздался как труба.

Стало тихо. Сколько глаз устремились на Лешу и на нее!

— Господа! Напоминаю, что господин поручик отбывает на фронт. На партизанский фронт. Предлагаю проводить его тостом. Метр, шампанского всем!

Хлопало шампанское, тонко звенели бокалы, неслышно метались лакеи, Нектарий властно и мрачно оглядывал всех. Бокал запрыгал в руке Виктории, Леша взял его и держал, пока слушали тост.

— Поднимаю чару за единую, неделимую, великую Русь. За русское офицерство, преданное родине, долгу, беззаветно борющееся с красной чумой. За представителя лучшего офицерства — господина поручика, за то, чтоб побольше было таких офицеров, а не штабных жеребчиков. — Он сказал это зло, с вызовом, и выкрикнул: — За господина поручика — ура!

Нестройно подхватили «ура», выпили шампанское. Леша отдал пустые бокалы, шагнул вперед и стал смирно:

— Благодарю за оказанную честь и даю клятву до конца выполнить перед родиной свой долг солдата.

Дружно захлопали и дружно прокричали «ура». Генерал подал ему руку:

— Блестящих вам успехов, — притянул к себе, три раза поцеловал и сказал растроганным голосом: — Дорогой… дорогой поручик Турунов.

Ну, наконец, конец. Виктория низко поклонилась всему обществу.

— Турунов? — крикнул кто-то, и торопливо, с восточным акцентом: — Со мной в училище был Турунов, друг, Леней звали, — не родственник?

Вот где конец. Чернявый офицер быстро шел к ним. Леша рассеянно взглянул на него, пожал плечами:

— Не знаю такого родственника. Простите.

В непроницаемой метели, на ветру и холоде они были в безопасности. Но это еще не конец. Нет, она вела себя так блестяще. Но Леша… «Откуда он такой? Хорошо идти вот так тесно рядом, чувствовать его руку, вместе шагать, вместе скользить, вместе поворачиваться спиной и пережидать наскок ветра… Леша. Дом уже близко, и теперь за все отвечать самой. Надо все сообразить. Войти надо одной, отпереть свою комнату, потушить свет в коридоре и быстро провести Лешу. Завесить окно одеялом и портьеру пришпилить кнопками. Верхний свет все равно не зажигать. Да, еще замочную скважину заткнуть. Взять у мамы с туалета второй ключ и оставить записку: «Ночую на Подгорной». Я все сделаю. С ним я все сделаю. Необыкновенный он человек…»

— Ерунда это ихнее шампанское. Рюмкой водки угостили бы… — ворчливо, домашним голосом, будто ровно ничего не произошло, сказал необыкновенный человек.