С точки зрения Ганнибала. Пунические войны.

Глава IX. Ливийская война

Итак, в 241 году до н. э. Гамилькар Барка возвращался на родину с Сицилии. Он отвел свои войска из Эрикса в Лилибей. Командующий карфагенским гарнизоном в Лилибее Гискон добился, чтобы его солдаты, пусть и «побежденные» — ведь из столицы приказали прекратить боевые действия и признали победу за Римом! — выходили из города с честью, сохранив жизнь, свободу и оружие.

Гамилькар Барка сложил звание главнокомандующего и передал Гискону обязанность эвакуировать карфагенскую армию из Лилибея.

Новому командиру пришлось разгребать кучу проблем. У карфагенян не было денег на выплату жалованья наемникам, и это требовало какого-то решения, притом срочного. В Лилибей наемники, служившие у Гамилькара, все прибывали и прибывали, и Гискон уговаривал их вернуться в Карфаген — мол, там и рассчитаемся. Наемники, естественно, хотели денег здесь и сейчас, поэтому вели себя «буйно». В конце концов их поведение стало угрожать безопасности города.

Гискон вызвал их командиров и пообещал, что жалованье выплатит совсем скоро, вот только соберут и упакуют деньги. Не подождут ли наемники желанного часа в городке Сикка? А часть обещанного золота они получат прямо сейчас, почему бы и нет.

Из Сицилии в Африку наемников переправляли малыми партиями. Гискон, очевидно, хотел разделить их на небольшие отряды и разбираться с каждым на месте, по очереди. Но отрядов этих было все же слишком много, и денег на всех в любом случае не было.

Сикка представляла собой не столько город, сколько военный лагерь на самом юго-западе африканской территории Карфагена — узкий клин, врезавшийся в нумидийские земли. Там наемники и пропивали полученный аванс в ожидании полного расчета. И чем меньше у них оставалось денег, тем большей была сумма, которую, по их мнению, задолжало им правительство в Карфагене... Люди маялись от безделья, не зная, чем себя занять, а карфагенский сенат усердно кормил их «завтраками».

В Сикку из метрополии прибыл Ганнон — военачальник, командовавший в те дни в карфагенской Ливии. Он повел себя с наемниками жестко: произвел перерасчет долга, после чего сумма, которую Карфаген должен был выплатить своим наемникам, чудесным образом уменьшилась. Ганнон также попытался взывать к совести этих людей и указал на трудное положение правительства: денег в государстве мало, так не откажутся ли наемники добровольно от некоторой части причитающегося им гонорара?

Те предсказуемо не проявили ожидавшихся чуткости и понимания, наплевав на призывы в стиле «Родина в опасности». В наемных войсках Карфагена служили люди разных племен и народов, они объединялись по землячествам и поэтому были разобщены. Ганнон пытался найти общий язык с предводителями разных отрядов, но не слишком успешно. В конце концов наемники просто перешли к угрозам и вымогательству.

Гамилькар Барка как возможный посредник при разрешении споров с правительством Карфагена наемников не устраивал: они были злы на него за то, что Гамилькар не взял на себя труд вести с ними переговоры, да и просто отказался оказать им уважение. Ганнону они тоже не доверяли: он не участвовал в кампаниях вместе с ними и просто не был им знаком. А вот к Гискону наемники относились более-менее дружески, считая, что он и на Сицилии хорошо ими командовал, и заботился о них лучше прочих и постарался благополучно переправить их из Сицилии в Африку. «Гискону верим, остальным — нет!» — передали наемники.

Гискон явился в лагерь, где собрались мятежники, и долго уговаривал их прекратить смуту. Он выплатил им обещанные деньги, но за время мятежа сумма вновь изменилась — выросла. По мнению наемников, правительство выплатило им далеко не все.

В конце концов, наемники, подстрекаемые вождями мятежа (Полибий утверждает, что это были перебежчик из римского лагеря и некий ливиец, оба недовольные ситуацией, каждый по-своему), арестовали Гискона и заковали его в цепи. Бунт перерос в настоящую войну, которую некоторые историки именуют «Ливийской».

Восставшие направили послания в города Ливии, призывая ливийцев присоединяться к смуте и действовать сообща — во имя обретения свободы от тирании Карфагена.

Призывы пали на хорошо подготовленную почву: почти все ливийские города если не приняли непосредственное участие в мятеже, то по крайней мере прислали восставшим продовольствие и припасы.

Кто из местных жителей поддержал мятеж?

На территориях, которые управлялись непосредственно Карфагеном, основной рабочей силой были рабы. Но вовсе не они присоединились к наемникам, а ливийцы — жители внутренних сельских районов[40]. Эти люди были лично свободны, однако им приходилось платить Карфагену дань (натуральный оброк). Именно этот натуральный оброк и был источником финансирования военных расходов государства. Иными словами, ливийцы оплачивали Пуническую войну с Римом, и им это не нравилось — в первую очередь потому, что за годы войны на Сицилии оброк вырос до неприличных размеров. Ганнон, один из тех, кому требовались средства на продолжение кампании, настаивал на увеличении оброка, поэтому среди ливийцев не пользовался популярностью. Они наотрез отказались вести с ним переговоры.

Два города, отказавшиеся поддержать восстание, — Утика[41] и Гиппакрит (Бизерта) — были осаждены мятежниками, которые для этого разделились на два отряда.

Ситуация оборачивалась для Карфагена серьезной проблемой.

До сих пор карфагеняне предпочитали набирать в сухопутные армии наемных солдат, а не собственных граждан — последние служили строго на флоте. Когда наемники взбунтовались, карфагеняне утратили возможность воевать чужими руками. Ливия была плодородной, и терять ее не хотелось категорически.

Кампанию против повстанцев возглавил Ганнон. У него уже имелся опыт войн с ливийцами.

Ганнон набрал дополнительных наемников, обучил граждан Карфагена, достигших подходящего возраста, мобилизовал в свои войска конницу столичного гарнизона, озаботился ремонтом кораблей из тех, какие еще можно было спустить на воду[42].

Мятежники базировались в Тунете (ныне Тунис) — точнее, их лагерь находился недалеко от этого города, на берегу озера. Осаждали они, как уже говорилось, два города, оставшихся верными метрополии, — Утику и Гиппакрит. Карфагеняне оказались, таким образом, отрезаны от Ливии «линией фронта».

Ганнон начал действовать. Он сумел вывезти из осажденной Утики катапульты, разбил лагерь перед осадными сооружениями повстанцев и для начала двинул на врага слонов. Их у Ганнона имелось не менее сотни.

Эти «живые танки» ворвались в лагерь мятежников и разнесли там все. Многие погибли, другие спаслись на холмах, надеясь, что там слоны не станут их преследовать.

Ганнон привык иметь дело с нумидийцами — те после подобной атаки обычно бежали не останавливаясь два-три дня. Поэтому и сейчас Ганнон решил, что битва закончена, враг разгромлен и больше не поднимет голову.

Но он имел дело отнюдь не с нумидийцами. Не так давно его противники сражались под знаменами Гамилькара Барки. Слонов они хоть и опасались, но панического страха не испытывали и далеко отступать не собирались.

Как только мятежники увидели, что Ганнон отошел от Утики и возвращается в метрополию, они развернулись и нанесли по расслабившимся карфагенянам контрудар. Обоз и осадные орудия (те, которые Ганнон забрал из Утики) перешли в руки противника Карт-Хадашта.

Только теперь в Карфагене приняли новообретенного неприятеля всерьез. Командовать кампанией на этот раз поручили Гамилькару.

Гамилькар, вероятно, понимал, во что выльется эвакуация с Сицилии в Африку оставшейся части пестрой толпы солдат-наемников, которым к тому же не заплатили полностью. Карфагенские сенаторы тоже были хороши — сначала Гамилькара отстранили от командования, а теперь, когда ситуация стала угрожающей, вернули. Существуют предположения, что после воз-

Серебряный сикль с профилем Гамилькара Барки и боевым слоном.

вращения из Сицилии Гамилькар — непобежденный, но все же проигравший, — находился в своего рода опале. Так или иначе, опала закончилась, и Гамилькар снова вышел на войну, с небольшой армией и семьюдесятью слонами.

Теперь наемники контролировали перешеек, который соединял Карфаген с континентом. Они перекрыли все дороги, тропы и единственный мост через реку Макару (Меджерду).

При определенном направлении ветра в устье реки наметало большое количество песка и появлялся брод. Гамилькар, то ли обнаружив, то ли исходно зная об этом феномене, воспользовался им и темной ночью переправился со своим войском на другой берег, застав врасплох мятежников, охранявших мост.

Отряд Гамилькара оказался меж двух огней: с одной стороны охрана моста, с другой — мятежники, которые еще подходили от Утики на помощь своим товарищам. Гамилькар развернул войско, словно собирался отступить. На самом деле главные ударные силы карфагенян находились в арьергарде и именно они нанесли противнику поражение. Мятежники в беспорядке отступили. Гамилькар занял мост и добил всех, кого сумел догнать. Погибло восемь тысяч мятежников, а еще две тысячи были взяты в плен. Прочие разбежались. Но Гиппакрит все еще был в осаде, да и положение Гамилькара было небезопасным: его армия стояла на небольшом плацдарме, окруженном горами, а в тылу у него оставался отряд нумидийских всадников.

Сначала Гамилькар решил договориться с нумидийцами. Он лично знал их командира; тот был связан с Карфагеном родственными узами, и Гамилькар обещал ему в жены свою дочь, если будущий зять перейдет на его сторону со своими всадниками. Предложение сработало, и нумидийцы согласились поддержать Гамилькара.

Побежденным наемникам он предложил перейти на службу Карфагену, а тех, кто этого не пожелал, просто отпустил.

Вождям повстанцев доброе отношение Гамилькара к побежденным не сулило ничего хорошего, и в армии мятежников началось дезертирство. Теперь никто не боялся мести карфагенского полководца. Предводителям мятежа нужно было срочно что-то предпринимать, чтобы уничтожить любую возможность мира с карфагенянами.

Весьма удачным оказалось для них то обстоятельство, что в их руках находился Гискон и с ним несколько десятков воинов, ранее бывших в его подчинении. Как помним, Гискона мятежники заковали в железо и арестовали; с тех пор он и мыкал горе в плену.

Один из бывших наемников родом из Галлии по имени Автарит свободно говорил на языке пунийцев. Он начал уговаривать солдат казнить Гискона и всех его людей, причем самым мучительным образом. Уговоры не пропали втуне — Гискон был умерщвлен. Когда весть о расправе над Гисконом дошла до Карфагена, в городе поднялось волнение.

Беда пришла не одна — на Сардинии взбунтовалась наемная армия и захватила власть над островом. Впрочем, эти мятежники продержались недолго, однако начало было положено: вскоре Сардиния отложится от Карфагена.

В довершение несчастий Утика и Гиппакрит перешли к неприятелю, а большой караван с продовольствием и оружием, который морем шел к Карфагену из Эмпорий (одной из факторий, подвластных Карфагену), был застигнут бурей и бесследно исчез.

Карфаген находился почти на краю гибели, но спасение пришло, откуда не ждали.

Сиракузский правитель Гиерон не собирался вечно хранить верность Риму. Слишком сильный «старший брат» ему не был нужен. Напротив, Гиерону, чтобы сохранить свое маленькое царство, требовалось своего рода равновесие между двумя крупными хищниками. И когда один из них начал слабеть, Гиерон поспешил на помощь к тому с припасами и продовольствием.

Римляне же — возможно, слишком самоуверенные, возможно, утомленные длительной войной — не воспользовались ситуацией.

Жители Утики предлагали римлянам свой город, но те отказались. Ведь нарушать мирный договор нельзя, боги осудят. Римляне никогда не нарушают договоров, а гражданам Утики должно быть стыдно!

Жители Сардинии, восстав (на короткое время) против владычества Карфагена, призывали римлян «на царство» — «приходите и владейте нами», — но Рим снова не откликнулся. Нарушение договора, так поступать нельзя!

Впрочем, ставить это им в заслугу не стоит: когда Риму выгодно, вмешиваются боги, знамениями свыше они уничтожают любые мирные договоренности и находят священные причины для вторжения или аннексии.

Когда карфагеняне арестовали италийских торговцев, которые везли продовольствие мятежникам, Рим все-таки вмешался. Пленников было около пятисот, и Рим потребовал вернуть им свободу. Карфаген предложил обмен на своих военнопленных (захваченных на Сицилии). Рим согласился.

Однако Рим закрыл глаза на то обстоятельство, что Карфаген начал вербовать себе наемников в Италии. Хотя эти действия как раз и выглядели нарушением мирного договора, заключенного по итогам первой Пунической войны.

Римляне не мешали торговцам, которые снабжали Карфаген продовольствием и товарами, но всячески препятствовали любой попытке поддержать бунтовщиков.

Почему? Потому что одно дело — война между государствами, другое — бунт наемников. Бунт наемников «не имеет национальности», он легко может перекинуться на другую страну. С этим безобразием следовало разобраться как можно быстрее: тут помешанные на соблюдении законов латиняне были готовы не обращать внимания на любые действия былых противников.

В Карфагене тоже это понимали, и Гамилькар решил: пора нанести решающий удар. Для этого следовало объединить обе правительственные армии (под командованием Гамилькара и под командованием Ганнона) и соединенными силами уничтожить врага.

Судя по всему, между Ганноном и Гамилькаром уже давно существовала антипатия. К тому моменту, когда мятеж в Африке разросся, она достигла апогея. Командовать совместно и сообща они просто не могли. Было решено, что выбор командира будет предоставлен самим солдатам.

В результате Ганнон был отстранен, а армия перешла под командование Гамилькара. Помощником ему назначили военачальника по имени Ганнибал[43].

Мятежники в это время решились осадить саму столицу — Карфаген. На штурм хорошо укрепленного города они так и не решились, а вместо этого постарались перерезать все связи Карфагена с внешним миром. Тунет, как помним, перешел на сторону повстанцев, Утика также открыла перед ними ворота. Перешеек был отсечен от континента, а столица оторвана от остальной части страны. Поэтому мятежники рассчитывали на скорую капитуляцию.

Но задушить Карфаген им так и не удалось. Город снабжался с моря[44], а объединенная карфагенская армия получила избранного командира, и рассчитывать на разногласия среди высшего комсостава мятежники больше не могли. Гамилькар крепко держал войска в своих руках.

Ему удалось отрезать от обозов передовые отряды мятежников, которые находились возле самых городских стен. Теперь уже осаждающие начали голодать.

Мятежники пользовались своей обычной тактикой — они двигались параллельно войскам Гамилькара, то и дело вступая в мелкие стычки, но избегая крупных сражений. Для этого им просто нужно было не выходить на равнины — там их поджидали бы слоны и нумидийская конница.

Обе армии медленно перемещались в южном направлении. Полибий выразительно описывает эту войну на изнурение:

«Гамилькар истребил множество мятежников без битвы, потому что умел в небольших делах отрезывать им дорогу к отступлению и запирать их... причем он или заводил врагов в засады, о которых те и не подозревали, или внезапным и неожиданным появлением, днем или ночью, наводил на них ужас; всех, кого только захватывал в плен, бросал на растерзание зверям. Наконец Гамилькар совершенно неожиданно расположился лагерем против мятежников в местности, неудобной для врага, но выгодной для его собственного войска, и поставил противника в такое положение, что тот не отваживался на битву, но не мог и бежать, так как со всех сторон окружен был рвом и валом, наконец доведен был голодом до того, что люди поедали друг друга... После того как съедены были пленные, которыми, о ужас, питались мятежники, после того, как съедены были рабы, а с Тунета не было никакой помощи, начальникам явно угрожала месть разъяренной бедствиями толпы».

Только тогда предводители мятежников явились к Гамилькару на переговоры. Гамилькар разрешил врагам уйти «в одних туниках» (без оружия и доспехов) при условии, что десять человек по его выбору останутся в плену карфагенян.

Переговорщики приняли это условие, и тогда Гамилькар «выбрал» тех, кто явился к нему для заключения мира, то есть всех предводителей.

Ливийцы узнали только то, что их вожди попали в плен. Об условиях мира им ничего не было известно, поэтому они схватились за оружие. Гамилькар окружил их слонами и поубивал на месте практически до единого человека, а слоны завершили разгром. Говорят, что при этом погибло более сорока тысяч человек.

Трудно предположить, что Гамилькар не предвидел последствий. Скорее всего, арест главарей бунта — притом что восставшим никто не разъяснил сравнительно мягких условий мирного договора — был провокацией со стороны Гамилькара, которому надоело отпускать неблагодарных мятежников на волю[45].

Тунет все еще находился в осаде. Со второй половиной повстанческой армии также следовало покончить.

Гамилькар подошел к Тунету с юга, его товарищ по командованию Ганнибал занял холмы и дорогу, ведущую из Тунета в Карфаген. Под стенами Тунета карфагеняне показательно распяли пленников, взятых ранее. Предводители бунта умирали на глазах у своих осажденных собратьев — это была распространенная практика еще со времен ханаанских финикийцев и соседних с ним семитских племен.

Однако мятежники не только наблюдали за казнью. Они решили действовать и, выждав момент, когда Ганнибал отвлекся, напали на его лагерь. Нападение оказалось действительно неожиданным, многие карфагеняне погибли, Ганнибал попал в плен. Торжествующие мятежники сняли с креста своего вождя и прибили к этому же кресту Ганнибала. Гамилькар находился далеко и узнал обо всем слишком поздно.

Тем временем политические интриги в самом Карфагене оказывали свое влияние на ход этой странной войны. Комиссия из тридцати человек, созданная при Совете старейшин, вернула в армию отстраненного от командования Ганнона. От Гамилькара потребовали, чтобы он помирился с Ганноном и действовал с ним сообща. Этого требует национальное единство! Гамилькар не смог возразить подобному аргументу — требует так требует.

Этот «вечный Ганнон» еще долго будет оставаться на плаву, неизменно выступая противником Гамилькара Барки и его рода, в том числе и великого Ганнибала, который в описываемое время был еще ребенком.

Итак, оба карфагенских полководца «помирились». Вместе с навязанным ему партнером Гамилькар наконец вызвал повстанцев на решающее сражение, которого те так старались избежать.

Победа была полностью на стороне Карфагена. В 237 году Ливийская война завершилась. В столице был отпразднован аналог римского триумфа, последние предводители мятежа, попавшие в плен, были подвергнуты «всевозможным кровавым истязаниям».

После этого северная Африка снова покорилась Карфагену. Последними кое-как сопротивлялись Гиппакрит (Бизерта) и Утика: жители этих городов предвидели, что ничего хорошего их не ожидает, но в конце концов и они вынуждены были сдаться. Скорее всего, суровых мер к этим городам применено не было: разорять богатые поселения экономически нецелесообразно. Обычно Гамилькар довольно мягко обходился с теми побежденными противниками, которых еще можно было использовать на благо Карфагена.

Нумидийцы, предоставившие помощь Гамилькару, получили заслуженную награду. Племена, поддержавшие мятежников, утратили независимость: Ганнон и Гамилькар легко справились с ними и за их счет существенно расширили африканские владения Карфагена.

Однако другим, куда менее удачным для Карфагена последствием Ливийской войны стала утрата территории, которая более трех столетий находилась под его властью, — Сардинии.