С точки зрения Ганнибала. Пунические войны.

Глава XIII. Ганнибал и кельты

Римским сенаторам стало стыдно. Стыдно за то, что не пришли на помощь Сагунту, стыдно за то, что потеряли в бесплодных переговорах столько времени. Хотя, в общем, можно предположить, что демагогию о «союзниках» и «переговорах» разводили одни сенаторы, а устыдились совсем другие.

Впрочем, имело место еще одно чувство, и оно стало едва ли не господствующим в римском Сенате. И это чувство — страх. Если Ганнибал сумел проделать такое с Сагунтом и никто его не остановил — то не случится ли, что карфагенский полководец в один прекрасный день доберется и до самого Рима? Ганнибал знает свое дело, его войско несметно, он запросто может взбунтовать против Рима недавно покоренные кельтские племена... Словом, достойные квириты засуетились и пришли к выводу, что лучшая защита — это нападение.

Консулы получили практически неограниченные ресурсы и очень непростые задания. Публию Корнелию предстояло разобраться с Испанией, Тиберию Семпронию — с Африкой и Сицилией. Под «неограниченными ресурсами» подразумевались шесть легионов, любое количество войск союзнических, т. е. вспомогательных, и весь наличный римский флот. Ганнибал воспринимался Римом как противник весьма серьезный — гораздо более серьезный, нежели разрозненные (хотя свирепые и дикие) галльские племена.

Когда набор в армию был закончен, следовало придать грядущей войне статус легальности, то есть фактически завизировать ее у богов и римского народа. Поэтому на народном собрании консулы «внесли предложение»: «Благоволите, квириты,

объявить войну народу Карфагена». Квириты благоволили. После этого богам были принесены надлежащие жертвы, и те, очевидно, немедленно одобрили предприятие. Можно было начинать.

Следовало соблюсти еще одну формальность: поставить в известность собственно народ Карфагена. Поэтому в конце марта 218 года до н. э. было отправлено в Карфаген весьма представительное посольство, сплошь политические деятели в летах, убеленные сединами и обладавшие мудростью.

Вопрос, который задали римляне, сам по себе содержал ловушку. Уполномоченный Сенатом говорить от лица всех Квинт Фабий спросил:

— Был ли захват Сагунта Ганнибалом санкционирован карфагенским сенатом или же Ганнибал действовал на собственный страх и риск?

Римляне были уверены, что получат желаемый ответ, то есть — что Ганнибал захватил Сагунт с полного одобрения своего правительства. Следующей репликой стало бы торжественное объявление войны.

После этого война, по римским представлениям, становится легитимной и вопрос о том, кто на кого напал и кто является агрессором, моментально теряет актуальность. Боги будут на стороне Рима.

Но карфагеняне, во-первых, и сами были не лыком шиты, а во-вторых, кое-что переняли у своих «римских партнеров», и в первую очередь — умение манипулировать фактами.

Поэтому римляне услышали немного не то, что ожидали.

— Поступок, совершенный гражданином Карфагена, вас, римлян, не касается: с этим разбираться уполномочено исключительно наше правительство, а вам не следует лезть в наши дела.

После этого в адрес почтенных римских послов полетела настоящая «отравленная стрела»:

— Когда-то вы аннулировали один договор с нами, поскольку он-де был заключен без одобрения Сената. Так вот, и тот договор, который вы заключили с Гасдрубалом — этот договор для нас теперь, по здравом размышлении, тоже под сомнением. Вы его заключали с Гасдрубалом у нас за спиной. Мы были не в курсе, что вы с ним там обсуждаете. Так почему мы должны нести ответственность за договоренности, которые не были нами одобрены?

В этот самый момент глава посольства, Квинт Фабий, сделал красивый исторический жест. Вообще римская история изобилует такими жестами, и они производились римлянами вовсе не для того, чтобы спустя две тысячи лет досадить бедным школьникам, вынужденным писать сочинения на эту тему, и не для того, конечно же, чтобы дать сюжеты для огромных полотен академической живописи. Человек античного времени (как, впрочем, и человек грядущего Средневековья) иначе относился к жесту, чем мы. Для нас жест — просто дополнение к слову, причем слову записанному и нотариально заверенному, к бумаге с печатью. У древнего человека жест — это то, что видно богам, и боги здесь, скажем так, выступают в роли нотариусов.

Квинт Фабий, выслушав ответ карфагенского коллеги, выпрямился, красиво задрапировался в тогу, подобрал ее и сжал складки в кулак. «Здесь, — сказал он, — у меня за пазухой спрятаны мир и война. По вашему слову я могу вытряхнуть из-за пазухи что хотите. Выбирайте любое!»

Карфагеняне, с ясно различимым семитским акцентом, ответили:

— Может быть почтенный сам выберет?

— В таком случае я вытряхиваю для вас войну! — сказал Квинт Фабий, распуская складки.

— Очень хорошо, — был единодушный ответ карфагенского правительства.

Все версии этого события, даже приукрашенные, говорят об одном: войны жаждали обе стороны. Если здраво поразмыслить: а что оставалось римлянам? Махать кулаками после драки? Они не пришли Сагунту на помощь. Сейчас город уже захвачен, разграблен и разрушен. Что можно было требовать в качестве мирного условия? Чтобы карфагеняне отстроили Сагунт «как было» и вернули его под крыло Рима? Или пуститься в дипломатические и юридические тонкости, разбирая, чем договор Лутация отличается от договора с Гасдрубалом? Или выяснять, сколько раз карфагенское правительство промолчало, наблюдая за активной деятельностью Гасдрубала и безмолвно одобряя ее? В общем, доискиваться до правды в сложившейся ситуации — долго, а главное, бессмысленно.

Война была единственной реальностью и единственной необходимостью. Римский Сенат принес ее в своей тоге и выпустил на волю.

Сразу же после того, как война, ко всеобщему удовлетворению, была провозглашена, римские посланники, согласно полученной инструкции, направились в Испанию. Не вполне понятно, на что они рассчитывали, когда начали объезжать местные племена.

Беседы достопочтенных пожилых сенаторов с варварами-вождями происходили по одной и той же схеме. Мощная драпировка тоги не производила на местных кельтов никакого впечатления, и что там таилось за пазухой у римлян — мир или война, — мало интересовало жителей Испании.

— Не соблаговолите ли вы заключить с нами союз? — вопрошали сенаторы.

В ответ им летели насмешки.

— Почему мы должны это делать? — интересовались кельты. — С какой стати нам не поддерживать Ганнибала? До сих пор он действовал вполне успешно, так зачем нам становиться на сторону неудачников?

— В таком случае не могли бы вы оказать нам по крайней мере любезность — не поддерживайте карфагенян, когда мы начнем с ними воевать, сохраняйте хотя бы нейтралитет?

— Ничего не можем обещать, — говорили кельты. — У вас хотя бы совесть имеется? Сагунт был вашим союзным городом, он держался, сколько мог — а где были вы, когда карфагеняне разграбили и сожгли его? Что-то не складывается у нас такого впечатления, что от союза с Римом будет хоть малейшая польза.

Посланники Вечного города просили, чтобы кельты — ну такую-то малость они могут сделать? — не пропускали карфагенян через свою территорию. Тут среди собравшихся, особенно среди воинственно настроенной молодежи, поднимался хохот.

— Они боятся, что карфагеняне придут в Италию! — кричали кельтские воины. — Но мы-то здесь при чем? Почему мы должны выполнять их глупые и наглые требования? Может быть, они хотят сделать из нас щит, чтобы Ганнибал бил по нашим городам и людям, вместо того чтобы как следует ударить по римлянам? Ну так пусть бьет по римлянам, а мы посмотрим! Никто из кельтов никогда не видел от Рима ничего хорошего — все эти «союзы» просто способ собирать дань и навязывать свободным людям собственный образ жизни.

У Ганнибала, в отличие от злополучных римских послов, все складывалось очень удачно. Он вернулся в Новый Карфаген с добычей. Всем заплатил, всех наградил. Тут до него дошло известие с родины: мало того что в Карфагене официально утвердили его в качестве полководца — началась война с Римом, и он, Ганнибал, стал причиной этой войны.

Великий карфагенянин был удовлетворен подобным итогом. К этой войне он, в общем, и стремился.

Ганнибал прибег к своему обычному приему, который использовал для укрепления армии. Отряды у него были многонациональные, а солдаты имели обыкновение разбиваться по «землячествам». Ганнибалу же требовалось создать настоящее братство по оружию. Но главное — ему совершенно не нужно было, чтобы в разгар кампании часть солдат вдруг начала неудержимо тосковать по родине. Такая тоска чревата нарушениями дисциплины и дезертирством.

Поэтому новых воинов, набранных из числа иберийцев, он отправил в Карфаген — пусть приобретают там новых друзей и новые знания и заодно находятся подальше от родины, куда можно было бы сбежать, если накатит неуместная ностальгия.

А из Карфагена, наоборот, он вызвал подкрепление из числа пунийцев. Причины — те же самые. Впрочем, немалая часть иберийцев оставалась и в испанской армии Ганнибала. Всем этим людям предстояло сплотиться в боях.

Зная, что по полуострову разъезжают римские посланники, Ганнибал принял ответные меры — отправил своего брата, «ревностного» (по определению Тита Ливия) Гасдрубала, следить за тем, чтобы миссия сенаторов успехом не увенчалась.

В начале мая 218 года до н. э., как принято считать, Ганнибал покинул Новый Карфаген со своей армией. Несомненно, он хорошо был осведомлен о том, с каким противником ему предстоит иметь дело. Разведка у пунийцев работала великолепно — напомним, что военную разведку изобрели задолго до появления на картах Карфагена, в Египте эпохи Бронзового века.

Нашим «разведчиком» в данном случае может служить Полибий, который тоже достаточно точен. Римская армия — это четыре консульских легиона (у каждого консула по два). Набирались они из числа римских граждан. Легион, в свою очередь, — это 5200 пехотинцев и триста всадников. Имелись еще два дополнительных легиона, численностью меньше: по 4200 пехотинцев и 200 всадников в каждом. И еще вспомогательные войска, набираемые из числа латинских союзников.

Не стоило сбрасывать со счетов и римские резервы — граждане Рима и Кампании, а также представители италийских народностей. Как помним, в Италии жили не только римляне, точнее, далеко не все, кто жил в Италии, принадлежали к числу римских граждан со всеми правами. Лишь позднее все они смешались в единый народ, а в те времена люди точно знали, к какому племени они принадлежат: умбры, этруски, марсы, самниты, луканы и так далее... Их было много, и они также служили в римской армии как союзники.

Вся эта сила была огромной.

Но Ганнибал хорошо разбирался в ситуации и определенно знал, что верность многих италийцев Риму под вопросом, а доблесть их ниже, чем у легионеров, которые были натасканы многолетней службой и своего командира боялись гораздо больше, чем врага.

Римские граждане, в свою очередь, далеко не все отличались силой и доблестью. В состав резерва включались на самый крайний случай и люди пожилого возраста, способность которых носить оружие была весьма сомнительной.

С одной стороны, огромные резервы, которыми располагал Рим, были разбросаны по большой территории. Чтобы их собрать, вооружить, организовать, требовалось время и недюжинные организационные усилия. Но с другой стороны, это же обстоятельство открывало перед Римом практически неиссякаемый источник «человеческого ресурса».

У карфагенян такого источника ни в Испании, ни в Италии не имелось. Разве что удалось бы переманить на свою сторону какой-нибудь вспомогательный отряд, укомплектованный строптивыми италийцами. Но надеяться на «авось» было опрометчиво.

Однако имелась хорошая лазейка для умного стратега. «Разделяй и властвуй» — этим правилом руководствовались отнюдь не только римляне.

На территориях, по которым собирался пройти карфагенский полководец, жили римские граждане разных, так сказать, сортов. Были полноправные — со всеми политическими правами, а имелись и второсортные, не имевшие, скажем, избирательного права[50]. Впоследствии эта система будет постепенно разрушаться, но пока время для подобных реформ еще не наступило.

Особенно обидно было то, что латинские граждане полностью обязаны были разделять ответственность и финансовые расходы по случаю войны наряду с римскими, притом что, начинать или не начинать войну, их не спрашивали. То есть права у них были разные, а обязанности одинаковые. И это не могло не огорчать италийцев и, следовательно, играло на руку Ганнибалу.

Область латинского права включала, в частности, такие города, как Цере (в Этрурии), Сена Галльская, Капуя в Кампании. В Капуе вообще имелись собственные органы политического самоуправления, собственные магистраты, народное собрание и даже сенат. Все это крайне пригодилось Ганнибалу в самом ближайшем времени. Ведь кампанская политическая элита стремилась пробиться на самый верх — в рамках римской конфедерации.

По всей италийской территории были разбросаны независимые города со своими магистратами и собственным традиционным правом. Некоторые города — такие как Сполетий (Сполето) или Беневент — продемонстрировали непоколебимую верность Риму. Но другие — в Апулии, Лукании, Бруттии — без особых нравственных судорог перешли на сторону пунийского полководца, бросив своих римских союзников на произвол судьбы[51].

Итак, в начале лета 218 года до н. э. Ганнибал, наконец, перешел назначенную пограничной реку Ибер. Благодаря его умелой работе с местным населением, жители тех краев, по которым предстояло идти карфагенской армии, были настроены к пунийцам доброжелательно. Ганнибал постоянно выспрашивал о безопасной дороге через Альпы.

Движение огромной армии карфагенян, «насыщенной» частями завербованных кельтов, было мощным и производило сильнейшее впечатление на местный люд. Однако на подходе к Пиренеям армия начала таять. То, что предвидел Ганнибал, отправляя часть иберийцев в Африку, произошло: как только разнесся слух о том, что ожидается серьезная война с Римом и ради этого предстоит одолеть альпийские перевалы, одно подразделение, укомплектованное галлами, внезапно испытало сильную тягу к домашней жизни. Война их не смущала, но переход через Альпы — другое дело.

Они прямо объявили об этом полководцу, и Ганнибал отпустил их. Уговаривать — бесполезно, задерживать силой — небезопасно: могли взбунтоваться и другие.

И, чтобы этого не произошло в более неподходящий момент, великий полководец сам предложил всем колеблющимся оставить его армию. Историки сообщают, что армия пунийцев «похудела» на десять тысяч человек. Ганнибал знал, что эти люди все равно дезертируют: они принадлежали к народам диким и строптивым и в любой момент могли передумать. Поэтому он и отпустил их, чтобы избавиться от балласта.

А затем, чтобы и другие, поразмыслив, не захотели присоединиться к «балласту», стремительно перешел Пиренеи и разбил лагерь возле города Илиберриса[52], в Нарбоннской Галлии.

Об армии Ганнибала и о коренном ее отличии от армии Рима рассуждают все историки Второй Пунической войны. Главное отличие заключалось в том, что костяк римской армии составляли граждане Рима, а костяк пунийской армии — профессионалы-наемники. Полибий, которому во всем и всегда непременно нужно дойти до самой сути, пытается именно этим обстоятельством объяснить основную причину конечной победы римлян: «Государство карфагенян... возлагало надежды свои... на мужество наемников, а римское — на доблести собственных граждан... Отстаивая родину и детей, римляне никогда не могут охладеть к борьбе...»

Но Полибий прав не во всем. Рассмотрим поближе армию Ганнибала. Из кого же состояли войска, которые он привел в Италию?

Изначально армия Карфагена действительно состояла из обычных наемников. В Карфагене, как помним, не существовало такой вещи, как воинский призыв. Граждане Карфагена если и объединялись в отряды, то только по особому случаю, например, если требовалось оборонить свой родной город от каких-нибудь залетных разбойников или диких кочевников из африканской саванны.

Однако со времен Гамилькара кое-что изменилось. Наемников стало значительно меньше. Увеличилось количество солдат, гораздо крепче привязанных к Карфагену, нежели обыкновенные наемники, служившие за деньги: это были профессионалы, выходцы из народов, подчиненных Карфагену, в первую очередь ливиофиникийцев, то есть жителей Африки с примесью ханаанской крови.

Ливийцы были пугающе выносливыми и дисциплинированными. Вооружены они были дротиками, кинжалом и круглым щитом. Позднее, при Каннах Ганнибал раздал им дополнительное оружие, трофеи, полученные в битве при Тразименском озере.

Наряду с ливийцами в армии Ганнибала сражались иберийские пехотинцы. Они также принадлежали к числу народностей, покорившихся Карфагену и ставших его союзниками.

За плату у Ганнибала служило некоторое количество солдат из числа непокоренных народов, вроде кастильских кельтиберов. Полибий подробно описывает их вооружение: короткий обоюдоострый меч, фальката — серповидная сабля. Щит у них был круглый, как и у ливийцев; однако в тех случаях, когда они стояли в передовой линии (при Каннах, например), они использовали галльский щит, длинный, овальной формы.

Имелись также отряды «чистых» наемников — балеарцев. Главным их оружием считалась праща. Эти люди владели пращой виртуозно. Следует учитывать также, что праща считалась одним из самых опасных видов оружия. У пращников, как правило, имелось три пращи с ремнями разной длины, в зависимости от того, на какое расстояние требовалось метнуть снаряд.

В числе наемников упоминаются три сотни лигуров. Их использовали в легкой пехоте и в качестве разведчиков.

После вступления Ганнибала в долину По к его армии начали присоединяться и галлы. Воинственные и кровожадные, они зачастую открывали сражение и погибали во множестве, поскольку именно они стояли в передовых линиях и подвергались наиболее сильной первой атаке противника.

Что касается всадников, то их отряды были сформированы из нумидийцев. Нумидийцы были связаны с карфагенянами старым союзом. Что не помешало им, впрочем, впоследствии найти общий язык с римлянами... Но это произойдет позднее.

Поразительно, что Ганнибал ухитрялся не только держать под контролем эту весьма разнородную армию — он фактически сплотил ее в некое единство, и на протяжении пятнадцати лет, с 218 по 203 год до н. э. она оставалась как бы одним «организмом». При этом отряды по-прежнему формировались по национальному признаку — ни о какой «дружбе народов» речь не шла. Однако общие испытания и, главное, оторванность от корней, от родины (это было сделано Ганнибалом сознательно) рождало у солдат его армии чувство близости. Все низшие командиры принадлежали к тому же народу, что и их солдаты, но высшее командование сплошь состояло из карфагенян, причем, скорее всего, аристократического происхождения. Эти люди были абсолютно преданы Ганнибалу и Баркидам.

Одной из самых примечательных особенностей армии Ганнибала являлись, несомненно, слоны. Ганнибал не был первым, кто решил выпускать слонов на поле битвы. В Южной Италии гиганты с хоботами произвели фурор. Вспомним, что во время Первой Пунической войны и в Сицилийской кампании слоны участвовали в сражениях, а в ущелье Пилы Гамилькар с помощью этих животных расправился с мятежниками.

По поводу слонов, чьи изображения сохранились на карфагенских монетах, чеканившихся в Испании, историки делают вывод, что в Карфагене использовались не те огромные африканские слоны, рост которых превышает три метра, и не азиатская разновидность этих животных, а мавританские «саванные слоны», чья высота в холке достигает двух с половиной метров максимум. У них большие уши, большая впадина на спине, кольчатый хобот, длинные бивни. Подобные слоны тогда еще обитали на побережье Марокко, в предгорьях Среднего Атласа, недалеко от Геркулесовых столбов. В ту пору земли эти были более лесистыми, чем сейчас. Слоны обитали там вплоть до первых столетий нашей эры. Они исчезли из-за систематического истребления — хотя, возможно, какую-то роль в их гибели сыграли и климатические изменения[53].

В любом случае в конце весны 218 года до н. э. с войском Ганнибала шли двадцать семь слонов. Все они представляли собой невысоких североафриканских слонов, за исключением одного. Об этом слоне пишут историки, его называют Сирийцем.

С другой стороны, слово Surrus — имя этого слона — может означать не «сириец», а «кол», и в таком случае, по остроумной догадке современных исследователей, речь идет о животном с одним бивнем.

Помимо личного имени, этот слон обладал также характером и судьбой, описанными в античной литературе: о нем говорили как о «самом отважном» из всего четвероногого воинства.

На спинах невысоких слонов не устанавливали башен; там просто сидел погонщик. Таких погонщиков Полибий называет «индийцами»[54], но это, видимо, дань традиции, никаких индийцев в армии Ганнибала, разумеется, не было.

«Змеевидная рука» — хобот — также производила на римлян пугающее впечатление. Пока римляне не привыкли к слонам, эти животные представляли действительно грозную несокру-

Карфагенские боевые слоны в битве при Заме. Анри-Поль Мотт, 1890 г.

шимую силу. Но позднее римляне приспособились к ней и научились обороняться.

Так или иначе, в армии Ганнибала служили симпатичные, сравнительно невысокие слоники, поэтому академические картины, которые изображают переправляющихся через Альпы карфагенян в сопровождении стада гигантских мамонтов, впадают в художественное преувеличение.

В конце мая или в начале июня 218 года войско Ганнибала выступило из Нового Карфагена. Пуниец вступил на территорию нынешней Каталонии, где столкнулся с воинственными народами, которые не хотели видеть на своей земле никого из чужаков и не были расположены вести «цивилизованные переговоры» на тему «мы только пройдем здесь, немного запасемся провиантом и двинемся дальше». Этим людям вообще не нравилось, что какие-то подозрительные незнакомцы собираются передвигаться по их территории, поэтому карфагенянам пришлось вступить с ними в схватку. Полибий утверждает, что в этих стычках, в масштабах всей Второй Пунической войны достаточно незначительных, пунийцы все же понесли ощутимые потери:

«При переходе через реку Ибер он (Ганнибал) покорил народы илургетов и баргусиев... Подчинив эти народы своей власти и взяв приступом некоторые города, хотя и скорее, чем можно было ожидать, но лишь после многих жестоких сражений и с большими потерями в людях.

Ганнибал оставил Ганнона правителем всей страны, что по сю сторону реки Ибер, и дал ему неограниченную власть над баргусиями; этим последним он доверял менее всего по причине сочувствия их римлянам. Из своих войск Ганнибал отделил Ганнону десять тысяч пехоты и тысячу конницы; ему же оставил и все припасы войск, вместе с ним выступивших в поход. Такое же количество войска он отпустил на родину с целью иметь друзей в покинутых дома народах... Остальное войско, таким образом облегченное, он повел за собою... Войско его отличалось не столько многочисленностью сколько крепостью здоровья и было прекрасно испытано в непрерывных битвах в Иберии».

Через Пиренеи Ганнибал переводил армию, уже значительно уменьшившуюся в размерах. Все историки дружно утверждают, что он в силу своей гениальности заранее предвидел такой ход событий, поэтому и набрал войско заведомо избыточное, а потом без особых сожалений избавлялся от людей, оказавшихся лишними. Все, в чьей верности у великого полководца имелись сомнения, остались по эту сторону Пиренеев. Остальные перешли с ним через горы.

Заканчивался июль. Ганнибал спешил, у него не было времени на задержки, тем более — на битвы в пути. Согласно легенде, сами боги направляли его. Темой для очередной порции картин академической живописи стал «Сон Ганнибала», который якобы привиделся ему в начале кампании: некий божественный юноша указывал карфагенянину путь, а некий гигантский змей, двигаясь вслед за Ганнибалом, разрушал римскую цивилизацию... Здравомыслящий и скептически настроенный Полибий этому сну не верит ни на грош, но последующие составители гимназических учебников любили этот сюжет.

«Ведомый богами» полководец в любом случае не хотел стычек с местными жителями. А те, напротив, решительно схватились за оружие.

Это были племена, которые поселились на территории нынешнего Руссильона. Они появились здесь в конце III в. до н. э. и возглавлялись кельтским племенем вольков. Объединенное войско этих племен собралось в Русциноне (Кастель-Руссильон) и ясно продемонстрировало свои намерения.

Ганнибал пустил в ход пунийскую дипломатию и просто откупился. Получив весьма щедрый дар, кельтские вожди дали ему разрешение пройти мимо Русцинона. Никаких препятствий армии Карфагена эти воинственные, но внезапно проявившие благоразумие кельты чинить не стали.

И двинулись войска пунийцев по местности, которая спустя столетия станет известна в истории как Лангедок...

Стояло жаркое лето, урожай уже созревал. Войско Ганнибала шло, как полагают, по самому короткому пути — к Роне, немного выше ее слияния с рекой Дюранс. Между пунийцами и морем раскинулась болотистая местность. На вершинах холмов, тянущихся по другую сторону дороги, находились небольшие укрепления, нечто вроде караульных башен. Они стояли на всем пути, от Нарбонна до Нима.

Эти вышки или укрепления позволили историкам строить догадки о том, куда подевались дополнительные тринадцать тысяч воинов из армии Ганнибала. Дело в том, что Полибий уверенно говорит об «исчезновении» еще более чем десяти тысяч солдат.

Как помним, Ганнибал набрал войско «с запасом». У Пиренеев он избавился от тех, в чьей преданности не был уверен, и они с облегчением лишили себя счастья стать частью легендарного похода.

В дальнейшем армия пунийца также продолжала таять. Куда подевалась такая прорва солдат, если по пути до Нима у Ганнибала не было сражений? Он же, помнится, уладил вопросы с кельтами мирным путем. Эпидемия? Не было; если бы была — о ней бы сохранились упоминания.

Однако если Ганнибал в каждой из крепостей, встречавшихся по дороге, оставлял гарнизон, — тогда «исчезновение» тринадцати тысяч солдат вполне объяснимо.

В любом случае Ганнибал шел через Русильон и Лангедок как нож сквозь масло.

В конце августа или в начале сентября 218 года Ганнибал вышел на берег Роны.

Навстречу ему двигались римляне.

* * *

Публий Корнелий Сципион провел флот вдоль побережья Этрурии, затем Лигурии и встал на якорь напротив Массилии (Марсель). На берегу одного из притоков Роны он разбил лагерь.

Вопрос: что делал Сципион на берегу Роны, если изначально его намерением была Испания, куда он собирался с двумя консульскими легионами?

Все дело в кельтах, обитавших в долине реки По.

Весной 218 года до н. э. римляне основали два города — свои колонии: Плаценцию (Пьяченцу) и Кремону. Это сильно не понравилось воинственным бойям, которые обитали поблизости, в местности, ныне известной как область Эмилия-Романья (главный город — Болонья). Не исключено, что определенную роль в этом недовольстве сыграли люди Ганнибала. Великий полководец готовил почву загодя и отправлял своих агентов в земли, где намеревался пройти с войском.

Полибий рассказывает об этих двух городах, которые спешно были заложены римлянами по обе стороны реки Пад (По). Оба города быстро укреплялись и заселялись колонистами, которым было приказано явиться к месту поселения в тридцатидневный срок. Любящий «точные» цифры Полибий утверждает, что для каждого из этих городов было назначено по шесть тысяч человек[55].

Бойи давно уже были готовы изменить «союзу» с римлянами, который, несомненно, был навязан силой. Теперь удобный случай представился: надвигались «несметные полчища» Ганнибала, а с ними и надежда скинуть ненавистное римское покровительство. Посланцы Ганнибала подливали масла в огонь — они тайно прибывали к бойям и обещали им помощь в священном деле освобождения от латинской деспотии. Поэтому бойи бросили своих заложников у римлян на произвол судьбы и не задумываясь вступили в союз с карфагенянами.

Римляне считали, что достаточно обезопасили себя и свои мирные договоры с бойями, забрав у них людей в качестве заложников. Но варвары и есть варвары: они были убеждены в том, что обреченные ими на смерть от римских палачей сограждане прекрасно поймут соплеменников и поддержат такое решение. История, впрочем, не сохранила достоверных известий ни о судьбе бойев-заложников, ни о том, как они сами к этой судьбе отнеслись.

Бойи быстро разорили земли, которые по жребию были разделены между римскими колонистами, и показали тем самым, что бывает с имуществом людей, посягающих на исконно кельтскую территорию.

Римлянам пришлось бежать и скрываться в городе Мутина (сейчас — Модена). Там-то их и осадили. В числе осажденных оказались три знатных римских гражданина — они были присланы в Плаценцию и Кремону со специальным заданием: измерить и разделить между новыми поселенцами землю.

Из них двое — бывшие преторы, один — бывший консул; все это лица немаловажные для Римского государства. Видимо, полагаясь на свое высокое положение, они потребовали у бойев вступить в переговоры.

Варвары согласились. Но как только знатные римские господа явились, их попросту схватили и заперли, а потом потребовали обмена: пусть-ка теперь римляне вернут заложников.

Разъяренный Рим ответил боевыми действиями: претор Луций Манлий находился поблизости со своими войсками. Он бросился на помощь своим — и попал в засаду. В лесистой местности, где бойи были у себя дома, римляне оказались окружены со всех сторон и почти поголовно перебиты, а немногочисленные уцелевшие бросились бежать. Вырвавшись из леса-западни, они кое-как сумели собраться, построиться, и дальнейшее отступление происходило упорядоченно и организованно.

Что, впрочем, не слишком спасло ситуацию: бойи наступали им на пятки и в конце концов загнали римлян в одну безвестную деревеньку, где и осадили.

В Риме стало известно о плачевном положении отряда. В результате один из двух легионов Сципиона, который собирался в Испанию, ни в какую Испанию не отправился, а застрял в районе Мутины — разбираться с бойями.

Пришлось срочно набирать новый легион взамен «израсходованного» — а на это потребовалось дополнительное время. «Лишнее» время, которого у римлян, естественно, не было. Только через три месяца Сципион добрался до Марселя.

В это время Ганнибал уже находился на полпути в Италию.

Однако римляне сдаваться не собирались. Сципион, хорошо зная местность, своими легионами преградил дорогу, наиболее удобную для пунийцев. Проще и лучше всего было бы для них переправиться через Рону ниже ее слияния с рекой Дюранс — неподалеку от Бокера. Течение реки там спокойно, а сама она не очень полноводна, тем более в конце лета. Но как раз там и стоял Сципион.

Легко представить себе позднейших историков, которые с курвиметрами в руках склоняются над картами и высчитывают пути и направления, основываясь на показаниях того же Полибия.

Переправа Ганнибала через Рону. Анри-Поль Мотт, 1878 г.

«Вступив в прилегающую к реке (Родан) область, — пишет Полибий, — Ганнибал немедленно стал готовиться к переправе в таком месте, где река течет еще по одному руслу. Лагерь свой он разбил днях в четырех расстояния от моря. Он всякими способами расположил к себе береговых жителей реки и закупил у них все суда из цельного дерева, а также значительное количество лодок... От них же он получил отборного дерева, пригодного для сооружения цельных лодок, благодаря чему в два дня изготовлено было бесчисленное множество судов, ибо каждый воин, дабы не нуждаться в другом, старался сам обеспечить себе переправу».

Переходя через Рону, Ганнибал внезапно наткнулся на враждебных вольков. Те заняли противоположный берег реки и не желали пропускать пунийцев. Переходить реку на глазах недружелюбно настроенных «варваров», которые только и ждали удобного момента напасть, в намерения Ганнибала не входило. Армия во время переправы через водную преграду наиболее уязвима. Ганнибал в прошлом и сам пользовался подобными обстоятельствами и подставляться под удар не собирался.

Он отправил один из своих отрядов в засаду. Командовал этим отрядом, собранным из воинов-иберийцев, Ганнон — сын старшей сестры Ганнибала. Эти солдаты прошли по противоположному берегу Роны вверх по течению. Там имелось хорошее место для переправы: река разделяется на два рукава и посередине находится небольшой островок. Очевидно, он выступает из-под воды к началу осени, когда река обмелевает. Вот в этом месте Ганнон со своими людьми перешел реку и двинулся обратно, чтобы незаметно зайти в тыл враждебно настроенным волькам.

Поднявшись на высотку, Ганнон развел костер и дымовым сигналом сообщил Ганнибалу о том, что засада готова. Началась переправа основных сил карфагенской армии через Рону.

Зрелище переправы было грандиозным. Люди использовали лодки и плоты, кони переплывали реку сами — их направляли с лодок. Некоторое количество лошадей, прямо в упряжи и полном боевом снаряжении, перевозили на плотах. Это делалось для того, чтобы всадники могли тотчас сесть на них верхом и вступить в бой, если потребуется.

Вольки рванулись навстречу врагу, ожидая, когда первые карфагеняне ступят на берег. Однако тут их ожидал пренеприятный сюрприз в виде засадного отряда Ганнона, который ударил их в спину.

Вольки, как и положено варварам, наступали беспорядочно и никакого строя не соблюдали. Наткнувшись на врага, который бил внезапно и сильно, оттуда, откуда удара не ожидалось, они попросту побежали. Переправа карфагенского войска, таким образом, была благополучно завершена.

Полибий, который писал для римского читателя, особое внимание уделил, как водится, слонам, поскольку эти крупные животные представляли главную экзотику в войске Ганнибала.

«Переправа слонов произведена была следующим образом: сколотив множество паромов, прилаженных один к другому, карфагеняне связали два из них, образовавшие площадь футов в пятьдесят ширины, и крепко вколотили их в землю на спуске к реке. К этим первым паромам карфагеняне прикрепляли с наружной стороны другие, выдвигая сооружение все дальше в реку. Обращенную к реке сторону помоста они укрепили на суше с помощью канатов, накинутых на деревья, которые росли на берегу... К паромам привесили множество канатов, благодаря которым буксирные лодки не давали течению унести их. Лодки эти должны были сдерживать напор течения и тащить находившихся на паромах слонов на другой берег. Кроме того, на все паромы снесено было много земли, которую бросали сюда до тех пор, пока не получилось подобие того пути, какой на суше вел к месту переправы... Так как слоны привыкли следовать за индийцами до воды и ни за что не решились входить в воду, то проводники вели их по насыпной земле таким образом, что впереди шли две самки, а остальные следовали за ними. Как только поставили слонов на крайних паромах, веревки, соединявшие эти паромы с остальными, были разрублены, канаты натянуты с помощью лодок, и слоны вместе с находившимися под ними паромами быстро отделились от насыпи.

Сначала напуганные животные поворачивались и метались во все стороны, но будучи окружены отовсюду водою, они робели и по необходимости оставались на своих местах. Таким же способом прилаживались каждый раз два парома, и на них перевезена была большая часть слонов.

Несколько животных в страхе кинулись посередине реки в воду. Все, что были при них, индийцы погибли, но животные были спасены. Ибо благодаря своей силе и длине хоботов, которые они держали на поверхности воды, которыми вдыхали воздух и выбрасывали всю попадавшую в них воду, слоны большую часть пути под водою сделали стоя и выходили невредимыми на берег».

Картина, конечно, поражала воображение античного читателя. Впрочем, она и современного читателя не оставляет равнодушным.

Так или иначе, Ганнибал вместе со своими слонами форсировал Рону, и теперь ничто не мешало его встрече с легионами Сципиона.

Сципион пережил несколько неприятных часов, когда прибыл к месту переправы карфагенян. До сих пор он был почти уверен в том, что Ганнибал не решится идти в Италию столь опасным путем: местность была населена «варварами, на коих нельзя положиться», воинственными и коварными. Но Ганнибал решился...

Варвары действительно отличались воинственностью и коварством, однако иметь с ними дело было все-таки возможно — по крайней мере, Ганнибалу это удалось.

После четырехдневного перехода Ганнибал прибыл к месту, которое у всех историков названо «Остров».

Как всегда, тщательно разведывая местность, Ганнибал выяснил, что обстоятельства ему благоприятствуют: местные племена находятся в состоянии вражды. На власть над Островом в данный момент претендовали два брата. Ганнибал долго не колебался и поддержал старшего — более сильного и обладающего большим количеством сторонников. Общими усилиями они быстро разделались с младшим претендентом и изгнали его вместе со всеми приверженцами. После чего благодарный варвар снабдил войско Ганнибала продовольствием и новым вооружением, помог починить испорченное снаряжение, дал обувь и кое-какую одежду.

Впереди карфагенян ожидали встречи с еще более воинственными и коварными варварами — аллобригами, и иметь в тылу дружественно настроенное племя было для пунийцев отнюдь не лишним. Так что Ганнибал подходил к Альпам, не опасаясь, что ему внезапно ударят в тыл.

Десять дней карфагеняне продвигались по берегу реки до Альп. И все это время переход совершался спокойно. Но ал-лобриги, как волки, следовали за ним, держась на безопасном расстоянии и выжидая удобного момента, чтобы напасть. На равнине это не представлялось возможным из-за конницы и благодаря поддержке, которую дружественное племя оказывало карфагенянам.

Ганнибалу предстояло совершить самое грандиозное из своих деяний — перейти через Альпы.