С точки зрения Ганнибала. Пунические войны.

Предварение. Адон Карт-Хадашт Гадол

«На самом интересном месте!.. — такова была усредненная реакция наших читателей в социальных сетях после того, как первая книга «С точки зрения Карфагена» оказалась ими прочитанной и отправилась на полку. — Где продолжение?!»

Продолжение — перед вами. Вы держите в руках вторую часть, которую мы решили назвать «С точки зрения Ганнибала», чтобы она не являлась клоном первого тома и заголовок ясно отражал содержание.

Сразу отметим, что эта книга немало отличается от предыдущей — если в «Карфагене» мы сосредоточились на вопросах развития финикийского общества и взаимодействия такового с иными народами Древнего мира, то «Ганнибал» повествует о первом в истории человечества тщательно спланированном и эффективно осуществленном уничтожении одной цивилизации другой, принципиально отличной цивилизацией.

Хотелось бы для начала привести показательную цитату немецкого историка и философа Освальда Шпенглера:

«Эта история дает единственный в своем роде пример насильственной смерти цивилизации. Она не угасла сама по себе, никто не заглушал и не тормозил ее развития, ей нанесли смертельный удар в пору ее расцвета, ее уничтожили грубо и насильственно, она погибла как подсолнух, у которого случайный прохожий сорвал головку»[1].

Как полагаете, к какому событию автор применяет формулу «единственный своего рода пример насильственной смерти цивилизации»? Ответ прост: к разрушению испанскими конкистадорами государства мексиканских ацтеков в начале XVI века н. э. Шпенглер рассуждает о гибели Теночтитлана на другой стороне планеты, но в упор не видит Карфагена, хотя именно конфликт римлян с пунийцами стал первым примером упомянутой цивилизационной смерти; ацтеки занимают в этом сомнительном состязании лишь вторую позицию.

Причем в случае с американскими ацтеками виновником катастрофы стал именно «случайный прохожий», авантюрист Эрнан Кортес, не осознававший глобальных последствий своих действий и ведомый не политическими соображениями, а жаждой золота и религиозным рвением. Уничтожение Карфагена и пунийского мира было именно что государственным политическим актом Римской республики — этого факта Освальд Шпенглер предпочел не заметить или счел его чем-то само собой разумеющимся.

Крушение Карфагенской державы для эпохи Античности беспрецедентно. Древний мир, начиная с Бронзового века, видел взлеты и падения множества крупных государств, создававших империи и обладавших невероятным потенциалом агрессии, — пример тому Ассирия, историю завоеваний которой мы сравнительно подробно разобрали в первой книге. Однако исчезновения великих царств вовсе не означали полную утерю их титульными нациями цивилизационной идентичности и преемственности.

Сохранялись и передавались следующим поколениям язык, письменность, накопленные знания. Не исчезали в небытие культура и искусство — Ассирийскую империю никто в глаза не видывал уже более 2600 лет, но в XXI веке мы можем прочитать эпос о Гильгамеше, ассирийские юридические и исторические трактаты или труды по астрономии в буквальном смысле этого слова в «оригинале»: на уцелевших глиняных табличках.

Мы имеем достаточное представление об архитектуре Вавилона, древней Персии, Египта, Элама, Мидии, не говоря уже о Греции или Риме. Латынь и древнегреческий по сей день используются как языки науки, стихосложения, медицины и юриспруденции. Католическая церковь, с одним миллиардом тремястами миллионами прихожан по всему миру, активно использует латинский язык как «внутриведомственный» и богослужебный.

От Карфагена не осталось ничего из вышеперечисленного — по абсолютному большинству позиций. Уточним: почти ничего, жалкие крохи донесены до нас древнегреческими и римскими авторами лишь потому, что пунийская цивилизация интересовала их в прикладном аспекте. Сельскохозяйственные трактаты. Военное дело. Дипломатия. История взаимных конфликтов.

Словом, та мера, в какой карфагеняне взаимодействовали с греко-римским миром, и те области знаний, в которых противники пунийцев были кровно заинтересованы: о переводе на латынь трактата Магона Карфагенянина «De re rustica» по прямому распоряжению Сената Рима мы подробно рассказывали в первом томе.

Но где иная карфагенская литература? Легенды и эпосы? Поэзия? Наука? Где пунийский язык, наконец?

Единственным на сегодняшний день дошедшим до нас образцом разговорного карфагенского языка (прямого наследника тирийского диалекта языка Финикии) являются несколько фраз из комедии римлянина Тита Макция Плавта «Пуниец», созданной ориентировочно в 195-190 гг. до н. э. Жалкие несколько строчек, приведенные Плавтом, записаны латинскими буквами, что может дать представление о звучании, но фонетика в любом случае гипотетична — никто сейчас с уверенностью не может сказать, как именно, допустим, произносилось имя одного из героев пьесы: «Anno bynmythymballe bechaedreanech» — «Ганнон, сын Митимбаала в Карфагене».

В нашем распоряжении есть имена, немногие термины, несколько религиозных и погребальных надписей. Это всё, что уцелело от огромной империи с немалым населением.

Последним из античных авторов, кто видел живых носителей пунийского языка, был небезызвестный Блаженный Августин (354-430 гг. по Рождеству). Христианский святой родился и многие десятилетия жил в Карфагене, но только не в том, который мы рассматриваем, а в Карфагене римском, построенном на месте снесенного до основания пять столетий назад города западных финикийцев.

Августин свидетельствует, что ему приходилось переводить для местных жителей на пунийский отдельные непонятные латинские термины, а некоторые обитатели североафриканской провинции Рима доселе называли себя ханаанеями, то есть выходцами из Ханаана, Финикии, «Страны пурпура».

Язык местного населения, давным-давно утеряв официальный и государственный статус, еще сохранялся в приморских городах Северной Африки у простонародья. На острове Мальта, предположительно, он изолированно существовал до 890 года по Рождеству и арабского вторжения. Кстати, нынешние коренные мальтийцы, не без оснований полагающие себя потомками финикийцев и карфагенян, говорят на языке malti семито-хамитской семьи, однако malti практически не имеет никакого отношения к использовавшемуся в Карфагене западно-тирийскому диалекту...

Давайте попробуем что-нибудь сказать по-карфагенски — сохранилась одна из посвятительных надписей богине Тиннит (о ней мы еще поговорим ниже), пускай и переданная греческими буквами:

Леработ ле Тинит баал ве

леэдон лебаал Хамон еш(е) надор

Азрубаал бен Хано бен

Азрубаал бен Баал-Ятон кешама коло тебраку

(Великой Тинит, украшению Баала (владыки) и господину Баал-Хамону то, что посвятил Азрубаал сын Хано сына

Азрубаала сына Баал-Ятона так как услышала голос его, благословляет его.)

Ни на что знакомое не похоже, верно? Выглядит чуждо, странно и даже отчасти угрожающе? И тем не менее этот язык в свое время был «лингва франка» всего Средиземноморья и звучал на пространстве от Палестины до Мелькартовых/Геракловых столпов и от Корсики до Западной Африки с Канарскими островами, будучи основой общения для сотен племен, вовлеченных в финикийско-карфагенскую глобальную торговую сеть.

Вынесенное в заголовок вступительной части «Адон Карт-Хадашт Гадол» — это современная шутка, попытка реконструкции полного названия Карфагенского государства, дословно переводимая как «Господин Великий Новгород» (Господин+Город+Новый+Великий). Если доводить дело до логического финала, тогда и граждане Карфагена должны именоваться «ашим картхадашим», «мужи новгородские».

Здесь важно осознать, что ни от Господина Великого Новгорода в его античной инкарнации, ни от тогдашних мужей новгородских к текущим временам не осталось вообще никакого культурного наследия. Ноль. Пустота. Вакуум. Исчезло всё — библиотеки, устное предание, сказки, которые бабушки рассказывали внукам у очага. Нам известны римские анекдоты, но ни одного карфагенского.

Аутентичную пунийскую архитектуру мы можем увидеть в единственном месте на планете, в городке Керкуан, описанном в книге первой. Из многочисленных трудов по географии, любимой науке финикийцев и карфагенян, остался только кратенький «Перипл Ганнона», о котором мы тоже сообщали ранее. Сгинули религиозные трактаты, философия, историография, физика, механика, математика — зажженным римлянами пламенем выметено всё, от и до, до последнего предела.

Давайте представим, что из истории нашего мира бесследно исчезла, например, Франция. Мы никогда не прочитаем «Трёх мушкетеров» Дюма или «Опасные связи» Шодерло де Лакло, не послушаем музыку Дебюсси, Равеля и Берлиоза. На том месте, где когда-то находились Лувр или Нотр-Дам, ровное поле, на котором пасутся одичалые козы. Картины Ренуара, Сезанна или Моне давно сгнили под слоем пепла...

Но если Франция — часть общеевропейской постримской цивилизации, то потеря будет пускай и колоссальной, однако не катастрофической: уцелеют Греция и Италия, Германия, Скандинавия, Россия, Испания, Британия... Цивилизация Европы понесет ощутимый культурный урон, однако не погибнет и продолжит развиваться.

В случае с Карфагеном мы наблюдаем тотальное обрушение в историческую черную дыру микрокосма, цивилизации в целом. Как говаривали римляне, in summa.

Обширная империя, начавшая формироваться во времена, когда Рим представлял собой несколько убогих деревенек на вершинах Палатинского, Эсквилинского, Целиева и Квиринальского холмов, разделенных зловонными болотами в низинах, не просто растворилась в вечности, подобно Вавилону или Ассирии, но и не оставила нам почти ничего, что претендовало бы на наследство.

От Классической Греции и Рима мы получили известный нам культурный мир — стихотворный размер, архитектурные ордеры, риторику и философию, историю, скульптуру, медицину, Аристотеля, Платона, Цицерона, Вергилия. Заодно и Калигулу с Нероном в нагрузку к основному товару.

Финикийским подарком нашей эпохе можно назвать лишь алфавит, простую и доступную каждому систему фонетического письма, и то об этом обычно не принято вспоминать. Кирилл и Мефодий — сколько угодно, но какие-то там финикияне?

О том, как и почему случилась эта историческая коллизия, мы и расскажем в данной книге. А пока...

* * *

А пока обратимся к некоторым темам, о которых пришлось умолчать в первом томе за недостатком времени или из соображений композиции.

По выходе «С точки зрения Карфагена» въедливые критики обратили внимание на существенный недочет: авторы увлеклись политикой, экономикой, пространными обзорами из жизни соседей Финикии и совершенно позабыли о «маленьком человеке» — обычном среднестатистическом карфагенянине, гражданине Нового Города и налогоплательщике, имеющем право голоса в народном собрании.

Отлично, давайте на основе имеющихся скупых данных попытаемся реконструировать хотя бы один день из жизни обитателя имперской столицы, жившего перед началом Первой Пунической войны в 264 году до н. э., то есть 2284 года назад. В этом нам помогут археологические данные и записки побывавших в Карфагене чужеземных гостей.

Нас не интересуют портовые нищие или зажравшиеся олигархи — как низшая, так и высшая прослойка общества не являются ведущими маркерами для определения качества жизни. Пускай наш герой получит имя Баал-Ганнон («Баал Милостив»), ему будет 30 лет, то есть самый расцвет сил. Принадлежит он к тому самому «среднему классу», который долгие столетия был центральной экономическо-политической силой в финикийских колониях и затем в самом Карфагене, как независимом государстве.

Баал-Ганнон — наёмный государственный служащий, то есть жалованье получает из бюджета. Он руководит плотницкой мастерской при военной гавани Карфагена, причем ремесло унаследовал от отца, тот от деда и далее по восходящей линии — ремесленные «трудовые династии» в финикийских городах были делом самым обычным и естественным. Младшие сыновья еще могли выбрать для себя занятие по душе, но старшие обязательно продолжали дело предков, что помогало преумножать и сохранять профессиональные навыки на протяжении многих поколений.

Высококлассные специалисты вовсе не обязательно трудились в частной коммерции — в государственных структурах и финансируемых казной важнейших стратегических отраслях, наподобие кораблестроения, зачастую можно заработать гораздо больше. К тому же никто не отменял абстрактную «коррупцию» как дополнительную статью дохода. Всегда можно договориться с поставщиком о выгодном госзаказе за скромный откат или спихнуть налево излишки материала — дело совершенно житейское. Производство в Древнем мире было практически безотходным: ресурсов немного, они ценны, а потому древесные «излишки» можно использовать хоть для вырезания игрушек для детей, хоть для изготовления дешевой посуды.

О немалом размахе коррупции в позднем Карфагене пишут практически все античные авторы, причем вовсе не со зла или из желания уязвить пунийцев — большое и богатое государство с колоссальным денежным оборотом автоматически подразумевает желание зачерпнуть из бездонной общественной кормушки десяток золотых монет для семьи, для деток. От Карфагена не убудет, да и взгляните хоть на римский Сенат — взяточник на взяточнике! Правда, римляне предпочитают об этом не распространяться: считается неприличным.

...Подъём перед восходом солнца — нельзя терять световой день, при освещении масляными лампами или факелами много не наработаешь, вдобавок это лишние расходы. Спал Баал-Ганнон на деревянной тахте высотой всего-то по колено, причем не в душном помещении, а на плоской крыше четырехэтажного дома. Позволить себе виллу в Мегарах, районе выселков (находящихся внутри периметра новой крепостной стены), наш герой не может — земля в городе, особенно в зоне садов и парков, безумно дорогая.

Тем не менее жилищным условиям Баал-Ганнона можно позавидовать — недалеко от центра города и гавани, дом стоит на широченном «проспекте», спускающемся с холма Бирса к морю. Многоэтажное строительство, как мы уже рассказывали, было в Карфагене широко развито. «Квартиры» пунийцы изобрели сразу после перестройки раннего Нового Города по генеральному плану — старинный восточный городок с узкими улицами, вившимися вокруг Бирсы, не удовлетворял требованиям столицы могучей средиземноморской державы.

Как обеспеченный человек Баал-Ганнон занимает верхний, четвертый этаж здания, общая площадь помещения более ста пятидесяти квадратных метров. Владение крышей подразумевает дополнительные удобства — между деревянным потолком квартиры и покрытием крыши встроены цистерны для сбора воды. Это узкие, вытянутые в виде буквы I ёмкости, где накапливается конденсат, образующийся после частых туманов, и дождевая вода. Климат сейчас куда более влажный, чем в отдаленном будущем, а потому воды для снабжения «санузла» и кухни со стоками в виде керамических труб предостаточно. Стоки выводятся под мостовые и стекают в море — канализация в Карфагене появилась на столетия раньше, чем в Риме.

Семья — жена и пятеро детей, с наемной прислугой из ливио-финикийцев[2], — отправлены за город, на юг. Частный дом в столице — это разорение и никому не нужное пижонство, но представитель среднего класса вполне может позволить себе небольшое загородное поместье где-нибудь под Замой, в дне конного хода от Карфагена. Фруктовые сады, кипарисовые рощи, свежий воздух вместо городской пылищи. Детей у Баал-Ганнона много, супруга опять на сносях — это свидетельствует о том, что глава семьи может прокормить обширное потомство и уверен в будущем.

Дети после рождения выжили, что в условиях немыслимой для XXI века детской смертности той эпохи говорит о хорошем уходе и качественном питании. Бичом для новорожденных являлись всевозможные детские инфекции, известные нам доселе: корь, дифтерия, ветряная оспа, коклюш, скарлатина. Однако в те отдаленные времена существовали и куда более страшные угрозы — оспа натуральная, желтая лихорадка, сыпной тиф, сибирская язва (тогда она называлась «персидским огнем»), А если учитывать расположение Карфагена на северном побережье Африки, то и заносимые из глубины континента опаснейшие геморрагические лихорадки наподобие широко известного вируса Эбола.

Увы, но сейчас нам практически ничего не известно об институте брака в Карфагене. Сведения не сохранились. Мы точно не знаем, были пунийцы моногамны или полигамны, какую роль в семье играла женщина, но по некоторым археологическим данным можно сделать вывод о том, что, в отличие от абсолютно подчиненной мужчине (отцу, мужу, брату или опекуну) римлянки, карфагенянки пользовались значительно большей свободой.

Во-первых, в семейных захоронениях обнаружены почти исключительно моногамные пары, есть один случай упоминания двоеженства. Во-вторых, судя по посвятительным и погребальным надписям, женщины имели право совершать жертвоприношения и проводить религиозные обряды, служили жрицами в особых коллегиях, что подразумевает определенную степень участия в общественных делах города и страны в целом.

Это в отличие от суровых крестьянских общин раннего Рима, где женщина была сосредоточена только и исключительно на семье и становилась инкубатором по воспроизводству рабочей силы для прадедовского надела — таким патриархальным укладом неумеренно восторгался Катон Старший в своем сочинении «De agri cultura», повествующем о благолепных земледельцах Нация.

В-третьих, гражданка Карфагена могла владеть и управлять бизнесом, что само по себе довело бы вышеупомянутого Катона до сердечного приступа. Для республиканского Рима это выглядело вопиющим попранием основ и устоев, грязным надругательством над заветами пращуров и презрением к вековым традициям. Известна надгробная надпись, сообщающая о некоей Шибуле, «городской торговке»[3] — торговля в целом была специальностью у финикийцев уважаемой, основой основ, ну а если в эпитафии упомянут род занятий скончавшейся женщины, то ее профессиональная деятельность считалась важной и престижной...

Суммируем: скорее всего, карфагеняне были моногамны, а женщины в пунийском мире пользовались куда более широкими правами, чем в древнем Риме. Детям уделялось достаточное внимание — археологами найдены рожки-соски для вскармливания и детские игрушки, кроме того, без надлежащего образования пробиться в люди отрокам было невозможно. Вероятно, школы существовали при храмах и был развит институт частных преподавателей. Иным не объяснить практически поголовную грамотность карфагенян, отмечаемую греческими и латинскими писателями и хронистами.

...Баал-Ганнон спускается по лесенке с крыши собственно в жилище, умыться. Найденные при раскопках в Керкуане образцы свидетельствуют, что карфагенянам были известны ванны, раковины и некое подобие унитаза квадратной формы с крышкой. Квартира разделена крест-накрест несущими стенами на четыре большущие «комнаты» с вертикальными прямоугольными (наподобие бойниц) окнами с пилястрами[4]. Три жилые, четвертая хозяйственная — с кухонным очагом, хранилищем припасов, амфор и отгороженным тростниковой ширмой «санузлом». Мебели минимум — тахты (т. н. punicani lectuli, «пунийские ложа»), сундуки, на которых можно сидеть или лежать, как на лавках, столы. Привычных нам шкафов нет, лишь полки. Вещи хранятся в сундуках.

Пожилой раб-ливиец готовит для господина завтрак. Раб в доме один, этого вполне хватает для работы по хозяйству и походов на рынок за свежими продуктами в отсутствие госпожи. Несмотря на то что наступила эпоха массового применения рабского труда и невольники десятками тысяч вкалывают на латифундиях и тяжелых работах наподобие каменоломен, домашние рабы ценятся высоко и входят в доверенный семейный круг — ливиец был для Баал-Ганнона «дядькой» еще с детства, а потому рабство для него лишь социальный статус «лично не свободного», не воспринимаемый в Древнем мире как нечто ужасное и несправедливое. Впрочем, следует помнить о колоссальной разнице в положении раба на плантациях и раба домашнего.

Пища очень простая, никаких соловьиных язычков. С вечера осталась «пунийская похлебка», тёплая, поскольку угли в очаге еще тлеют. Рецепт сохранил для нас Катон Старший:

«...Хорошо размешать ливр[5] муки в воде, перелить в чистую емкость и добавить три ливра творога, пол-ливра меда и одно яйцо. Всё хорошо размешать и томить на огне в новой посуде».

Видимо, получалось некое подобие очень густого сладкого творожного йогурта. К похлебке прилагаются пшеничная лепешка, финики, миндаль, орехи и оливковое масло. Практически вегетарианский рацион, но здоровый и полезный. Поскольку Баал-Ганнон весь день проведет в мастерской, мясо или рыбу ливиец приготовит к ужину — рыбное меню в Карфагене было обширным и разнообразным, все-таки морская держава с бесчисленным рыболовецким флотом и огромными промышленными производствами по засолке рыбы или консервации морепродуктов в виноградных выжимках. Любопытно, что кроме козлятины, баранины и говядины часть мясного стола карфагенян составляла свинина — мясо, на которое был наложен запрет не только у древних евреев, но и у финикийцев, а те переняли его совсем в незапамятные времена у шумеров и аккадцев.

Религиозные мотивы здесь второстепенны; на ближневосточной жаре свинина мгновенно портилась, кроме того, хрюшки исходно считались «нечистыми животными» из-за абсолютной неразборчивости в пище — голодная свинья пожирала всё, от собственных поросят до полуразложившихся трупов. Больше того, опасность представляли инвазии, наподобие свиного цепня, паразита, вывести которого у человека тогда было невозможно. Исходно запрет был превентивной санитарно-гигиенической мерой, со временем приобретшей сакральный статус.

Судя про раскопкам, процент употребления свинины в Карфагене был высок, около одной пятой. Ученые объясняют исчезновение древнего ограничения как наличием в городе иностранцев (греков, иберов, галлов, италийцев и т. д.), так и возросшей культурой питания — городские бойни поставляли свежую свинину на рынки, где мясо быстро реализовывалось и было дешевле говядины. Кроме того, на свиноферме, под наблюдением ветеринаров (эта профессия существовала уже долгие века) у животного куда меньший шанс заразиться цепнем и прочими паразитами.

Рациональные карфагеняне давно позабыли табу времен Ханаана, увязанное на гигиенические соображения, и вполне активно употребляли продукт, ранее запретный у предков из Финикии.

Солнце начинает восходить, Баал-Ганнону пора в гавань, на службу. Он оставляет ливийцу несколько серебряных монет с изображением национального символа — финиковой пальмы, — докупить днем свежие продукты.

Никакой обыденной для нас приватности: лестница вниз ведет через квартиры третьего и второго этажей и лавку почтенного серебряных дел мастера на первом — отдельной лестничной клетки в доме не предусмотрено, а внешнюю, «эвакуационную», изобретут только через пару тысяч лет. В случае пожара спастись можно через крыши соседних, стоящих впритык, почти однотипных многоэтажных зданий.

В таком коммунальном общежитии есть свои плюсы — все соседи отлично знают друг друга, зачастую они родственники: например Бодмелькарт, двоюродный брат Баал-Ганнона, живет на третьем этаже, он содержит собственную гончарную лавку возле рынка и невероятно кичится этим — Бодмелькарт младший сын, завел собственное дело, купил приличное жилье в хорошем квартале Карфагена! Не такое хорошее, как у Баал-Ганнона, с выходом на крышу, но всё-таки!

Заметим, что многоквартирные дома возводились застройщиками из числа сверхбогачей, владевших землей в Старом городе — квартиры сдавались внаем или продавались гражданам с неплохим достатком, действовала ипотека, то есть покупка жилья в рассрочку со ссудами из карфагенских банков. Эти здания были куда надежнее печально известных римских инсул, они вовремя ремонтировались и перестраивались, а средний «эксплуатационный» срок при надлежащем уходе составлял около столетия.

Меньшей была и пожароопасность, поскольку деревянные перекрытия покрывались известковым слоем — история не сохранила ни единого упоминания о крупных пожарах в Карфагене вплоть до взятия города римлянами, спалившими столицу ненавистного противника до угольков. Случись в главном городе пунийцев катастрофический пожар, подобный пожару Рима в 64 г. н. э., римские и греческие историки с немалым злорадством все уши бы нам прожужжали об этом событии — но нет, полная тишина...

Старый город Карфагена сравним с современным нью-йоркским Манхэттеном — большое количество людей на ограниченной территории, а значит, дома растут ввысь.

Эстетики в многоэтажных кварталах, впрочем, тоже не наблюдается — «хрущёвки» времен Античности, с минимумом украшений, желтоватого, серого или бежевого цвета. Основной материал для строительства — песчаник, добываемый на мысу Бон, к востоку через залив.

Хочешь взглянуть на величие и помпезность Карфагена — иди на холм Бирса, где сияют золотом и мрамором храмы, изумительные дворцы и общественные здания. А лучше спустись к гавани: вот где истинное сердце морской державы!

Так что давайте проследуем за Баал-Ганноном, раскланявшимся с серебряных дел мастером и его племянниками-подмастерьями, а затем вышедшим на широкую улицу, ведущую от холма Бирса к порту.

* * *

Заблудиться в Карфагене сложно, почти невозможно — даже если вы впервые оказались в городе как торговец, путешественник или иммигрант. Последних, между прочим, хватает с избытком, ведь в этом государстве каждому дают возможность стать богатым — такой авторитет, как Аристотель, врать не будет! Страна мечты для любого предприимчивого человека!

Генплан столицы, начавший реализовываться при Магонидах, династии «военных вождей» (а скорее, диктаторов, опиравшихся на определенные группы олигархата и армейский элиты), в V веке до н. э„ и затем уточнявшийся и развивавшийся, предусматривал ортогональную схему расположения построек и городских магистралей — говоря проще, квадратиками и прямоугольниками. Греки впоследствии уверяли, будто такой принцип градостроительства был изобретен архитектором Гипподамом Милетским при возведении порта Пирей в середине 400-х годов до н. э., даже назвали его «гипподамовой сеткой». На самом деле эта схема появляется практически одновременно в Карфагене, Греции и птолемеевском Египте, так что вести споры о первенстве бессмысленно.

Улицы и проспекты столицы, зачастую шириной до 25 метров (как Невский проспект в Санкт-Петербурге!), пересекались под прямым углом и вели с севера на юг и с запада на восток. Возможны определенные погрешности, обусловленные рельефом — Бирса, центральная возвышенность, поднимавшаяся на 60 метров над уровнем моря, и подходы к холму диктовали свои условия градостроительства.

Главные ориентиры в городе — это Бирса и морское побережье, их видно почти отовсюду. Нам не ведомо, имели свои названия городские магистрали и улицы Карфагена или нет, но, скорее всего, да — вспомним упоминаемые множеством авторов улицы античного Рима: Священная дорога, Капитолийский взвоз, Аргилет, улица Пунийского яблока (то есть буквально «Гранатовая», на ней родился будущий император Домициан). Это существенно облегчало поиск по столице, вряд ли пунийцы поступали иначе. Районы Карфагена, безусловно, различались по названиям — Бирса, Мегары, Порт, Старый город.

Раздражающей проблемой для горожан была пыль, приносимая с юга ветрами, сейчас называемыми «хамсин» или «сирокко» — пустыня Сахара в III веке до н. э. находилась гораздо дальше от северного побережья Африки, однако ее горячее дыхание ощущалось в полной мере, и в период с февраля по июнь ветра обрушивали на город сотни тонн пыли. Улицы чистились, но избавиться от всепроникающего мелкого песка не удавалось при всем желании, разве что в дождливый осенне-зимний сезон пылищу прибивало к мостовым и смывало в море.

Чтобы попасть в порт, Баал-Ганнону нужно пройти через Большой рынок, находящийся к северу и западу от гавани. Впрочем, слово «Большой» не передаёт всего масштаба колоссальной торговой площади — это царь-рынок, рынок рынков, не имеющий аналогов ни в Риме, ни в Вавилоне, ни в Александрии Египетской. Здесь можно купить или заказать любой товар, производимый мастерскими Древнего мира или привезенный из таинственных земель за Сахарой, Индийским океаном или в варварской Европе.

Слово «любой» надо понимать буквально, без дополнительных толкований, ограничений или двусмысленностей. Если нынешнего царя Египта Птолемея II Филадельфа постигнет внезапный каприз приобрести рыжеволосую кельтскую рабыню с берегов Британии или отрез драгоценного шелка из сказочного царства Цинь[6], то наследник фараонов обратится не к грекам или персидским Селевкидам, а напрямую в Карфаген.

Моментально будет задействована налаженная веками цепочка посредников — через Тир, Месопотамию, Индию и далее на Юго-Восточную Азию. Конечно, царь Птолемей получит свой шелк через год-полтора, но получит ведь! Обойдется такая покупка в астрономическую сумму (учитывая расстояния, наценки, пошлины, мзду нужным людям и т. д.), но когда повелители Египта считали золото? Подобный заказ, что по времени, что по общим затратам, ныне вполне сопоставим с покупкой в Индии стада слонов для московского зоопарка с последующей пешей транспортировкой через Гималаи.

С кельтской рабыней дело обстоит значительно проще: финикийцы разведали морскую дорогу к Британским островам несколько столетий назад, осталось донести приказ до капитана корабля и уплатить аванс...

Баал-Ганнон проходит мимо бесчисленных лавок и шатров — рынок давно проснулся, отдельные его части функционируют и ночью, а с рассветом главный торговый центр Средиземноморья бурлит жизнью. Это настоящий город в городе, шумный, яркий, небезопасный для ротозеев выставляющих напоказ свои кошельки, пахнущий пряностями, благовониями, рыбой, кровью, навозом, дымом от жаровен местного «фаст-фуда» и еще одни боги знают чем.

К слову о фаст-фуде. Шаверму (она же шаурма, донёр-кебаб, гирос и т. д.) изобрели задолго до Рождества Христова, и таковая практически не отличалась от современной — лепешка пресного пшеничного хлеба, начиненная рубленым жареным мясом с овощами и специями. Вполне возможно, что на пунийском языке название этого блюда звучало очень близко к иудейскому «швар-ма». Был очень распространен аналог хумуса — холодной закуски из протертого нутового гороха и кунжута, оливкового масла, лимонного сока, смеси перцев и чеснока. Удивительно, но некоторые «кулинарные константы» не меняются с ходом тысячелетий.

...На Большом рынке можно встретить представителей всех народов обитаемого мира — от Галлии до Центральной Африки и от Персии до Иберии. В неумолчном говоре преобладают два языка — карфагено-финикийский и греческий, латынь еще не стала популярным языком общения, это случится лет через сто пятьдесят—двести.

Рынок — это не только люди, занимающиеся торговлей. Здесь можно купить животных, от попугая до слона: богатые горожане держат дома обезьянок или павлинов, из малоазиатского Эпира давным-давно завезли собак молосской подгруппы — предков нынешних мастифов, кане-корсо, зеннехундов, догов и бульдогов, — исключительно полезных для пастушеской или сторожевой службы. Племенное разведение молоссов началось еще при царице Олимпиаде, матери Александра Македонского, и вскоре мода на крупных и опасных собак распространилась по всем странам Средиземноморья.

Легко приручаемый (и вымерший несколько веков спустя) североафриканский слон полезен в сельском хозяйстве — он может таскать тяжести или участвовать в пахоте. В противовес устойчивому образу, слоны, водившиеся в окрестностях Карфагена, были совсем небольшими: чуть более двух метров в холке.

Для пунийцев слон был вполне заурядным домашним животным наподобие вола или лошади, правда позволить себе столь дорогую покупку могли только обеспеченные фермеры, финансируемые из госбюджета военные (на постоянной основе в «слонюшнях» Карфагена содержалось около двухсот боевых животных), или купцы, которым было необходимо перевозить крупногабаритные товары.

Кроме того, слоны поставлялись на экспорт, в армию Египта или ценителям экзотики за морем. Предположительная причина полного вымирания североафриканского слона — арены императорского Рима столетия спустя: слонов массово пускали на убой во время игр.

Глаза разбегаются. Вот изумительные ковры из Вавилона. А вот тончайшей работы бронзовые египетские светильники, стеклянная разноцветная посуда из Финикии, галльский мёд, персидское оружие, иберийские серебряные украшения, шеренги амфор с родосским и критским вином, и конечно — ну разумеется! — гарум! Возле лавок с гарумом особенно многолюдно.

Считается, будто гарум изобрели римляне, но это ошибка: самая популярная приправа Античности использовалась этрусками, греками, карфагенянами, подданными фараонов. К сожалению, точный рецепт приготовления этого удивительного соуса утрачен, хотя доселе проводятся попытки воссоздания гарума. Поищите в Google по текстовому запросу «Как я сделал древнеримский соус гарум» — отважный житель современного Томска Максим Степаненко, на наш взгляд, пока единственный кулинарный реконструктор, сумевший приблизиться к античному оригиналу. Однако повторять этот эксперимент дома мы категорически не рекомендуем во избежание крупных проблем с родственниками и соседями.

Согласно «Корпусу Апиция», сохранившейся до наших дней римской кулинарной книге, гарум использовался во время приготовления значительной части мясных и рыбных блюд, для ароматизации супов и гарниров и был популярен во всех сословиях. Производился соус тоннами, на отдельных производствах, выведенных за пределы городов — сильный запах ферментирующейся рыбы непременно побудил бы окрестных жителей устроить погром с пожаром, причем судьи поджигателей непременно бы оправдали. Но тем не менее частота упоминаний гарума в античных трудах превосходит любые ожидания: воистину народное блюдо.

Впрочем, Баал-Ганнону в настоящий момент гарум не интересен — дома хранится достаточный запас, пополнить его можно через месяц-другой. Солнце поднялось над заливом на ладонь, пора приниматься за работу.

* * *

Акватория военного порта огорожена стеной не только с суши но и со стороны моря, каменные башни стоят через каждые шестьдесят шагов. Проникнуть на территорию «стратегического объекта» можно через ворота в башнях — мы понятия не имеем, какова была «пропускная система» той эпохи, но очевидно, что посторонний вряд ли смог бы оказаться за охраняемым периметром: такие понятия как шпионаж, диверсия или вредительство были отлично известны и в Древнем мире, разве что термины звучали совсем иначе.

Оказавшись вместе с Баал-Ганноном в военной гавани, мы осознаем, что окружающий пейзаж в некоторой мере напоминает современность. Колоссальные склады имущества, где хранится уйма самых необходимых вещей — гвозди, парусина, амфоры для пресной воды, оружие и доспехи, вёсла, фляги, посуда и так далее по сотням товарных позиций — достаточно представить себе, чего стоит отправить в длительное плавание современный боевой корабль и обеспечить экипаж всем необходимым, от провианта до запчастей! В Античности это было ничуть не проще, разве что масштабы несколько иные.

Имущество строго учитывается, по истечении срока годности обновляется — старые вещи идут на продажу. Тут же складируется сырьё — бревна, металл, смола, материал для шпаклевки. За пакгаузами можно увидеть производственные корпуса, сложенные из блоков песчаника: кузни, столярные, плотницкие и ткацкие мастерские, сборочные цеха.

Мы видим перед собой хорошо налаженную кораблестроительную индустрию. Работающую как часы и использующую принцип, сходный с современным конвейером — плотницкий цех, руководимый Баал-Ганноном, лишь одно из звеньев длинной технологической цепочки, начало которой находится в лесах, окружающих Атласские горы, где ведется вырубка корабельных сосен и лиственниц. Завершается производственный цикл здесь, в Карфагене, при спуске на воду боевой пентеры...

О первом массовом применении в морской войне пентер (или же квинквирем) — огромных «линкоров Древнего мира» с тремя рядами весел и пятью гребцами на одно весло, — мы узнаем из сочинения Флавия Арриана «Анабасис Александра», в той ее части, что повествует о взятии города Тир царём Македонии. Эта история подробно изложена в нашей первой книге.

Во время завоевательного похода 333-330 годов до н. э. у Александра Македонского исходно не было флота, пока на его сторону не начали переходить команды финикийцев из Сидона и некоторых других прибрежных городов Ханаана. Технология строительства пентер, вероятно, появилась у финикийцев в IV веке до н. э. и сперва служила в интересах Персидской империи, в которую входили Тир и Сидон. Затем такие корабли начали строить греки, а немногим позднее карфагеняне, обеспокоенные появлением квинквирем у вечного противника — жителей Сиракуз на Сицилии.

По сравнению с триерами или тетрерами (квадриремами) пентеры были гораздо крупнее, водоизмещение превышало 200 метрических тонн, а длина составляла 45-50 метров. Носовой таран пентеры пробивал более легкие вражеские корабли насквозь, а экипаж, включая гребцов, лучников и «морскую пехоту», мог доходить до трехсот и более человек. Фактически пентеры являлись важнейшим инструментом талассократии — господства на море, и военно-морское ведомство Карфагена не могло обойти своим вниманием столь важный этап в развитии флота.

В отличие от сухопутной армии, состоящей из иноземных наемников, флотские экипажи набирались только из числа карфагенян, ливиофиникийцев и обитателей других финикийских колоний — искусство мореплавания принадлежало исключительно ханаанеям, к столь ответственному ремеслу иностранцы не допускались.

Крайне редко, в исключительных случаях, при дефиците рабочих рук, на весла усаживали рабов, но командование ВМФ всеми силами старалось этого избегать. Грести и управлять крупным кораблем с помощью весел — нелегкая задача, которую можно поручить только вышколенным профессионалам. Легенды о рабах, прикованных к веслам, не имеют никакого отношения к Карфагену: это тяжелая, но почетная работа для свободных людей финикийского происхождения.

За несколько десятилетий, миновавших с осады Тира Александром Македонским, производство новейших и грозных многоярусных кораблей было поставлено на поток, плюс карфагеняне улучшали и дорабатывали конструкцию, добавляя надстройки-галереи для стрелков, канатные системы соединения весел для согласованного гребка и прочие новшества.

Цех Баал-Ганнона занимается выделкой отдельных частей корабля — шпангоутов и килей. Трудятся здесь граждане города и ливиофиникийцы, получая зарплату из казны: настолько ответственный участок нельзя доверять нерадивым рабам. Государственные рабы, живущие в казармах при гавани, исключительно на подхвате, подай-принеси.

Тут нужны специалисты с многолетним опытом, способные работать с чертежами и лекалами, выдерживающие размеры с максимальной точностью: если при финальной сборке пен-теры детали не подойдут или окажутся низкого качества, труд сотен людей пойдет насмарку. Виновников брака чувствительно оштрафуют, выставят на улицу, а при военном положении могут и распять: этот вид казни использовался финикийцами издревле, задолго до основания Карфагена и тем более Рима.

Потому на производстве царит строжайшая трудовая дисциплина, каждый знает, что его благополучие и будущее детей зависит от прилежной и усидчивой работы. Любая деталь пентеры, от мачты до ограждения надстроек, несет соответствующую буквенную маркировку из нескольких символов, что на порядки облегчает финальную сборку. Этим, кстати, в будущем воспользовались римляне — заполучив трофейный корабль, они довольно быстро разобрались с конструкцией, начав производить скверные, но все-таки боеспособные копии карфагенских квинквирем.

Нет ни малейших сомнений, что у пунийцев существовали подробнейшие инструкции наподобие «шпангоут тпау-лемда-нун соединяется с поперечной балкой каф-зен-бет» и так далее — занимались составлением таких предписаний хорошо обученные инженеры, работавшие с документацией. В противном случае стапельная сборка сложнейшего технического объекта из готовых стандартизированных деталей была бы невозможна.

Судя по римским источникам, полный цикл строительства пентеры занимал около двух месяцев, но это «экстренный вариант», когда граждане Республики судорожно пытались создать с нуля собственный флот по захваченному трофейному образцу. Вероятно, в мирных условиях один крупный корабль карфагеняне собирали за три-четыре месяца — куда торопиться? Прежде всего качество!

Эскадра метрополии, базировавшаяся в самом Карфагене, составляла 220 боевых единиц всех типов, причем следует учитывать ротацию и обновление флота — отслужившие свой срок корабли списывали и разбирали, на их место в строй вводили новые. 220 кораблей — это далеко не весь флот: пунийцы вели операции на Сицилии, в Испании и восточной Атлантике, им необходимо было контролировать проход в океан у Мелькарто-вых столпов, защищать колонии. Гонять распоясавшихся греческих пиратов, наконец.

Общая численность ВМФ Карфагена к началу Первой Пунической войны нам не известна, но можно думать о примерно пятистах кораблях в Средиземном море и Атлантическом океане. Однако, как говаривал иудейский царь Соломон, есть нюансы — немалая часть флота была двойного назначения. Если дорогостоящая пентера узко специализирована и предназначена строго для боевых действий, то корабли поменьше могли использоваться как пассажирские транспорты, грузовые и торговые суда: вспомним масштабную экспедицию Ганнона в Западную Африку, о которой мы рассказывали в предыдущей книге.

Скажем больше: что сейчас, что две с лишним тысячи лет назад, военный флот — очень дорогое удовольствие, которое могут позволить себе только крупные и богатые державы. В XXI веке боевой корабль, даже стоящий у причальной стенки, жрёт тонны солярки, потребляет немало электроэнергии, экипажу требуется провиант и пресная вода. Во времена Карфагена было несколько проще — ради экономии небольшую бирему можно вытащить на берег, а команду временно распустить по домам.

Однако есть и другой, более рациональный вариант: использовать судно в коммерческих целях. В мирное время флот должен окупаться и приносить прибыль.

На современный эсминец вряд ли погрузишь пару слонов для доставки заказчику в Фивах (впрочем, если очень постараться, то можно), а вот античный корабль двойного назначения вполне подойдет для извлечения гешефта как главной цели в жизни любого финикийца. Мы понятия не имеем, как в ту эпоху согласовывались интересы карфагенского военно-морского министерства и коммерческая составляющая, существовали или нет мобилизационные предписания для частного торгового флота, но зная финикийскую предприимчивость, можно смело говорить о том, что корабли двойного назначения не простаивали: обслуживание бездействующего судна тоже стоит денег! Терпеть такое разорение решительно невозможно!

Ну а если завтра война, если завтра в поход, то ценный товар выгружаем на берег, берем на борт лучников и морскую пехоту для проведения десанта (абордажный бой карфагеняне не любили и этим искусством почти не владели) и отправляемся куда прикажут! С нами Мелькарт и Тиннит!

* * *

Здесь совершенно необходимо подробно рассказать о восьмом чуде света — двойной гавани Карфагена. Сразу скажем, что общеизвестный список «Семи чудес Древнего мира» составляли греки, заклятые враги пунийцев, а потому из семи выдающихся достопримечательностей Античности пять принадлежат эллинистическому миру, а две оставшиеся (сады Семирамиды и пирамиды Египта) мог проигнорировать только слепой и законченный эгоист.

«Семь чудес» — это бесстыдное восхваление греками себя любимых. Причем Вавилонские сады с гробницами фараонов вошли в классический пантеон лишь потому, что очутились в орбите империи Александра Македонского и стали как бы «греческими». На прочие чудеса обитатели Эллады демонстративно не обращали внимания и морщили носы — эти дикие варвары (то есть все остальные, кроме греков) если что и строят, то криво-косо, безобразно и грубо! Вы лучше посмотрите на нашу статую Зевса Олимпийского или Колосса Родосского! Верх совершенства! Захлопните рты и молча благоговейте!

Одна беда: греческие чудеса света не выполняли почти никаких утилитарных функций и практической пользы обществу не приносили. Исключение — Александрийский маяк. Храмы, статуи и мавзолеи — это, конечно, прекрасно, но их на лепешку не намажешь и в карман не положишь.

Карфагенский порт, напротив, — гимн дистиллированному финикийскому утилитаризму. Технократическая поэма.

Дадим слово историку Аппиану Александрийскому, сохранившему для нас описание гавани Карт-Хадашта:

«Гавани Карфагена были взаимно связаны, так что можно было проплывать из одной в другую; вход же в них из открытого моря был шириной в семьдесят футов, и запирался он железными цепями. Первая гавань была предоставлена торговым судам, и в ней было много различных причалов; во внутренней же гавани посредине был остров, и как этот остров, так и гавань были охвачены огромными набережными.

Эти набережные были богаты верфями и доками, рассчитанными на двести двадцать кораблей, и, помимо верфей, складами, где держалось все нужное для оснащения триер. Перед каждым доком стояли две ионические колонны, окружавшие гавань и остров, что вместе с гаванью создавало впечатление круглой галереи. На острове было сооружено на возвышении помещение для командующего флотом, откуда трубач должен был давать сигналы, а глашатай передавать приказы, командующий же за всем наблюдать.

Этот остров был расположен у входа в гавань и поднимался высоко вверх, так что командующий мог видеть все, происходящее в море, а подплывающим нельзя было ясно видеть, что делается внутри гавани. Даже вошедшим в гавань купеческим судам не были видны верфи, ибо их окружала двойная стена и были особые ворота, которыми купцы из первой гавани попадали в город, не проходя через верфи».

Аппиан. Римская история. События в Ливии, XIV: 96.

Вот свидетельство древнегреческого географа Страбона:

«Карфаген расположен на некотором полуострове 360 стадий в окружности, имеет стену; 60 стадий окружности занимает сам перешеек, тянущийся от моря до моря; там у карфагенян были стойла для слонов — очень просторное место. В центре города находится акрополь, который они называют Бирса, довольно крутая возвышенность, заселенная со всех сторон. <...> У подошвы акрополя расположены гавани и Кофон — круглый островок, окруженный каналом, на котором кругом по обеим сторонам находились верфи».

Страбон. География. Книга XVII, 111:14.

Минуло почти две с половиной тысячи лет, но если вы сейчас окажетесь в Картаже, северном пригороде города Тунис, столицы одноименного государства, расположенном неподалеку от исторического Карфагена, то сможете увидеть обе гавани — круглую, военную, и прямоугольную, торговую. Разумеется, никаких построек времен Карт-Хадашта в порту не сохранилось, но конфигурация акваторий доселе остается почти неизменной, включая остров Кофон (Котон), который, правда, за минувшие эпохи превратился в полуостров.

Рельеф очень сильно изменился. Почти исчез холм Бирса: там, где находился храм Эшмуна, ныне стоит французский собор Св. Людовика постройки 1897 года. Античные развалины в большинстве принадлежат римской эпохе, от финикийского Карфагена остались единичные фундаменты, немногие некрополи, а материальная память о тирийской царевне Элиссе, основательнице города, воплощена в её изображении на монетке в 1 тунисский динар и банкноте в 10 динаров. Но в любом случае описанные Аппианом и Страбоном гавани уцелели, в них даже можно искупаться при желании.

Прямоугольный коммерческий порт, судя по современным очертаниям, был размером 400 на 100 метров, то есть немногим обширнее Красной площади в Москве (330 на 70 метров). Прямой канал ведущий из торговой гавани непосредственно в море, имел ширину около 20 метров; чтобы добраться до военного порта, потенциальному противнику следовало для начала преодолеть перегороженный цепями канал, затем первую гавань.

Кстати, сделать это римлянам так и не удалось: весь период осады Карфагена в 146 году до н. э. пунийцы удерживали порт и даже сумели прорвать блокаду, о чем нам опять же рассказал Страбон:

«Несмотря на то что по мирному договору, заключенному 50 лет тому назад, во вторую войну [карфагеняне] содержали только 12 кораблей, тем не менее сумели построить (хотя им пришлось бежать в поисках убежища в Бирсу) в течение двух месяцев 120 палубных кораблей; так как устье Кофона охранялось врагами, то они прокопали другое устье и их флот неожиданно вышел в море. Ибо у них был старый запас строительного леса и множество мастеров-плотников содержалось на государственный счет; несмотря на это, Карфаген все-таки был взят и разрушен».

Страбон. География. Книга XVII, 111:15.

А вот что пишет об этом событии немецкий историк Теодор Моммзен[7]:

«Сципион решил соорудить между земляной косой и берегом залива каменную плотину шириной в 96 футов и, таким образом, запереть вход в гавань. Это мероприятие сначала вызвало насмешки карфагенян, считавших его неосуществимым. Но когда постройка плотины подошла к концу, для города, казалось, не было больше спасения. Но одна неожиданность уравновесила другую. Пока римские рабочие строили плотину, в карфагенской гавани в течение двух месяцев днем и ночью велись какие-то работы, причем в такой тайне, что даже перебежчики не могли сказать, что замышляют осажденные. Когда римляне закончили плотину, запиравшую вход в гавань, внезапно из той же гавани вышли в залив 50 карфагенских трехпалубных кораблей и мелкие суда и лодки. Оказалось, что пока римляне загораживали старый вход в гавань с южной стороны, карфагеняне прорыли канал в восточном направлении и таким образом создали себе новый выход; его невозможно было запереть, так как в этом месте море слишком глубоко»'.

Представляете себе масштаб промышленного потенциала города? В тяжелейших условиях осады и войны на уничтожение пунийцы сумели в олимпийский срок построить значительное количество кораблей, выкопать новый канал из военной гавани и вывести флот в Средиземное море! Канал этот сохранился доселе, его можно увидеть в нынешнем тунисском Картаже, в самом конце авеню Коммандан Бежауи, проходящей по берегу круглой гавани.

Устройство военного порта было абсолютно новаторским и феноменально высокотехнологичным для Древнего мира — ничего подобного не наблюдалось ни в одной из современных Карфагену держав. Общий диаметр акватории составлял около 300 метров, диаметр острова Кофон, расположенного по центру, 100 метров, то есть площадь Кофона можно примерно оценить в 7850 квадратных метров. По внешнему периметру круга располагались ангары-эллинги, рассчитанные в общей сложности на 220 кораблей. Профессор Ю. Б. Циркин пишет:

«Эллинги состояли из наклонного пандуса, поднимающегося в самой высокой части на 2-3 метра над уровнем воды в самой гавани, и двора, в котором стоял корабль. Эллинг был покрыт крышей и имел высоту 6-8 метров, достаточную для протаскивания корабля. Если верна реконструкция Ш. Джибсон, то крыша имела ступенчатый вид и состояла из трех ступеней, постепенно повышаясь к берегу. Каждая секция кровли опиралась не непосредственно на стену, а на колоннаду и была открыта со всех сторон, в том числе и сзади, и все это давало доступ в эллинг воздуху и свету»[8].

На суше, за расположенными кольцом ангарами, и располагалась инфраструктура порта, включая мастерскую, в которой мы оставили Баал-Ганнона. Войдя в круглую гавань, карфагенский боевой корабль талями поднимался в свободный ангар, фактически представляющий собой сухой док — очередное изобретение карфагенян, здраво рассудивших, что техническое обслуживание крупнотоннажных кораблей должно вестись с максимальным комфортом для персонала. Повышение эффективности труда в условиях сухого дока очевидно.

Отдельно отметим секретность и закрытость военного порта — Аппиан особо указывает, что «вошедшим в гавань купеческим судам не были видны верфи, ибо их окружала двойная стена и были особые ворота, которыми купцы из первой гавани попадали в город, не проходя через верфи». Это автоматически подразумевает систему спецдопуска и четкий регламент: кому можно пройти в Кофон, кому нельзя. Режимный объект, ничего не попишешь — за два с половиной тысячелетия в этой сфере особых изменений не произошло, разве что инструкции стали строже, а вахтёры непочтительнее.

Собственно, остров Кофон, как «главный офис адмиралтейства», получил название от финикийского слова «резать, вырезать», что свидетельствует об искусственном происхождении круглой гавани. Торговый порт во времена раннего Карфагена, скорее всего, был лагуной или лиманом, отделенным от моря пересыпью (узкой полоской суши) и затем обустроенным пу-нийскими строителями, придавшими порту идеальную прямоугольную форму. На пересыпи построили крепостную стену, защищавшую гавань от возможной атаки кораблей неприятеля с восточного направления, с залива. А вот Кофон с военной гаванью становятся полностью рукотворным сооружением, возведенным по сложнейшему инженерному плану.

Грандиозные земляные работы — экскаваторы тогда не придумали, а потому извлечь и переместить сотни тысяч кубометров грунта предстояло вручную. Кольцевой фундамент для эллингов. Колоннада. Крепостная стена. Ступенчатое покрытие крыш двухсот двадцати сухих доков. Внутреннее оборудование. Транспортно-производственная логистика, сиречь «процесс управления материальными потоками на всех производственных стадиях, начиная с сырьевого источника и до непосредственного конечного потребителя». Материалы для постройки, ремонта и оснащения кораблей всем необходимым должны находиться в прямой досягаемости, следует обеспечить непрерывность их доставки или производства на месте.

Храм Артемиды в Эфесе, говорите? Мавзолей в Галикарнасе? Колосс Родосский? Да, красиво. Да, пышно. Да, греки каждому встречному и поперечному вдалбливают, что это настоящие чудеса света:

— Эй ты, иди сюда! Стой смирно! Видишь храм Артемиды?! Повтори: это чудо света! Громче! Еще раз — чу-до све-та! А теперь иди и расскажи об этом всем остальным!

Данный метод убеждения успешно применяется уже более двадцати трех веков. Что характерно, работает безотказно — о «вражеских» чудесах греки, а за ними римляне старательно умалчивали, а если совсем умолчать не получалось, возводили очи горе и заявляли нечто наподобие «Ну да, что-то такое было, но так давно, так далеко и так неинтересно, что разговоры об этом ныне абсолютно неактуальны! Кстати, вы не видели наш римский Колизей? Пойдемте взглянем, сознание от восторга потеряете!..»

От эллинов и римлян эту традицию перенял непритворно восхищавшийся древностью Ренессанс, потом просветители XVIII века, потом гуманисты века XIX. Через них нам и досталась история Античности «С точки зрения греков».

Извиняет одно: никакой другой точки зрения попросту не сохранилось.

А с точки зрения Карфагена Кофон был «чудом света» лишь во второй степени. Бесспорно, этим грандиозным сооружением, жемчужиной Средиземноморья, можно было любоваться и восторгаться, но на первый план выходили скучный и приземленный утилитаризм с прагматическими соображениями. Если бы во времена Карфагена существовал такой жанр литературы, как «производственный роман» в стилистике социалистического реализма, пунийский писатель непременно осветил бы трудовые подвиги современников на строительстве Кофона, с обязательными (и чудовищно нудными) техническими деталями, описаниями механизмов и приспособлений, с новаторами, рационализаторами и передовиками трудового фронта. Вся эта тоска зелёная была бы его соотечественникам очень интересна.

Карфагеняне, как и их прямые финикийские предки, были нацией технократов.

Это первая в истории человечества промышленно-урбанистическая цивилизация. «Производственный роман» в Карфагене прокатил бы на ура — западные финикийцы непритворно интересовались, как стоить здания нестандартного предназначения, как устроен рулевой механизм на новейшей и технологически продвинутой пентере, что говорит современная наука об оптическом телеграфе!

Они восхищались не идеальными формами скульптур или эстетической завершенностью архитектурного ордера, а тем, что близко и понятно технарям — механизмами, устройствами, делающими жизнь и работу проще и легче, новыми открытиями в сфере бизнеса: например, ипотеке, начатки которой появились еще в Тире, а в Карфагене этот вид банковского дела развился до появления целых кварталов античных многоэтажных «чело-вейников».

Возможно, мы и не правы, но эта теория выглядит вполне стройной и логичной в свете всех имеющихся данных о финикийцах и карфагенянах. Технократы с урезанным «чувством прекрасного». Зато с развитыми понятиями о личном комфорте и утилитаризме — в конце концов, нам никто не запрещает выдвигать собственные версии, ранее не озвученные другими авторами, писавшими о Карфагене.

У нас есть еще одна мысль, которая на первый взгляд может показаться еретической. Финикийцы, а впоследствии карфагеняне, первыми сформировали идеи глобализма, как утверждения в глобальном (по меркам Древнего мира, конечно) масштабе господства единой социально-экономической доктрины, а равно единого стандартизированного образа жизни и частного потребления.

Финикиянами была создана колоссальная, невероятно разветвленная торгово-коммерческая империя, с едиными правилами игры на пространствах от Ханаана до Атлантики, общей системой мер и весов, банковским бизнесом, системой кредитования, управления финансовыми потоками, централизованным регулированием в законодательной сфере. К выражавшим несогласие с «глобалистами Древнего мира» применялись «гуманитарные бомбардировки» — на горизонте появлялся карфагенский флот и предельно доходчиво объяснял недовольным, кто тут главный.

Ровно то же самое впоследствии делали и римляне, основав Pax Romana, но у латинян имелось принципиальное отличие от финикийского подхода: на первое место они ставили политическое влияние, а не экономику и извлекали выгоду для метрополии путем системной эксплуатации завоеванных земель под римским военно-политическим надзором с обязательным внедрением «римского образа жизни» — всем известная «романизация». Финикийцам и карфагенянам хватало экономических методов подчинения отдаленных регионов, что требовало куда меньших затрат. В основе первой глобализация лежала коммерция (и общие стандарты жизни для всех финикийцев с союзниками), лишь в крайнем случае подкрепляемая весомыми аргументами в виде боевых эскадр и десантов наемной армии на побережье.

Впрочем, мы снова отвлеклись. Вернемся к Баал-Ганнону, которого немедля по прибытии на рабочее место постигла неприятность: подломился упор, на котором вытачивался киль корабля, один из рабочих получил тяжелый перелом обеих костей голени. Что делать?

Ну разумеется, вызвать врача! При гавани организован собственный лазарет, как совершенно необходимая часть военной инфраструктуры. «Средний медицинский персонал» набирается из карфагенян, некоторые «ординаторы» тоже местные уроженцы, но ведущие специалисты — египтяне. Египтяне, получающие внушительное жалованье и пользующиеся прямо-таки неслыханными привилегиями в обществе: полноценное гражданство Карт-Хадашта, право голоса, полное государственное обеспечение, бесплатное жилье, ливиофиникийская прислуга и так далее.

Спрашивается, почему именно египтяне и откуда такие исключительные льготы? В Карфагене крайне болезненно относились к предоставлению прав гражданина иностранцам и сегрегация по признаку гражданства применялась даже к условным «своим» — потомкам смешанных браков финикиян и ливийцев.

Как мы помним из первого тома, ханаанеи издревле относились к Египту с немалым пиететом и уважением. Они познакомились с подданными фараона Снофру ориентировочно в 2590-х годах до н. э., сиречь для Баал-Ганнона с тех времен прошло более 2300 лет. Египтяне тогда научили нищих ловцов раковин с побережья Ханаана быть цивилизованными, передали им часть своей (без преувеличений) великой культуры, египетская стилистика сохранялась в изделиях финикийцев вплоть до совсем недавней эпохи Александра Македонского.

А еще у египтян была невероятно развита важнейшая область науки — медицина. Мы ничуть не ошибемся, сказав, что древнеегипетский врач, получивший профильное образование в медицинских школах, «домах жизни», Саиса, Мемфиса или Гелиополиса на две головы превосходил в этом ремесле жутких коновалов образца столь близкой нам эпохи Галантного века и Короля-Солнце Людовика XIV.

Приведем довольно устрашающий пример. Американский автор Говард Хаггард в книге «От знахаря до врача. История науки врачевания» сообщает читателю о «лечении», полученном английским королем Карлом II Стюартом, которого в феврале 1685 года угораздило упасть в обморок во время утреннего бритья. Скорее всего, это был инсульт. Сбежались аж четырнадцать «лекарей», устроивших бедняге такую кровавую баню, что врагу не пожелаешь.

В качестве подготовки к основной терапии королю сделали два кровопускания, лишив Карла почти 0,7 литра крови. Затем наступила очередь клизм. Состав целительного раствора был таков: каменная соль, сурьма, горечь, листья мальвы и фиалки, свекловичный корень, цветы ромашки, льняное семя, фенхельное семя, корица, алоэ, семя кардамона, шафран, кошениль (на минуточку: кошениль — это насекомое, выделяющее карминовую кислоту).

После двух клизм с этим ведьминским декоктом голову короля выбрили и наложили на темя вытяжной пластырь. Чтобы «укрепить мозг», Карлу дали чемеричный чихательный порошок и порошок из цветков примулы. Затем поили лакрицей, сладким миндалем, ячменной водой, белым вином, анисом и полынью, экстрактами чертополоха, мяты, дягиля и руты — это было рвотное. К ногам прикладывали целебный голубиный помёт. Отдельного упоминания удостаивается растворенный в уксусе жемчуг. Потом снова кровопускания. И снова слабительные-рвотные. Состояние короля ухудшалось, поэтому ему дали... сорок капель экстракта человеческого черепа для успокоения судорог. Подробно зафиксированную схему «лечения» можно перечислять еще на протяжении двух абзацев — чем дальше, тем страшнее.

Нет ничего удивительного в том, что Карл II после этих удивительных процедур не выжил — да никто бы не выжил. Врачи-убийцы as is.

Напомним, что происходило это всего 335 лет назад. Будущий император Всероссийский Петр I уже родился и вовсю играл со своим «потешным войском» в селе Преображенском...

К чему была эта пространная иллюстрация о леденящих кровь ужасах «медицины» Нового времени? Да к тому, что две-три тысячи лет назад в Древнем Египте врачебное искусство находилось на куда более высоком уровне; затем египетские наработки достались в наследство грекам и римлянам.

Абсолютно невозможно представить, какой объем знаний, накопленных за несчитаные века развития египетской цивилизации, ныне утрачен. Десятки тысяч папирусов? Сотни тысяч? Но и сохранившихся документов вполне достаточно для того, чтобы составить общее впечатление.

Интересующихся этой тематикой мы отсылаем к подробнейшей книге В. В. Ребрика «Древнеегипетская магия и медицина» (есть в свободном доступе в Интернете), а сами лишь скажем, что о медицине Египта положительно отзывались весьма многие авторы прошлых веков: Геродот, Страбон, Плиний и даже ранний христианский святой Климент Александрийский. Особо подчеркивается, что египтяне практиковали разделение медицинских профессий: гельминтологи, хирурги, офтальмологи, травматологи, гигиенисты, гинекологи. Египтяне были знакомы с анестезиологией — в качестве обезболивающего использовался опиум. Благодаря развитой технологии мумифицирования трупов египетские врачи и жрецы неплохо знали анатомию, пускай не всегда понимали, каковы функции многих органов, сосудов и нервов.

Немалое значение придавалось профилактический медицине и гигиене — Геродот, уверяя нас, что «египтяне народ самый здоровый и долговечный», подробно описывает жреческие предписания относительно постоянной стирки одежды, бритья волос на теле во избежание педикулеза, мытья посуды, омовения дважды в день, употребления в пищу мяса здоровых животных и т. д.

Гигиенические процедуры имели религиозную основу — нельзя носить на себе никакую скверну и нечистоту (к примеру, вшей) во время служения богам. Разумеется, привычные и нам медицинские манипуляции наподобие клизмы или вправления вывиха сопровождались мистическими практиками: заклинаниями, заговорами, сакральными песнопениями и использованием священных предметов. Человек древности не представлял себя вне «мистического поля», его Вселенная населена не только людьми и животными, но еще и бесчисленными богами, духами, чья помощь во врачевании столь же необходима, как и собственные практические знания.

Мы не говорим, что медицина Египта была совершенна, однако безнадежный кошмар и ужас последовавших за Античностью Тёмных веков, Средневековья, Нового и частично Новейшего времени вплоть до XIX века по Рождеству убеждают нас, что в случае чего было бы куда надежнее обратиться к древнеегипетскому врачу, чем к выпускнику Гейдельбергского университета или Болоньи образца 1700 года, каковой студиозус залечит вас насмерть, при этом содрав огромный гонорар.

Кстати, профессиональная медицинская помощь в древнем Египте была бесплатной, как часть религиозного служения.

Богом врачевания в античном мире становится Асклепий-Эскулап, чей культ возводится к Имхотепу, визирю фараона III династии Джосера (2630-2611 годы до н. э.) и автору «папируса Эдвина Смита» — медицинского трактата, дошедшего до нашей эпохи сквозь несколько тысячелетий.

«С самого начала истории Египет имеет зрелую систему медицины, содержащую систематическую патологию, четко сформулированную фармакопею, довольно большие знания анатомии и физиологии, обширную медицинскую литературу, четко определенную программу обучения медицине и большое искусство в области хирургии и травматологии. Естественно, что наука, обладавшая таким высоким уровнем, не могла возникнуть в короткое время. От эпохи Гиппократа до современной медицины — 2400 лет, столько же — от Имхотепа до Гиппократа. Однако и Имхотепу предшествовало, вероятно, 1000-1500 лет развития медицины»[9].

Неудивительно, что великолепно обученных египетских врачей с удовольствием приглашали в Карфаген (и не только — в Месопотамию, Грецию, позднее в Рим), а их услуги ценились чрезвычайно высоко. Учитывая же «особые отношения» финикийцев и египтян, богатая столица пунийского мира не скупилась на привлечение «иностранных специалистов»: проще заплатить египтянину, чем долго (и не обязательно качественно!) готовить собственных медиков. Обычный финикийский подход к кадровому вопросу: нет своих профи, ищи за границей и щедро плати звонкой монетой!

Благодаря упомянутому «папирусу Смита» и другим сохранившимся трактатам мы можем достаточно ясно представить себе, как действовал явившийся на зов Баал-Ганнона лекарь и его помощники из числа карфагенян. Перелом голени — это больно, а потому в ход идет настойка опия. Одурманенному пострадавшему вправляются сломанные кости, рана посыпается целебным порошком — есть сведения, что египтяне использовали некие подобия антибиотиков, получая их из заплесневевшего хлеба. Накладываются деревянные шины, которые закрепляются льняными бинтами, промазанными смолой: почти что гипсование! Травмированная конечность должна быть иммобилизована, обездвижена: эта аксиома известна не первую тысячу лет.

Обязательная магия, куда ж без неё. Египтянин нараспев повторяет старинную формулу зафиксированную в «папирусе Смита»: «...Вот что нужно сказать в качестве заклинания над этим лекарством: враг, находящийся в ране, да будет устранен, да будет приведено в дрожь зло, находящееся в крови, враг Хора. Защитой является магическое заклинание искушенной в магии (т. е. Исиды): <эта нога> не испытает опасности, этому сосуду (жиле) не будет нанесен вред. Я нахожусь под защитой искушенной в магии (Исиды); спасен (вновь) сын Осириса».

В. Ребрик объясняет, какова механика магии: «внечеловеческо-божественную плоскость следует привести в соответствие с человеческой, а воздействие божественного мира на человеческий автоматически гарантирует успех. При этом из божественного мира следует выбрать такой случай, который как можно более соответствовал бы человеческой ситуации: то, что удалось богам, оправдает себя и в случае людей».

Первая помощь оказана, раненого на носилках отправляют в лазарет — он гражданин, карфагенянин, квалифицированный рабочий, потому лечение и уход оплатит верфь. Не исключено, что ему полностью или частично сохранят жалованье на время болезни, поскольку нельзя разбрасываться ценными специалистами.

Баал-Ганнон отмечает для себя, что следовало бы заглянуть в храм Эшмуна — финикийский аналог Асклепия-Имхотепа — и принести жертву в благодарность за то, что дело обошлось малой кровью. Эшмун почитался в древние времена в ханаанейском Сидоне как бог-целитель, воскресивший самого Мелькарта, и его помощь сейчас очень бы не помешала.

А теперь за работу! Нельзя терять драгоценное время светового дня.

Баал-Ганнон контролирует поступление материалов со склада, сверяется с техзаданием, распределяет обязанности среди подчиненных с учетом, что одна пара рабочих рук надолго выбыла из коллектива и остальные получат лишнюю нагрузку. Подмену найти непросто, человека с улицы на закрытый военный объект не наймешь.

Закончив с руководящими функциями, Баал-Ганнон сам берется за рубанок — производство Древнего мира не подразумевало наличие «офиса» для шефа, где можно бездеятельно проводить время за папирусами: для этого существует штат писцов. Начальник цеха работает руками точно так же, как и все остальные, а должность и ответственность подразумевают, что именно он обязан заниматься наиболее тонкой работой, которую нельзя спихнуть на других. Баал-Ганнону платят из казны прежде всего за мастерство.

Да, не забыть бы за всей этой суетой навестить святилище Эшмуна. Нельзя пренебрегать заступничеством и милостью богов...

* * *

Здесь мы подошли к очень тонкому и деликатному моменту: карфагенской религии, о которой в первой книге упоминалось вскользь, без подробностей; с таковыми читатель всегда может ознакомиться в книге выдающегося советского антиковеда Ю. Б. Циркина «Карфаген и его культура», которую мы неоднократно рекомендовали.

Нас же интересуют лишь некоторые аспекты религиозной жизни пунийцев, оказавшие крайне негативное влияние на репутацию Карфагена и его обитателей в глазах последующих поколений.

Вновь дадим слово профессору Циркину:

«По многим вопросам, касающимся истории и культуры Карфагена, приходится высказывать только более или менее обоснованные гипотезы, ибо состояние нашей источниковедческой базы не позволяет большего. И, пожалуй, ни для одной сферы пунической культуры эта оговорка так не подходит, как для пунической религии. Необходимо иметь в виду, что степень гипотетичности возрастает и, соответственно, степень вероятности уменьшается, когда отдельные факты начинают связывать в какую-то систему и пытаются рассмотреть религию пунийцев в целом и ее эволюцию за время существования Карфагенской республики. <...> В древности религия считалась существеннейшей частью идеологии. Можно даже сказать, что она составляла сердцевину идеологической сферы человеческой жизни, и это было свойственно всем народам. Не были исключением и карфагеняне».

Давайте внемлем доброму совету именитого ученого и постараемся избежать глобальных выводов, которые «по степени вероятности», скорее всего, окажутся неверными. Приведем известные по трудам древних историков и результатам археологических изысканий факты, читателю же предоставим возможность поразмыслить над ними самостоятельно.

Факты же таковы. Практически все авторы Греции и Рима, писавшие о Карфагене, непременно упоминают о практике человеческих жертвоприношений, включая младенческие, и картинно возводят очи горе — какая жестокость! Какое варварство! Неслыханно!

Во-первых, вот уж чья бы священная корова мычала о человеческих жертвах, да только не римская. Достаточно вспомнить, что гладиаторские бои являлись перенятым римлянами у этрусков погребальным обычаем, жертвоприношением на могиле усопшего вождя или героя: рабы, а иногда и свободные сражались в его честь, выживал сильнейший, погибшие посвящались богам.

В предыдущей книге мы описывали такой обряд, проведенный этрусками из города Цере после морской битвы при Алании — в качестве извинений перед греками за побиение камнями военнопленных (не исключено, что тоже ритуальное). Гладиаторские бои, как публичное зрелище, проводились в Риме со 105 года до н. э. и (с нечастыми перерывами) вплоть до окончательного падения Вечного города в 476 году по Р. X., когда организовывать игры стало попросту некому.

Сколько гладиаторов погибло за 581 год непрерывной резни на аренах по всей Империи, подсчитать невозможно, но счет, безусловно, идет на десятки тысяч. Возможно, сотни. Важно помнить, что формально все они могут считаться сакральными жертвами.

Во-вторых, что греки, что римляне были лютыми врагами финикийцев, и писать что-то хорошее о противнике считалось непатриотичным и политически близоруким. Наоборот, анти-карфагенская пропаганда всемерно поощрялась и культивировалась, чем страшнее — тем лучше. Моряки рассказали о пяти человеческих жертвах? Мало! Пусть будет пятьдесят! А лучше пятьсот!

При этом у обитателей Эллады с этим вопросом тоже были существенные проблемы: для начала вспомним «Илиаду» Гомера, где заклание дюжины троянцев наравне с лошадьми и собаками при погребении Патрокла не считается чем-то из ряда вон выходящим и вызывающим слезоотделение у благородных дам:

Девять псов у царя, при столе его вскормленных, было;

Двух из них заколол и на сруб обезглавенных бросил;

Бросил туда ж и двенадцать троянских юношей славных,

Медью убив их: жестокие в сердце дела замышлял он.

Илиада. XXIII, 175. Перевод Н. Гнедича

Сюда же мы относим греческие жертвы Зевсу на горе Ликеон и Артемиде в Аркадии. Или, например, жертвоприношение перед битвой с персами при Саламине. Это уже вполне карфагенский период, 480 г. до н. э.

«Когда Фемистокл совершал жертвоприношение у триеры главного начальника, к нему привели трех пленников, очень красивых собою, роскошно одетых и украшенных золотом. Как говорили, это были дети царской сестры Сандаки и Артаикта. Когда их увидел прорицатель Эвфрантид, жертвы вспыхнули большим, ярким пламенем и в то же время справа кто-то чихнул, что также было добрым предзнаменованием. Тогда Эвфрантид подал руку Фемистоклу и велел ему обречь на жертву юношей и, помолившись, всех их заклать Дионису Оместу. <...> Все в один голос стали взывать к богу и, подведя пленников к алтарю, заставили, как приказал прорицатель, совершить жертвоприношение».

Плутарх. Сравнительные жизнеописания, Фемистокл. XIII

Местами у греков случались куда более предосудительные инциденты:

«Нахождение в тризне эллинистического некрополя Китея фрагментов черепа и челюсти ребенка в возрасте до одного года и фрагмента детской плечевой кости вполне может свидетельствовать о ритуальном каннибализме. Важно отметить, что тризна тяготела к святилищу, центром которого была жертвенная яма с большим количеством костей животных и обломков бытовой утвари, вокруг которой располагались безынвентарные погребения младенцев и детей в возрасте до 3-5 лет, что позволило исследователям поставить вопрос о возможности детских жертвоприношений в ходе ритуально-поминальных обрядовых действий»¹.

Перенесемся из Греции в Рим. Тит Ливий повествует о событиях в Италии перед битвой при Каннах:

«.. .Квинта Фабия Пиктора послали в Дельфы спросить оракула, какими молитвами и жертвами умилостивить богов и когда придет конец таким бедствиям; пока что, повинуясь указаниям Книг, принесли необычные жертвы; между прочими галла и его соплеменницу, грека и гречанку закопали живыми на Бычьем Рынке, в месте, огороженном камнями; здесь и прежде уже свершались человеческие жертвоприношения, совершенно чуждые римским священнодействиям».

История Рима от основания города. XXIII, 57

Любезный Ливий, так «чуждые» или «прежде свершались»? Выберите что-то одно, учитывая, что римляне пользовались указанием Сивиллиных книг — кажется, ничего более «римского» и не придумаешь! Заметим, что ровно то же самое пишут Плиний Старший и Павел Орозий. Орозий может быть и предвзят как раннехристианский автор, но вот Плиния в антиязыче-ской ангажированности никак не упрекнешь!

Оправдания греков и латинян звучат неубедительно: да, мол, у нас такое случалось, но только в исключительных, экстраординарных случаях. А так — ни-ни! Как можно?! Это при том, что примеров в античной литературе приведено множество, да и археологи едва не каждый год находят новые доказательства кровавых ритуалов.

Будем предельно откровенны: человеческие жертвоприношения в Древнем мире не являлись табуированными и возмущавшими

Н. Винокуров. Практика человеческих жертвоприношений в античное и средневековое время. Монография, 2002. общество. Это была нормальная практика, распространенная среди практически всех народов — от египтян на юге и галлов на севере, до индоиранцев востока или иберов запада.

Мы можем вас шокировать, но термин «дифирамб» (сиречь в современном понимании «торжественная песнь в возвышенном стиле»), восходящий у культу Диониса, в глубокой древности означал... ритуальное отчленение головы. Жертву, связанную с почитанием божеств хтонического круга и прежде всего Диониса. Сам Дионис по тем временам ничуть не походил на «облагороженного» ныне винопийцу-эпикурейца, на поверку оказываясь жутковатым и очень недобрым божеством.

Другое дело, что с течением времени практика человеческих жертв постепенно отмирала. Сперва у средиземноморских цивилизаций исчезли совсем уж дикие обычаи унаследованные от эпох неолита до раннего Бронзового века — ритуальный каннибализм и ритуальные истязания.

У варваров столь нехорошие привычки сохранялось куда дольше, о чем нас уведомляет римский писатель I-П веков н. э. Луций Анней Флор, повествуя о Фракийской войне, случившейся около 112-110 гг. до н. э.:

«И не было в то время ничего более жестокого, чем их (фракийцев) обращение с пленниками: они совершали возлияния богам человеческой кровью, пили из человеческих черепов и делали для себя забаву из смерти пленников, сжигая их и удушая дымом; а также пытками исторгали плоды из чрева беременных матерей. Наиболее жестокими из фракийцев были скордиски, и хитрость их не уступала силе».

Эпитомы. Книга I, XXXIX

В качестве компромисса появляются «заместительные жертвы» — вместо человека в дар богам приносятся животные, или, например, фигурки людей из глины, тканей и металлов. Вновь задействован мистический менталитет человека древности и законы «симпатической магии» — подобное заменяется подобным, а равно подобное порождает подобное. Используется и «замещение замещения», например вместо быка могли принести в жертву его шкуру, что симпатической магии ничуть не противоречит.

Реальная человеческая жертва и впрямь становится редкостью, но следует учитывать невероятный консерватизм религиозных практик и приверженность обычаям: если уж современная христианская церковь доселе ведет богослужение по канонам, установленным больше тысячи лет назад, то что говорить о Древнем мире, где течение времени было куда менее стремительным, чем сейчас, а традиции нерушимы и сакральны?

Равно не стоит забывать, что некоторые древние культы требовали регулярных человеческих жертвоприношений и, вероятно, религия Карфагена в ранние времена была одним из них. Но какова регулярность? Каково предписанное обязательное число жертв? Существовала ли возможность «заместительной жертвы» — одна из таких общеизвестна: жертвоприношение Авраама, обязанного заколоть своего сына Иакова, в последний момент замененного на ягненка?

В точности этого никто в настоящий момент не знает. Документальных свидетельств практически не осталось, а верить греко-латинским авторам надо с двумя или тремя оглядками: они писали про своих недругов.

В первом томе мы упоминали, что по мнению современных исследователей финикийские детские жертвоприношения распространились около 1100-1000 годов до н. э. во время завоевания Древней Палестины евреями и арамеями, частью истребившими, а частью вытеснившими на побережье Средиземного моря прежние ханаанские племена. Нашествие спровоцировало тяжелейший демографический кризис, недостаток продовольствия и вынужденную эмиграцию ханаанеев за море, в северную Африку.

Беженцев в Финикии много, земли мало, провизии и того меньше. Что делать?

Верно, избавляться от лишних ртов, чтобы дать выжить остальным, более сильным. Отсюда — инфантицид, детоубийства, кстати практиковавшиеся не столь уж давно, до христианизации, у германцев, славян и скандинавов: в случае голода, ради выживания рода, детей «выносят в лес», а старики уходят сами и умирают на морозе. Предположительно то же самое имело место и в Финикии, с одной существенной разницей: младенцев приносили в жертву, что вполне согласуется с логикой: не пропадать же добру? Если возникла необходимость, следует посвятить обреченного богам, иначе его смерть не принесет никакой пользы.

Отголосок этого гипотетического обычая мы находим у Квинта Курция Руфа в описании осады финикийского города Тир Александром Македонским в 332 г. до н. э.:

«Нашлись (в Тире) даже люди, предлагавшие обратиться к давно уже не применявшемуся жертвоприношению, которое, по-моему, совсем не было угодно богам, именно к закланию в жертву Сатурну свободнорожденного младенца. Говорят, что карфагеняне до самого разрушения их города осуществляли (такие жертвы). Это скорее святотатство, нежели жертвоприношение, завещанное им основателями их города. Если бы старейшины, по решению которых у них вершатся все дела, не воспротивились, то грубое суеверие взяло бы верх над гуманностью».

История Александра Великого Македонского.Книга IV, глава 3

Курций Руф делает акцент на том, что такого рода жертвоприношение в Тире «давно не применялось», а тирийские старейшины в жертве сознательно отказали и даже «воспротивились». Следовательно, обычай для финикийцев был настолько архаичен и неуместен, что его не использовали даже в критический для города момент. Потом Руф замечает: «говорят, будто карфагеняне...» — скажем прямо, говорит-то много кто и много о чем, и далеко не всегда такие разговоры являются ложью, но...

...Но давайте обратимся за помощью к археологам — вдруг они что-то выяснили? Несколько лет назад в весьма авторитетном научном журнале «Antiquity», издании Кембриджского университета, развернулась бурная дискуссия по теме детских жертвоприношений в Карфагене позднего периода.

Ученые мужи с увлечением таскали друг друга за бороды и швырялись в оппонентов чернильницами из-за находок в карфагенском Тофете[10] — некоем гибриде святилища и некрополя, расположенном близ берега: существует легенда, будто легендарная царевна Элисса ступила на африканскую землю именно в этом месте. Тофет открыли в 1921 году, обнаружив там урны с костями жертвенных животных, а также сосуды с детскими останками, подвергшимися кремации. Что, разумеется, немедля послужило «подтверждением» леденящих кровь рассказов античных историков — младенцев жгли десятками! Кровавый ужас!

Вот ведь какая незадача: современные исследования археологов Питтсбургского университета эту стройную теорию в значительной мере опровергают[11]. Были тщательно исследованы остовы 540 детей из 348 найденных урн, причем 64 скелета сохранились настолько хорошо, что по конфигурации тазовых костей можно было определить пол ребенка. 38 остовов (больше половины) принадлежали девочкам, а это не лезло вообще ни в какие рамки — судя по сообщениям древних писателей, в жертвы предназначались исключительно мальчики, которые, вдобавок, обязаны были «покорно шествовать к жертвенному огню» на глазах толпы. Куда либо шествовать младенцы из Тофета никак не могли по причине слишком нежного возраста.

Первое: каждый пятый ребенок был мертворожденным, то есть появившимся на свет задолго до положенного срока. Говоря грубо, выкидыш. Второе: все прочие скончались в возрасте до одного года, а в большинстве до пяти месяцев включительно. Третье: при микроскопировании костей не было обнаружено никаких признаков насилия и внешнего воздействия; перед сожжением детям якобы перерезали горло, однако следов холодного оружия нет.

Наконец, четвертое и самое важное. У карфагенян существовал некий обряд инициации, своего рода «посвящение в гражданство», после чего пуниец становился полноценным членом общины. Ближайшие и наиболее понятные аналогии — христианское крещение или иудейское обрезание. Подробности пунийской инициации неизвестны, и вряд ли однажды этот вопрос будет разъяснен, но нет сомнений, что эта процедура была сакрализирована и ребенка непременно приносили в храм, дабы грозные финикийские боги одобрили появление на свет нового гражданина города.

В Карфагене существовало два типа кладбищ: обычные, где похоронены как древние старцы, так и дети с подростками более старшего возраста, и собственно Тофет, вдобавок находящийся на отшибе, за пределами исходных городских стен и довольно далеко от центра города, холма Бирса. Если перенести расположение Тофета в современные реалии, то он находится примерно в сотне метров к западу от берега сохранившегося прямоугольного торгового порта, на улице Анибаль тунисского Картажа. Причем по отзывам туристов это место, окруженное стеной и находящееся в тени пальм, доселе производит смутно-тревожное и недоброе впечатление...

Отметем в сторону лирику и вернемся к сухим фактам. Если предположить, что на Тофете последнее упокоение обрели «не инициированные» младенцы обоего пола, то, как кажется, складывается довольно непротиворечивая картина — полноценных граждан хоронили на общих для всех кладбищах, а Тофет предназначался для «некрещеных младенцев», если использовать понятные для нас термины. Последних, кстати, в христианскую эпоху тоже закапывали за оградой кладбища. Вырисовывается крайне угрюмый пейзаж: умерший до обряда инициации ребенок навсегда извергался из памяти, изгонялся за пределы города, был обречен на забвение как «не-человек», существо неполноценное, наподобие животных, кости которых тоже найдены в этом жутковатом некрополе.

Безусловно, кремация и погребение рожденных и не-рожденных младенцев носили важный ритуальный и религиозно-мистический характер, как почти любое действие людей, принадлежащих к культурам Древнего мира. Одна беда: этот обряд не нес в себе никакой позитивной и положительной нагрузки, наоборот, мы можем видеть здесь «двойную смерть», смерть физическую и смерть гражданскую.

В дополнение можно упомянуть гипотезу о страхе перед «ритуальной нечистотой» ребенка, умершего до определенного возраста и инициации. С учетом прямо-таки панического иррационального ужаса семитских народов перед многоликой «нечистотой» (запретные животные, женские крови, трупы, патологические выделения, сексуальные табу, посуда из определенных материалов и так далее по десяткам пунктов), этот вариант совершенно не исключен — отсюда и Тофет, как изолированное место погребения: нельзя вынести «нечистоту» за его пределы.

Предполагается, что на Тофете, значительная часть которого к XXI веку застроена частными домами обеспеченных тунисцев (любопытно, не беспокойно ли там жить?), в общей сложности могут быть захоронены до 30-50 тысяч детей в период с 400 по 200 годы до н. э. Как мы указывали выше, пятая часть из найденных погибли в дородовой пренатальный период, четыре пятых в раннем младенчестве.

Ответ на вопрос «почему?» следует искать в чрезвычайно высокой детской смертности, уровень которой практически не менялся тысячелетиями, вплоть до начала прошлого века. Детские инфекции, о которых мы говорили выше, уносили жизни тысячами, а ведь детей еще подстерегали малярия, холера, желтая лихорадка. Наконец, буйствовал листриоз, зачастую приводящий к выкидышам у беременных. Побороть смертоносную заразу не мог никакой египетский лекарь, будь он самим Имхотепом-Асклепием; антибиотики и противовирусные препараты изобретут лишь две с половиной тысячи лет спустя.

Исследовательской группе из Питтсбурга под руководством Джеффри Шварца на страницах журнала «Antiquity» возражают археологи из Израиля, оксфордского колледжа Вустера и Тюбингенского университета. На некоторых каменных плитах Тофета встречаются надписи наподобие «Баал-Хаммону жертва, которую пожертвовал имярек», что может толковаться и как знак человеческой жертвы, и как обычная благодарность богам. Кроме того, методы Д. Шварца не всегда корректны: оппоненты указывают, что при определении возраста останков следует учитывать термоиндуцированную усадку кости — говоря проще, при кремации от воздействия высоких температур кости уменьшаются в размерах, и на деле захороненные в урнах дети могли быть пусть и ненамного, но старше.

Словом, этот чрезвычайно сложный вопрос подлежит дальнейшему углубленному изучению и уточнению, хотя усилиями Питтсбургских ученых удалось сдвинуть дело с мертвой точки и частично оправдать карфагенян — детские жертвоприношения при особых обстоятельствах, скорее всего, имели место, но их масштаб «несколько преувеличен» демонизировавшими ирасчеловечивавшими противника греками и римлянами.

В любом случае массовые, регулярные и возведенные в систему гекатомбы в Карфагене, подобные жертвоприношениям американских ацтеков, поставлены под обоснованное сомнение.

Тофет же, по мнению Д. Шварца с коллегами, являлся специализированным некрополем для тех, кто умер незадолго до или сразу после рождения, независимо от причины. В качестве одной из причин вполне допускается и жертвоприношение.

Кроме того, остается открытым вопрос об «отрицательной сакральности» Тофета как места, где находили последнее пристанище дети, не успевшие превратиться в «полноценных людей» через инициацию.

Остается лишь добавить, что на сохранившихся стелах из Тофета города Гадрумет, входившего в Карфагенскую империю, мы можем наблюдать изображения типичной «заместительной жертвы» — прихожане приносят в святилище ягненка. В дошедших до нас пунийских «жертвенных тарифах» упоминаются быки, волы, бараны, олени, домашняя птица, даже хлеб и молоко с оливками. Цивилизация стремительно развивалась, и древние жутковатые обычаи уходили в прошлое.

Выразим осторожную надежду, что дальнейшие археологические исследования позволят рассеять непроглядную мглу, окутывающую тематику человеческих жертвоприношений в пу-нийском мире и подход ученых к этой непростой проблеме будет непредвзятым и взвешенным.

* * *

Мы оставили Баал-Ганнона в мастерской рано утром, а сейчас солнце находится на ладонь от горизонта на западе — постепенно смеркается, труды можно заканчивать. Государственные рабы перетаскивают готовые изделия в соседний сборочный цех, где на стапеле возводится новая квинквирема.

Рабочие, получив деньги перед выходным, отправляются по домам. Жалованье, вероятно, выплачивалось не подённо, а еженедельно — у карфагенян был собственный «день недеяния», наподобие иудейского шаббата; о нем упоминает Тит Ливий как «заповедном дне, запретном для любых важных дел».

Заметим, что увязанный на фазы Луны шаббат (субботу) древние евреи переняли как раз у ханаанеев с финикийцами, а те у земледельцев-вавилонян — это древнейший реликт лунного культа: ночное светило за 28 дней проходит 4 фазы и каждые 7 дней как бы «отдыхает». А раз божество изволит пребывать в расслабленном состоянии, то и простым смертным не следует напрягаться.

Немыслимые иудейские строгости, касающиеся шаббата, вряд ли были актуальны для Карфагена — финикийцы люди деловые, к тому же не монотеисты, а язычники. Ливий оговорился, что, несмотря на «заповедный день», карфагенский полководец Гасдрубал надул римлян и, пока те бездействовали, выскользнул из расставленной неприятелем ловушки вместе с кавалерией и слонами.

Судя по аналогиям из истории Рима, жалованье на крупных производствах выплачивалось централизованно — едва ли в Карфагене было иначе. Чиновник флотского казначейства ближе к вечеру принес Баал-Ганнону внушительный кошель с серебром и почти наверняка заставил расписаться в некоем подобии ведомости. Верфь огромна, людей множество, а чисто финикийская страсть к упорядочиванию и обязательной фиксации доходов-расходов и подведению баланса автоматически подразумевает строгую отчетность. В противном случае сложный и громоздкий механизм кораблестроительной индустрии не смог бы работать. Учет прежде всего!

Баал-Ганнону осталось раздать монеты подчиненным в зависимости от их квалификации и вклада в общее дело, попрощаться и отправиться в город. По дороге, на Большом рынке, он прикупил живую голубку — подношение Эшмуну.

Путь лежит на холм Бирса, идеологический, культурный и политический центр Вселенной Карфагена. Храм Эшмуна находился на самое вершине, внутри обнесенной стеной цитадели, по сообщению Аппиана, вели к нему 60 ступеней и «святилище было наиболее знаменитое и богатое из всех других в крепости».

Как точно выглядел храм, мы не знаем, однако можно выдвинуть две версии: модернистскую эллинистическую и традиционную ханаанскую.

Нам известен условно-карфагенский храм (по крайней мере, построенный на карфагенские деньги) на острове Сицилия — Темпио делла Витториа ди Гимера, возведенный около 480478 гг. до н. э. после поражения пунийского экспедиционного корпуса в битве при Гимере, которую мы описывали в первой книге. Это было монументальное двухъярусное здание дорического ордера с колоннами со всех сторон, ничем не отличавшееся от большинства всем известных «среднестатистических» античных храмов. По мирному договору, строить его обязаны были карфагеняне, равно как и возвести аналог в своей столице. Эллинистическая строительная мода в те времена уже распространилась по всему Средиземноморью, и не исключено, что прагматичные жители Карт-Хадашта запросто переняли у греков основные архитектурные решения. Не исключено и обратное: пунийцы лишь профинансировали строительство Темпио делла Витториа, а строили храм греческие колонисты Сицилии.

Вариант второй: строительство в городе велось по финикийским образцам — мы уже говорили о том, что религиозная сфера слишком консервативна, косна и ретроградна, радикальные изменения принимаются крайне неохотно и противоречат древним обычаям. Именно финикийские архитекторы из Тира по приказу Хирама Великого сооружали для царя Соломона Первый храм Иерусалимский — обликом он более походил на огромную коробку для обуви с внутренним двором. Знаменитый храм Мелькарта в Тире едва ли отличался от храма Соломонова, да и самые первые святилища Карфагена, построенные после высадки в Африке царевны Элиссы с соратниками, не могли выглядеть принципиально иначе.

Единственно, что храм в Иерусалиме, что тирийский храм Мелькарта, что их ближайшие аналоги в древних поселениях финикийцев в Африке и южной Европе во времена перед началом Пунических войн смотрелись бы баснословным винтажом. Как воскликнул бы герцог Ганноверский из фильма «Тот самый Мюнхгаузен»: «Да вы что?! В однобортном мундире сейчас никто не воюет!» То же самое можно сказать о зодчестве эпохи царей Хирама, Давида и Соломона: замшелая архаика.

Будет разумно предположить, что с течением столетий и эволюцией архитектурных форм карфагеняне приняли «общий стандарт», дополненный традиционными элементами. Античные историки сравнивают холм Бирса с Акрополем, что дает повод счесть центр Карт-Хадашта как минимум весьма близким по облику к другим крупным городам Средиземноморского Универсума.

* * *

Вернемся к делам духовным. Ю. Б. Циркин очень деликатно пишет о «пестром и сложном мире карфагенских богов», что следовало бы назвать некоторым преуменьшением. В эпоху язычества мир мистический, божественный, был невероятно тесно взаимосвязан с миром материальным, причем определить четкую границу между потусторонним и реальным не представлялось возможным.

Невидимые сакральные покровители имелись у родников и озер, рощ, гор и холмов, отдельных деревьев, морских заливов, городских кварталов и так далее до бесконечности. Карфагенянин (как, впрочем, римлянин, перс или сиракузянин) жил в окружении сонмища больших и малых, более или менее могучих, доброжелательных или злобных, щедрых или скупых духов, населявших буквально каждый клочок земли, глубины вод и небесную твердь. Они были повсюду, имя им легион.

Перечисление и краткое описание известных нам (а сколько осталось в безвестности?!) финикийских и карфагенских божеств заняло бы уйму времени, а потому давайте остановимся на «главных», наиболее почитаемых и популярных богах пунийцев. Но для начала выведем несколько основополагающих постулатов, чтобы опровергнуть укоренившиеся заблуждения и предрассудки.

• Все верховные боги Карфагена были антропоморфны — то есть максимально сходны обличьем с людьми. Позднейшие россказни о жутких идолищах с бычьими головами, в медном чреве которых тысячами сжигались невинные младенцы, следует проводить по ведомству пропаганды и недобросовестного мифотворчества.

• Слово «Баал» («Ваал», женск. род «Баалит») не обозначает какое-то конкретное божество, не является именем собственным и переводится с финикийского языка как «господин», «хозяин», «владыка», а заодно «гражданин» то есть человек свободный и пользующийся всеми гражданскими правами. Так, например, «владелец таверны» вполне могло звучать как «баал миседет». Баал — это апеллятив, имя нарицательное, связывающее божественную сущность с каким-либо определенным лицом, явлением или местом. Например бог Баал-Цафон, это «Господин горы Цафон». Сравним с современным иудейским «Господь Израиля» по отношению к Единому Творцу и вспомним третью заповедь Моисея: «Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно». Апеллятивы наподобие «Баала» существовали в большинстве древних религий для того, чтобы случайно не призвать или не обидеть священную силу, назвав «подлинное имя». На самом деле упомянутого Баал-Цафона, божество древнего финикийского города Угарит, звали Хадду (Хаддад), и таковой Хадду вызывал грозы над горой Цафон (ныне гора Джебели-Акра, Сирия). Чтобы при произношении «подлинного имени» Хадду ненароком не шарахнуло молнией, было проще называть его «Господином Цафона».

Поэтому если вы однажды услышите стишок из главы 25 «Трех мушкетеров» А. Дюма «Киньте жертву в пасть Ваала, бросьте мученицу львам!..», сначала уточните, какого именно из Ваалов/Баалов имеют в виду. Их очень много.

● • Имя нашего героя Баал-Ганнон (Господин Милостив) представляет из себя двойной апеллятив. При гражданской инициации (см. выше) ребенок был посвящен одному из конкретных богов, который должен на протяжении всей земной жизни оказывать покровительство/милость Баал-Ганнону. Какому именно — знали только родители, жрецы и, возможно, сам Баал-Ганнон: нельзя раскрывать каждому встречному и поперечному истинное имя сакрального покровителя, мало ли удача отвернется?! Но все окружающие знали, что один из Баалов призван его защищать.

● • Следует помнить, что греко-латинские авторы, упоминая богов Карфагена, всегда отождествляют их с собственным эллинистическим и римским пантеоном. Так было проще и понятнее для читателя в Риме, Афинах или Александрии, поскольку характерные черты божеств во многом совпадали, а обитателям Италии или Греции можно было не ломать голову над сложными и труднопроизносимыми финикийскими теонимами.

Мы рассказывали о том, что финикийская и карфагенская цивилизации в природе своей урбанистические — тирийцы и сидоняне, а вслед за ними их прямые потомки из Карфагена с самого начала были обитателями городов, носителями городской культуры и городского менталитета. Ремесло и мореплавание — вот два столпа, на которых стояло финикийское общество.

Плодородной земли в Древней Палестине/Ханаане было очень мало, промышленное сельское хозяйство наподобие египетского или месопотамского отсутствовало, а потому с богами, отвечавшими за плодородие и земледелие, у финикийцев было напряженно: таковых пришлось заимствовать позднее, после начала широкой колонизации и аграрной миграции в заморские колонии, последовавшей за конфискацией немногочисленных имевшихся в Палестине угодий ассирийскими властями.

Боги Финикии — это боги городов, ремесла и мореходства.

Давайте выясним, какие именно боги.

* * *

Сперва уделим внимание главному пугалу всех времен и народов.

Молох — этим монстром стращали непослушных детей многие авторы, начиная от пророков Ветхого завета и заканчивая литератором Гюставом Флобером, оставившим душераздирающее описание лютого и ненасытного Молоха в романе «Салам-бо» от 1862 года.

Товарищ О. Бендер, предоставивший журналисту Ухудшанскому свое бессмертное сочинение «Торжественный комплект», также удостоил Молоха своим вниманием:

Взвивается последний час.

Зардел девятый вал,

Двенадцатый вершится час

Тебе, Молох-Ваал![12]

Никогда не существовавший Молох в представлении художника XIX века. Чарльз Форстер, 1897 г.

Не хочется никого огорчать, но...

Но жаждущего постоянных кровавых жертвоприношений божества по имени Молох никогда не существовало.

Причиной его появления стала ошибка переводчиков Ветхого завета, неверно истолковавших финикийское слово mlk (молк) и его древнееврейский аналог Oihi (молех). Слово это встречается в Библии и в отсутствие у еврейского алфавита гласных букв оно было интерпретировано как термин «Царь», «Владыка», «Повелитель», которому в упомянутой выше «долине сынов Еннома» рядом с Иерусалимом приносились «огненные жертвы» (это же самое место и называлось Тофетом).

Перепутать было несложно, поскольку слова «мелех/мелек» (царь) и «молк/молех» (обряд) пишутся практически одинаково. Гласных-то нет, толкуй как хочешь, если неясен контекст.

В Септуагинте[13] говорится о некоем «проведении через огонь» в долине Еннома[14], что может толковаться двояко. Во-первых, как практиковавшиеся у сирийско-ханаанейских племен огненные жертвоприношения (или жертвоприношение в виде оставления под палящим солнцем), во-вторых, как некую инициацию — как вариант, хождение по углям или проход между двумя огромными кострами для доказательства силы веры и «взрослости».

Так или иначе, переводчик, недостаточно знакомый с древними семитскими диалектами и письменностью, не понял, что слово «молк/молех» означает вовсе не персоналию, а технический термин: сам процесс обряда. Действие. В итоге «молк» превращается в «Молоха» — искусственно сконструированное на базе лингвистической ошибки чудовищное божество, впоследствии веками кочевавшее из трактата в трактат и обраставшее всё более устрашающими свойствами.

Этот образ смешался с библейским золотым тельцом Аарона, возможно с египетскими священными быками Аписом и Мневисом, в результате получилось то, что получилось: страшненькая легенда, не имеющая ни малейшего отношения к реальности.

Как апофеоз — эпизод у Гюстава Флобера, признанный литературными критиками XIX века «садистическим»:

«...гораздо выше алтаря, стоял Молох, весь из железа, с человеческой грудью, в которой зияли отверстия. Его раскрытые крылья простирались по стене, вытянутые руки спускались до земли; три черных камня, окаймленных желтым кругом, изображали на его лбу три зрачка; он со страшным усилием вытягивал вперед свою бычью голову, точно собираясь замычать. <.. .>

Медные руки двигались все быстрее и быстрее безостановочным движением. Каждый раз, когда на них клали ребенка, жрецы Молоха простирали на жертву руки, чтобы взвалить на нее преступления народа, и громко кричали: „Это не люди, это быки!“ Толпа кругом ревела: „Быки! Быки!“ Благочестивые люди кричали: „Ешь, властитель"».

«Саламбо», Глава 13, Молох

Цитируя Михаила Булгакова, это как раз «случай так называемого вранья». Флоберу простительно — он был свято уверен в существовании жуткого быкоподобного идола Молоха, во чрево которого отправляли бесчисленных невинных младенцев. Беллетристу, сочиняющему художественное произведение, можно не вникать в лингвистические тонкости, главное ведь драматургия! Вековая традиция, ничего не попишешь.

С «казусом Молоха» разобрались сравнительно недавно. Первым в существовании этого божества усомнился и подробно разобрал тему[15] германский теолог и семитолог Отто Айссфельдт, профессор университетов Галле и Тюбингена. Гипотезу поддержали и доработали польский социолог Э. Липиньский, советские профессора И. Ш. Шифман и Ю. Б. Циркин, итальянская исследовательница Мария-Джулия Амадази, испанские ученые Карлос Гонсалес Вагнер и Луис Карберо и др.

Ну а когда археологами были найдены карфагенские посвятительные надписи, всё окончательно встало на свои места:

«В пунических надписях термин molk встречается изолированно или же в составе одной из трех формул: molk’adam, molk ba’al, molk’omor, которые связываются с человеческими жертвоприношениями, различаясь при этом по значению.

Выражение molk’adam понималось как „жертвоприношение человека" или „жертвоприношение, (совершаемое) человеком". Второе толкование представляется более правильным, так как это выражение часто встречается в составе более длинной формулы mlk’dm bsrm btm „жертвоприношение (совершаемое) человеком, с радостными песнопениями (bsrm), за свой счет (btm)“, т. е. в качестве благодарственного акта. Формула molk ba’al понимается как либо „жертвоприношение (в честь) Баала", либо „жертвоприношение (совершаемое) гражданином", а также „жертвоприношение вместо (Ь-) младенца (с1)“. В действительности же ba’al, как и ’adam, должен обозначать того, кто совершает жертвоприношение. Иначе говоря, molk ba’al надо понимать как „жертвоприношение, (совершаемое хозяином)"; подразумевается, что это происходит полностью за счет последнего. Сходная идея передана в предыдущей формуле посредством btm. Третье выражение, molk’omor, обычно переводится как „жертвоприношение ягненка", что наводит на мысль о заместительном ритуале»[16].

Итог: возникший в результате непростительной оплошности древнего переводчика жуткий Молох испарился, оставив после себя серную вонь, а на его место в рамках исторической справедливости возвращается настоящий «molk» — обозначение обряда, процедуры, процесса, а вовсе не персонифицированного божества с рожищами, бычьей мордой и дурными привычками. Божества, ставшего объектом фантазий многих авторов, базировавшихся на принципиально неверном исходном тезисе.

Сколько подобных исторических ошибок, особенно связанных со священными текстами, не расшифровано и не опровергнуто доселе, мы и подумать боимся.

* * *

Мелькарт, (melek+qart, в переводе царь+город). Также Баал-Цор, Господин Тира. Греческий аналог — Геракл. С этим богом мы неоднократно встречались на протяжении всей первой книги. Как следует из его имени, Мелькарт был богом-покровителем Тира, прародины карфагенян; в Тире находилось его главное святилище, куда на протяжении столетий отправлялась десятина от коммерческих сделок и военной добычи.

Тирийский храм в месяце перитий (февраль-март), на праздник «пробуждения Мелькарта» посещали священные посольства — одно из таких посольств Карфагена навеки вошло в историю, поскольку очутилось в Тире с началом осады города Александром Македонским, находилось там вплоть до сдачи крепости и выслушало от царя Македонии «ноту об объявлении войны Карфагену», так, впрочем, никогда и не состоявшейся...

Второй по значению храм Мелькарта стоял в Испании, на берегу Атлантического океана, в основанном по прямому велению божества городе Гадир (Гадес, ныне Кадис). Одна из финикийских легенд сообщает, что в схватке с морским божеством Ямом (Йамму) у берегов Испании Мелькарт был убит, но воскрес именно в месяце перитий, когда природа пробуждается от зимнего сна.

В Гадире паломники могли увидеть гробницу Мелькарта, объект массового поклонения. Греки ассоциировали его с Гераклом, поскольку Мелькарт также совершал выдающиеся подвиги, правда в отличие от Геракла таковых было девять, а не двенадцать, десятым же эпизодом стали гибель и воскрешение Мель-карта. Подвиги эти были изображены на воротах гадитанского храма, описанного в поэме «Пуника» римским поэтом, историком и политиком Тиберием Силием Италиком.

Мелькарт — классический бог-герой, его мифологическая биография заполнена подвигами, странствиями и борьбой со злыми силами. Мелькарт научил тирийцев добывать пурпур из ракушек-иглянок, что стало основой колоссального благосостояния Финикии. Изображался он как могучий мужчина в полном расцвете сил.

Однако Мелькарт был не только «городским богом» Тира и победителем чудовищ. Его почитали как «предводителя» (греч. архегет) финикийской колонизации, он вел моряков в дальние походы к неизведанным берегам, именно у Мелькарта спрашивали дозволения основать новую факторию в тысячах километрах от берегов Ханаана. И хотя в Карфагене значение Мелькарта как ведущего божества снизилось (сказывался отрыв от метрополии), пунийцы знали, что именно ему обязаны созданием империи на основе сотен финикийских заморских поселений.

В Карт-Хадаште был свой храм Мелькарта, но этому святилищу отводилась второстепенная роль по идеологическим причинам: карфагеняне твердо помнили, что их город появился вовсе не благодаря сакральному указанию Баал-Цора (как Гадир, например), а волею человеческой. Царевна Элисса под гнетом обстоятельств принимала решение об основании Карфагена экстренно и самостоятельно, не консультируясь с «предводителем» колонизации.

При всем этом Мелькарт оставался для карфагенян особо почитаемым богом древней прародины и символом финикийского единства.

Эшмун (финикийское smn, «шем» или же просто «имя» — очередной апеллятив, заменивший «истинное имя»). В греческой интерпретации Асклепий, а если уж нырять совсем глубоко в исторический водоворот — египетский Имхотеп. Впрочем, история Эшмуна не столь проста и прямолинейна.

Эшмун вытеснил Мелькарта с первых позиций еще при царевне Элиссе — храм на Бирсе считался не только наиболее огромным и роскошным, но и древнейшим, основанным в первые годы существования Карфагена. Разумеется, он неоднократно перестраивался и расширялся, но самое первое святилище Эшмуна было возведено первопоселенцами.

Скорее всего, это был целенаправленный акт. Элисса, а также эвакуировавшиеся вместе с ней из Тира «принцепсы и сенаторы» ясно давали понять: Карт-Хадашт независимое государство и верховное божество бывшей метрополии, Баал-Цор, пускай остается дома, при всём к нему уважении.

Карфагенянам необходим новый «лидер» в духовной сфере, то есть бог, поклонение которому носило бы очевидный политический характер и подчеркивало безусловную самостийность Нового Города.

Эшмун — божество общеханаанское, почитавшееся в разной мере в разных областях Палестины. Считался Баалом Сидона, точно так же как Мелькарт — Баалом Тира, очередной пример урбанистического городского бога. Однако разница меж ними существенна. Если Мелькарт — это герой без страха и упрека, путешественник и боец, то Эшмун, поначалу являвшийся обычным смертным, которого полюбила богиня Астарта, умирает по своей воле, затем же воскрешается Астартой и приравнивается к богам. Священное животное Эшмуна — змея, символ вечной жизни, обновления и целительства.

В Карфагене Эшмун становится владыкой жизни и смерти, а поскольку пунийская держава (в отличие от пустынного Ханаана) была одним из ведущих сельскохозяйственных центров, он становится символом сезонного увядания и пробуждения природы — аграрное божество. В зону ответственности Эшмуна входят забота о здоровье людей и покровительство врачевателям. Столь полезный набор функций ставит его на главенствующую позицию в карфагенском пантеоне.

По сообщениям древних авторов, храм Эшмуна на Бирсе вмещал 50 тысяч человек, и вряд ли это преувеличение: выходит, что храм был лишь немногим меньше нынешнего Собора Святого Петра в Риме, где могут разместиться до 60 тысяч верующих. Карфагенские строительные технологии вполне позволяли возвести подобное сооружение. Изображения Эшмуна совпадали с греческим Асклепием: бородатый мудрец со «змеиным посохом».

Баал-Хаммон (финикийское b‘lhmn, «Господин Солнца», вариант «Господин Жара». Выводится от древнесемитского «хамма», «солнце», «солнечный жар»). В греко-римском варианте Кронос, в позднейшие римские времена трансформировался в Сатурна.

Этого бога колонисты тоже привезли из Финикии. Баал-Хам-мон был невероятно популярен во всей карфагенской империи, его отлично характеризуют главные атрибуты: солнечный диск, хлебный колос, сосновая шишка (символ мужского плодородия) и большие уши. Ничего смешного — «ушастость» Баал-Хаммона означает, что верующие могут обращаться к божеству с просьбами, каковые всегда будут благосклонно выслушаны.

Терракотовая статуя Баал-Хаммона на троне, найденная при раскопках в Тунисе.

Баал-Хаммон путешествует по небесному океану в лодке, напоминающей древнеегипетскую, ночью же спускается «на противоположную сторону», сирень в царство мертвых, которым повелевает так же, как и небом. Любопытно, что здесь, задолго до появления христианства, наблюдается тройственность одной сущности: Баал-Хаммон как солярное божество повелевает небесами, как бог плодовитости властвует над земным материальным миром, а отправляясь в «подземное царство», правит еще и миром потусторонним.

Сохранилось немало изображений и статуэток Баал-Хаммо-на: восседающий на роскошном троне старец в тиаре, одна рука поднята в жесте благословения, во второй посох, украшенный или колосом, или шишкой. Трон его охраняют керубы — фантастические крылатые существа, которые, заметим, много столетий спустя эволюционировали в христианских херувимов.

Культ Баал-Хаммона оказался невероятно стойким: Блаженный Августин в IV веке по Рождеству с сожалением упоминает, что язычники Ливии, потомки пунийцев, доселе поклоняются Сатурну.

Имя Баал-Хаммона более других богов Карфагена связывается с человеческими жертвами. Диодор Сицилийский в сочинении «Историческая библиотека», гл. XX пишет: «Был в их городе (Карфагене) бронзовый образ Крона, простирающий свои руки ладонями вверх и наклонно к земле, так что каждый из детей, помещённый на это самое (место), скатывался и падал в специальные зияющие ямы, заполненные огнём». Сам Диодор этого идола, разумеется, никогда не видел, поскольку жил спустя более века после разрушения Карфагена, и потому отговаривается тем, что «передаётся среди греков рассказ из древнего мифа о том, что Крон убивал своих детей».

Как мы и говорили прежде, любые греческие сплетни о пунийцах следует делить даже не на два, а на десять, что, впрочем, совершенно не отменяет возможности жертвоприношений в чрезвычайных обстоятельствах — равно как в приведенных недавно эпизодах из греческой и римской истории.

Тиннит (финикийское tnh, так же Тиннит Пене Баал, что может быть переведено как «Лик Баала» или «Украшение Баала». Подразумевается Баал-Хаммон). Римское имя Дея Целестис, «Небесная богиня». Невзирая на центральноазиатское происхождение (родом Тиннит из Месопотамии), это единственная специализированно пунийская богиня, чей культ сформировался в Карфагене и был уникален.

К огромному сожалению, с Тиннит доселе связано множество загадок, частичный ответ на которые могут дать только археологические изыскания или новые открытия в области древней литературы.

Что же достоверно известно о Тиннит? За очень важную подсказку следует благодарить, как ни странно, римлян — раз «Це-лестис», «Небесная», да еще и «движущая тучи с ветрами», значит, по крайней мере «место жительства» Тиннит определено.

О ней упоминает историк III века н. э. Геродиан:

«Он (Элагабал) послал за статуей Урании, которую чрезвычайно почитают карфагеняне и обитатели Ливии. Говорят, что ее поставила финикиянка Дидона, когда она, разрезав воловью шкуру, основала древний город Карфаген. Ливийцы называют ее Уранией, финикийцы же именуют Астроархой, желая отождествить ее с луной».

История императорской власти после Марка. Книга V, 4-5.

Греческие слова «Урания» и «Астроарха» означают «Небесная» и «Владычица звезд» соответственно, что безусловно указывает на сущность Тиннит — лунная богиня.

Имевший сирио-финикийское происхождение император Элагабал, о котором рассказывает Геродиан, и так-то был личностью весьма эксцентричной, а тут он решил устроить «свадьбу богов», обженив бога солнца Элагабала (в честь которого император и принял данное имя) на доставленной из Африки статуе Тиннит. Напомним, эта авангардистская «свадьба» происходила спустя два с лишним столетия после Рождества Христова, значит, в римском Карфагене Тиннит по-прежнему почиталась.

Бракосочетание Солнца и Луны? Почему бы и нет, в этом присутствует некая логика, тем более что Элагабал (бог, а не император) вполне мог ассоциироваться с карфагенским Баал-Хаммоном.

Тут вновь следует вспомнить сетования Блаженного Августина на поклонение современных ему ливийцев Сатурну, а ведь родится будущий святой через сто тридцать два года после смерти Элагабала и ровно через половину тысячелетия от разрушения Карфагена римской армией! Северная Африка давно и накрепко романизирована, а финикийский Карфаген остался лишь в неясных воспоминаниях! Для сравнения, если считать от 2019 года, пятьсот лет назад умер Леонардо да Винчи, Эрнан Кортес начал

Схематическое изображение Тиннит на степе в Тофете Карфагена. Современное фото.

завоевание Мексики, а Магеллан отправился в первое кругосветное путешествие. Это было очень, очень давно.

Однако спустя пять столетий от гибели карфагенской цивилизации культ Тиннит/Целестис и Баал-Хаммона/Сатурна в Африке не угас — древние божества продолжали цепляться за жизнь, невзирая на христианскую эпоху...

Изображений Тиннит сохранилось немного, и все они сходны: женская голова с крыльями и полумесяцем или закутанная в плащ женщина, держащая в одной руке плод граната. Иногда сложенные крылья укрывают Тиннит наподобие плаща. Сакральное животное богини — голубь. Рядом с полумесяцем зачастую рисовали солнечный диск, как знак единения с Ба-ал-Хаммоном. Впоследствии римляне отождествляли Тиннит с Юноной, причем она едет по небесному своду на льве, а лев — это один из символов плодородия. Тиннит посылает на землю дождь, оплодотворяя пашни, отчего именуется Великой матерью и Кормилицей.

Впрочем, Тиннит присущи и другие свойства. Как в пунийских, так и в римских надписях встречаются эпитеты «непобедимая», «могущественная», «госпожа», «владычица», что безусловно указывает на ее воинственность и покровительство Карфагену. Был невероятно распространен «знак Тиннит»: так совсем маленькие дети рисуют женщину — треугольник с поперечиной и кружком на вершине.

Кроме вышеперечисленных божеств карфагеняне почитали Иштар (Астарту), Решефа (Аполлона), Баал-Магонима (Ареса), Баал-Шамима (Зевса), Йамму (Посейдона) и десятки иных духов, отвечавших за самые разные сферы: войну, морскую стихию, погоду, урожай, виноделие — к примеру, пунийцы переняли у греков культ Диониса. После гибели Карфагена боги Финикии романизируются и продолжают действовать вплоть до христианизации Северной Африки полтысячелетия спустя.

Окончательно поклонение древним божествам Ханаана исчезает после завоевания Карфагена арабами в 698 году по Рождеству Христову. Таким образом, Мелькарт и Эшмун, Тиннит и Баал-Хаммон под разными именами и в разных ипостасях повелевали Северной Африкой на протяжении 1512 лет, с основания Нового Города.

.*.* *

Стемнело, Баал-Ганнон спускается с холма Бирса обратно в город и идет домой — долг перед богами выполнен, жертвенная голубка передана жрецу храма Эшмуна.

Заплутать в Карфагене после заката так же сложно, как и днем. Централизованного уличного освещения, за которое отвечают городские власти, конечно, пока не изобрели, но домовладельцы вывешивают на фасадах масляные фонари или факелы в подставцах, хозяева лавок и мастерских привлекают припозднившихся покупателей застекленными лампами и свечами, стража на площадях и перекрестках поддерживает костры. Светятся окна.

Со стороны ночного моря Карт-Хадашт сейчас выглядит колоссальным скопищем желтоватых огоньков. На внешних стенах обеих гаваней сияют яркие пятна — маяки с бронзовыми отражателями; огонь пылает в огромных чашах, а отполированный металл направляет свет в сторону карфагенского залива. Не столь давно построенный (283 г. до н. э.) Александрийский маяк в Египте, одно из эллинистических чудес, значительно выше маяков Карфагена, около 120-130 метров от основания до верхушки, но пунийцам такая гигантомания без надобности.

Нерационально. Карфагеняне, как и предки из Тира, великолепно владеют искусством ночной навигации, морякам достаточно указать световыми сигналами удобные подходы к порту и обозначить опасные мели. Вероятно, блеск маяков был заметен на расстоянии около 20 километров.

В любом случае вид на вечерний Карфаген был не менее впечатляющим, чем при свете солнца. Мы привыкли к сияющим миллионами огней мегаполисам, а для обитателя Древнего мира, да еще и приплывшего в столицу Карфагенской империи из провинции вроде иберийской Малаки или захудалого Рима[17], зрелище было весьма впечатляющим.

Безусловный центр средиземноморской Вселенной. Точка тяготения, захватывающая своей гравитацией торговые и миграционные пути. Здесь соединяются в единый поток неиссякаемые золотые ручейки, стекающиеся в Новый Город с Ближнего Востока, из континентальной Европы и Черной Африки.

В Карфагене концентрируется прибавочный продукт всей империи, занимавшей территории нынешних Ливии, Туниса, Алжира и Марокко, Сардинии, Корсики, половины Сицилии и не менее четверти современных Испании и Португалии. Мы не учитываем колонии в Западной Африке на побережье Атлантического океана — их общее количество и численность населения в настоящий момент не известны.

Карт-Хадашт не только потребляет и перераспределяет. Город владеет огромными по меркам Античности производительными силами. Колоссальный сельскохозяйственный сектор — в окрестностях Карфагена всё и вся колосится, мычит, блеет, даёт привесы и удои. Экспорт продовольствия за минувшие столетия возрос настолько, что Карфаген успешно конкурирует с мировой житницей, Египтом. Процветает ремесло. Частные, государственные и храмовые банки оказывают всевозможные финансовые услуги.

Казалось бы, держава находится на пике могущества и Карт-Хадашту самой судьбой предназначено стать ведущим цивилизующим фактором Европы и Африки.

Карфагеняне это сделать не смогли. Но, скорее всего, не захотели. Почему так случилось еще предстоит выяснить ученым.

Баал-Ганнон сейчас едва ли подозревает, что его город в нынешнем 264 году встал на путь, ведущий в пропасть. В историческое небытие.

Наш герой вернулся в свой «пентхаус» на четвертом этаже. Будить пожилого раба не стал, отужинал кашей и тушеной в горшке бараниной, выпил чашу вина и отправился на крышу дома — отдыхать после напряженного дня. Завтра выходной, «день отдохновения», можно сходить в амфитеатр, взглянуть на комедию авторства грека Алексида или, пока супруга с детьми живет за городом, отчасти пренебречь святостью семейного очага и устроить с друзьями вечеринку в развеселом доме баалит Шошаны. Говорят, туда привезли рабынь из самой Персии...

Ночь была теплой, безветренной и ясной. Над Баал-Ганноном простирался Млечный Путь, начала свой путь по небосклону луноликая Тиннит. Неистово трещали сверчки.

Карфаген погружался в свою последнюю мирную ночь.

* * *

Больше с Баал-Ганноном мы не встретимся — читателю предоставляется возможность самому додумать его судьбу и путь его детей, некоторые из которых, скорее всего, лягут одними из первых жертв великого пожара, разгорающегося в Средиземноморье.

Об этой катастрофе мы и хотим рассказать в книге «С точки зрения Ганнибала».

Вторая книга нарочно стилизована под хронику — хронику войны, а не повествование о неспешном и отчасти скучном историческом развитии финикийского народа, как мы поступили в первом томе.

Перед вами репортаж из зоны боевых действий. Летопись гибели цивилизации, которую (мы надеемся) вы сумели если не полюбить, то хотя бы понять.

* * *

Главным героем нашего повестования будет Ганнибал Барка, но для начала следует ознакомиться с первыми фазами конфликта, когда еще ничего не говорило о грядущих событиях, которые, подобно оползню, сметут с лица земли пунийскую империю. Мы постарались «на пальцах» растолковать смысл происходишего в те времена, неясные неподготовленному читателю термины объяснены в сносках, но если вдруг вы увидите незнакомое слово (топоним, имя, понятие и т. д.), смело открывайте Google и ищите. Повторим наш главный тезис: самообразование приносит огромную пользу.