С точки зрения Ганнибала. Пунические войны.

Глава XV. На берегах Требии

Семпроний не успел к сроку. Точнее, не успел Сципион: первая стычка его с карфагенянами случилась прежде, чем обе римские армии объединились.

Тем временем Ганнибал произвел очередное легендарное действо, которое, по мнению древних историков, как нельзя лучше вселило мужество в его разнородное, потрепанное и уставшее войско.

Люди, следовавшие за Ганнибалом, привыкли за время перехода через Альпы не умываться, не бриться, не следить за чистотой и целостностью одежды, то есть фактически превратились в бродяг. С этим тоже следовало что-то делать — заново приучить их к чистоте, подтянутости и готовности сражаться.

Если верить легенде, Ганнибал вызвал пленников — варваров из числа тех племен, что шли, как волки, следом за его армией и время от времени совершали на нее набеги, а потом отскакивали и прятались. Перед ними Ганнибал положил оружие и предложил: пусть они разобьются на пары и сражаются между собой. Кто из пары останется в живых — войдет в число Ганнибалова воинства, а кому не повезет — ну, тому не повезет.

Все охотно приняли предложение. Прекрасное воинственное зрелище взбодрило и солдат, которые изначально следовали за Ганнибалом. Все подтянулись, напитались боевым духом, привели себя в порядок и снова были готовы сражаться. Вот какой комментарий дал сам прославленный полководец (если верить Полибию):

«Он (Ганнибал) выступил вперед и объяснил, с какою целью выведены были пленники: для того, говорил он, чтобы воины при виде чужих страданий научились, как лучше поступать самим в настоящем положении; ибо и они призваны судьбою к подобному состязанию, и перед ними лежат теперь подобные же победные награды. Им предстоит или победить, или умереть, или живыми попасть в руки врагов, но при этом победными наградами будут служить для них не лошади и плащи, но обладание богатствами римлян и величайшее блаженство, какое только мыслимо для людей».

Другими словами, гладиаторские поединки, организованные Ганнибалом, представляли собой не что иное, как весьма кровавую и убедительную живую метафору с элементами жертвоприношения.

Римляне, естественно, готовили симметричный ответ, но даже сквозь толщу тысячелетий мы видим, что Сципион был куда менее убедителен. Ему нужно было, чтобы солдаты навели переправу через реку Тицин[58], и он отправил вперед отряд с топорами и пилами. Сципион сказал своим солдатам следующее: «Ганнибал явился к нам, потеряв большую часть своего войска; а уцелевшие воины вследствие перенесенных лишений обессилены и не пригодны к битве. Точно так же он потерял и большую часть лошадей, да и оставшиеся ни к чему не пригодны». Сципион просто не знал, к каким действенным педагогическим приемам прибегал его гениальный визави[59].

На следующий день после этих попыток подбодрить свои армии и вселить в неумытых солдат воинственный и победный дух, обе армии двинулись вдоль реки навстречу друг другу. О том, что противник близко, обе стороны узнали от своих разведчиков — или, как пишут, от фуражиров, которые, видимо, столкнулись где-то на узкой дорожке в попытках раздобыть корм для лошадей.

Узнав о том, что враг близко, обе армии остановились и разбили укрепленные лагеря. На это ушло еще дня три, а затем вперед осторожно выдвинулась конница: предстояло провести более тщательную разведку.

Так начиналось знаменитое Тицинское сражение, названное по реке Тицин, близ которой оно произошло. Войска заметили друг друга — сначала это были облака пыли, поднимаемые лошадьми и людьми, затем отчетливо стали видны всадники и пехотинцы.

Обнаружив противника так близко, Сципион поставил вперед метателей дротиков и конных галатов. Ганнибал двинул против неприятеля тяжелую конницу. Легкую — нумидийцев — он оставил на флангах, так можно было окружить противника кольцом, когда тяжеловооруженные всадники разорвут его строй.

Кони рванулись вперед, копьеметатели едва успели бросить по одному копью и тотчас побежали, потому что их буквально смела с лица земли конная лавина, и не чужая, а своя собственная. Нумидийцы, как и было задумано, окружили римлян с обеих сторон и ударили на них с тыла, а римская пехота была затоптана лошадьми. В конце концов римляне разбежались, большинство солдат рассеялось по полям, некоторые — более дисциплинированные или же те, кому больше повезло, — собрались возле Сципиона.

Сам Сципион был ранен, и его жизнь и свобода подверглись опасности (по преданию, консула спас его еще несовершеннолетний сын — будущий победитель Ганнибала, тоже Публий Корнелий Сципион; согласно альтернативной версии, спасителем Сципиона оказался раб-лигуриец). История со спасением консула от плена — тоже легендарная. Одни авторы стоят за версию с сыном — это красиво и символично; другие, настроенные к римлянам неприязненно и предвзято, держатся за раба-лигурийца: это более «реалистично» и куда менее пафосно.

Доказать ту или иную версию, понятное дело, не представляется возможным. Мы вполне можем предположить, что юный Публий (чья истинная слава далеко впереди) направил раба-лигурийца по нужному маршруту. Так или иначе, Сципион был спасен, хотя под нажимом карфагенян римская армия обратилась в бегство.

Обстоятельства складывались отнюдь не в пользу консула. Конница Ганнибала, о которой Сципион так смело говорил, что она потрепана и больше ни на что не годится, оказалась сильнее римской. Следовало отвести войска, пока они не были окончательно уничтожены, в более безопасное место. Поэтому он оставил лагерь и перешел Пад[60] по заранее подготовленному мосту, после чего приказал мост разобрать, что и было исполнено, но только отчасти[61].

Ганнибал некоторое время выжидал, не решаясь преследовать врага. Преследование растянуло бы его армию, а пунийцы не были склонны недооценивать силу римской пехоты.

Но римская пехота не нападала. Ее попросту больше не было поблизости. Тогда Ганнибал разведал обстановку. Римский лагерь стоял покинутым. Римляне действительно ушли.

Ганнибал двинулся следом и нашел место их переправы. Мост был почти совершенно разобран, оставался только небольшой отряд, который охранял его остатки. С этими солдатами карфагеняне легко разобрались и от них же, по всей видимости, узнали, что Сципион со всей римской армией ушел далеко вперед.

Ганнибал повернул в другую сторону и пошел по берегу реки Пад в поисках такого места, где можно было бы переправиться без особых потерь. Спокойный участок реки был вскоре обнаружен, и переправа совершилась при помощи лодок.

Как только Ганнибал оказался на другом берегу, к нему явились делегации от местных кельтов с изъявлением почтения и предложениями «сердечной и искренней дружбы». Ганнибал охотно принял от них и дружбу, и дары, и продовольствие, и подкрепление.

Затем он пошел по противоположному берегу реки Пад в обратном направлении — догоняя Сципиона[62].

Сципион разбил лагерь возле города Плаценции, где он рассчитывал обрести хотя бы подобие безопасности. Но через три дня явились карфагеняне и выстроились в боевой порядок так, чтобы из римского лагеря их хорошо было заметно.

Римляне наблюдали за врагами из своего лагеря и ничего не предпринимали. Напрасно карфагеняне пытались поразить их воображение своим воинственным и вызывающим видом.

— Да что там происходит? — должно быть, с досадой вопрошал Ганнибал, на что верные товарищи, щуря глаза и вглядываясь в неприветливую даль, пожимали плечами:

— Абсолютно ничего.

Это было досадно, да ничего не поделаешь, и Ганнибал разбил собственный лагерь приблизительно в полутора километрах от римского.

У римлян имелось слабое звено — кельты. Те самые, которых они в свое время отсекли от наступающей карфагенской армии и заставили служить в качестве вспомогательной силы при легионах. Вот эти самые кельты слишком близко и слишком хорошо видели карфагенян.

Карфагеняне были сильнее, перевес отчетливо оставался на их стороне. Зачем же сражаться за спесивых римлян, от которых одни неприятности? Тем более что присоединиться к легионам не было добровольным решением подавляющего большинства «варваров», напротив: они хотели совершенно иного — избавиться от римского господства. А тут такой случай!

Поэтому кельты дождались подходящего времени. Сначала — ужин. Ужин — это святое. Легионеры спокойно доели свою кашу и отправились спать. Атаковать их немедленно никто не собирался — пусть заснут покрепче. И только ближе к рассвету кельты напали на римлян, которые мирно спали в соседних палатках. Кого-то убили, кого-то ранили, отсекли некоторое количество голов для пущей убедительности и отправились к карфагенянам — продемонстрировать им трофеи и решимость перейти на их сторону.

Ганнибалу, видимо, понравились отрубленные римские головы. Он приветливо и по-доброму принял кельтов-перебежчиков (сообщают, что их явилось около двух тысяч), каждому обещал дары, кое-кого отослал на родину, в их родные города и селения с весточкой: пусть все желающие приходят в карфагенское войско, где их ждут победы, слава и хорошая добыча. Ганнибал не сомневался: как только в кельтских поселениях узнают о том, что их сородичи скинули римское ярмо, примкнули к пунийцам и намерены сражаться против римлян, в этих местах тотчас перейдут на его сторону и начнут снабжать его продовольствием и лошадьми.

Кстати, Ганнибалу привели и трех настоящих, живых римлян — это были те самые чиновники из Рима, которые прибыли, чтобы нарезать земельные участки для римских поселенцев.

Сципион только сейчас, кажется, понял, до какой же степени местное население ненавидит лятинян. Если немедленно ничего не предпринять, все окрестные города перейдут на сторону Карфагена, а сражаться в таком враждебном окружении весьма хлопотно, ведь удар в спину можно получить в любой момент и от кого угодно.

В следующую же ночь Сципион оставил лагерь и направился креке Требии[63]. Там были холмы, которые позволяли лучше укрепить лагерь, а кроме того, поблизости жили союзники римлян. Во всяком случае, Сципиону хотелось считать их союзниками[64].

От Ганнибала, естественно, маневр противника не укрылся, и он отправил конницу вслед за римлянами. Нумидийцы ворвались в покинутый римский лагерь, разграбили все, что там нашли, остальное сожгли. Недисциплинированность легкой кавалерии Ганнибала фактически спасла отступающие римские легионы. Если бы нумидийцы не предались грабежам и поджогам и занялись бы своим непосредственным делом — атаковали бы римский арьергард, плохо пришлось бы пехоте на равнинной местности при нападении на нее легкой конницы[65]. Но пока нумидийцы спохватились и погнались за римлянами, те уже успели переправиться через Требию. Карфагенянам достались лишь немногие, кто замешкался на берегу: эти были убиты или попали в плен.

Сципион же, как и намеревался, перешел реку Требию и разбил лагерь на холмах. Римские легионеры соорудили привычные укрепления: окопали лагерь рвом, поставили частокол. За этими стенами Сципион наконец обрел относительный покой и занялся своими ранами. Он уже понимал, что большого сражения с Ганнибалом не избежать, и хотел быть по крайней мере здоровым к этому времени.

Ганнибал тоже разбил свой лагерь — и опять неподалеку от римского, приблизительно в километре. В отличие от римлян, которые чувствовали себя буквально в осаде, карфагеняне расположились на этой земле вольготно. Окрестные кельты переходили на их сторону, привозили им припасы, изъявляли желание присоединиться к их войску.

Особенно жестокий удар нанесли римлянам жители города Кластидия (Кастеджио). Этот городок находится десятью километрами южнее реки По. Там у римлян имелся большой зерновой склад. Комендант сдал город карфагенянам, причем совершенно добровольно, опередив Ганнибала, который уже поглядывал на это в прямом смысле слова хлебное местечко и прикидывал, не взять ли его штурмом. Зачем же штурмом, сказал комендант, мы и так вам сдадимся.

Это было тем более обидно для римлян, что всего четыре года назад именно завоевание Кластидия принесло славу римскому полководцу Марцеллу, который прослыл «покорителем цизальпинских галлов». Не так уж он их и покорил, как выясняется, если они с легкостью открыли ворота захватчикам.

Ганнибал, как и всегда, отнесся к перебежчикам тепло и подружески. Помимо продовольствия, жители Кластидия поставили в армию Ганнибала людей, которые охотно встали в строй.

Римляне, разумеется, имели собственный взгляд на происходящее. Римское войско — это, с точки зрения римлян, в первую очередь непобедимая пехота и сверкающие аквилы легионов. Пока пехота жива, никакого поражения не было. В самом Риме, в Вечном городе, так и считали. Ничего, что Сципион отходит и теряет земли и «союзников»-кельтов. Пехота-то цела![66] Подкрепление, которое направлялось к нему из метрополии, исправно грохотало подошвами калиг. Один только вид римских пехотинцев означал победу, и никто не сомневался в том, что именно зрелище шагающих легионов решит исход сражения в пользу Рима. Поэтому Сципион худо-бедно сохранял оптимизм.

Наступил декабрь 218 года до н. э. Сципион лечил свои раны, но от тревоги почти не мог спать: он боялся, что примеру Кластидия последуют другие города. Карфагеняне находились слишком близко. Римляне могли дышать запахом их костров.

В конце концов Сципион перешел Требию и новый лагерь разбил на холмах на восточном берегу реки. Эта позиция выглядела более защищенной. Кроме того, здесь удобнее было встретиться со вторым консулом, который все еще шел на соединение со Сципионом из Аримина (в Аримине назначено было изначальное место встречи, но Ганнибал нарушил римлянам все их столь хорошо продуманные планы).

В середине декабря Семпроний, наконец, прибыл, дыша энтузиазмом. Энтузиазм его объяснялся, впрочем, очень просто: консульские полномочия заканчивались, а впечатляющей победы над неприятелем он так и не получил. Все уже было подготовлено для того, чтобы прославиться на Сицилии и в Африке; но обстоятельства выдернули Семпрония оттуда и бросили на новый театр войны. Еще пара месяцев промедления — и придется сдавать дела новому консулу. Обидно будет, если этот новый консул воспользуется всем тем, над чем так упорно трудился Семпроний, одержит долгожданную победу и все лавры заберет себе.

Семпроний рвался в бой. Карьеру хотелось завершить триумфально.

Тем временем некоторые галлы внезапно перешли на сторону римлян.

Это, в целом, было ожидаемо. Галлы оказались меж двух огней: с одной стороны — римляне, с другой — карфагеняне. Карфагеняне были сильнее, но окончательно ссориться с римлянами себе дороже, мало ли что. Поэтому галлы, которые жили в областях между реками Пад и Требия, предусмотрительно сотрудничали и с теми, и с другими.

Ганнибал не то чтобы не понимал такого отношения, но одобрить его не мог и для примера решил наказать двуличных союзников. Подобные акции устрашения он проводил действительно устрашающе, а не для вида, поэтому несколько селений были вырезаны и дочиста разорены. Спасшиеся разозлились не на шутку и, вместо того чтобы изъявить полную покорность карфагенянам, отправились жаловаться на вероломных захватчиков добрым римлянам. Они явились в войска Семпрония.

Ободренный такой поддержкой местного населения и, как уже упоминалось, полный нетерпения Семпроний тотчас же начал действовать. На противоположный берег Требии он выслал конницу и метателей дротиков. Произошло несколько мелких стычек с карфагенянами. У Семпрония сложилось впечатление, что Ганнибал слабее, чем римляне. Стычки эти большого стратегического значения не имели, однако карфагеняне в них не побеждали. Что немудрено, потому что Ганнибал успешно скрывал от римлян свои основные силы. Семпроний даже представить не мог, каким ресурсом располагает противник.

Сципион отговаривал второго консула от слишком активных действий. Какая война может быть зимой? Лучше посидеть в лагере, набраться сил, потренировать новобранцев. Да и время работает не на Ганнибала. В здешних краях многое зависит от галлов, от того, как поведут себя аборигены и на чью сторону они станут к моменту решающей битвы. Понятно, что они будут колебаться и переходить от одной армии к другой. Но в день решающей схватки хорошо бы галлы находились в составе римской армии, а не карфагенской.

Добиться этого можно просто выжидая. Если карфагеняне вынуждены будут просто сидеть у себя в лагере, то ни кровавых схваток, ни богатой добычи галлы не увидят. И постепенно покинут своих союзников...

Однако над Семпронием, как дамоклов меч, нависало переизбрание. Он продолжал думать о будущих консулах, которым достанется вся слава победителей Ганнибала. Он жаждал действовать — не хуже любого из кровожадных галлов. Сципион был болен, у него не хватало энергии и сил остановить не в меру рьяного коллегу.

А Ганнибал... думал приблизительно так же, как и Сципион: время-то работает на римлян. Сейчас римские новобранцы неопытны, а за зиму Сципион мог бы хорошо обучить их в своем лагере. Сейчас галлы рвутся в бой, но месяцы бездействия охладят их пыл, и они уйдут. Семпроний недальновиден, что показали его вылазки за реку, с Семпронием проще будет разобраться, чем со Сципионом, уже битым, уже понявшим истинную силу карфагенской армии.

Оба лагеря, римский и карфагенский, разделяла равнина, по которой протекал ручей. Берега этого ручья были заболочены и густо поросли кустарником, настолько высоким, что там мог скрыться не только пехотинец, но и всадник. Русло Требии здесь распадалось на множество рукавов.

В день зимнего солнцестояния 218 года Ганнибал собрал военный совет. Своему младшему брату Магону он приказал взять две сотни солдат — наиболее проверенных и сильных. Главнокомандующий лично отбирал их еще загодя, когда обходил войска. С этими солдатами Магону надлежит посоветоваться, чтобы каждый назвал еще девять столь же надежных товарищей. Таким образом Магону следовало получить отборнейший отряд в количестве двух тысяч человек и с ними отправиться в засаду.

На следующий день рано утром Ганнибал велел нумидийцам перейти Требию, подойти к римскому лагерю и забросать часовых дротиками. Когда римляне, что вполне естественно, разозлятся и захотят разобраться с наглецами, нумидийцам надлежит отступить и броситься к берегу реки.

Провокация удалась на славу. Нумидийцы подлетели к римскому лагерю, принялись кричать, дразнить противника и метать дротики. Раздался сигнал тревоги. Семпроний понял: пробил час! Враг атакует. Он немедленно поднял свою конницу и поскакал к переправе, а следом двинулась и остальная часть римской армии.

Заканчивался декабрь, валил мокрый снег. Римские солдаты, не успевшие даже позавтракать, выскочили из палаток, вооружились и тотчас промокли. Им пришлось догонять нумидийцев, которые уже проскочили реку. Вода доходила римлянам до подмышек, солдаты продрогли до костей и тряслись от холода. Оружие прыгало в их дрожащих руках.

Что касается нумидийцев, то те, напротив, проснулись рано, плотно покушали, натерли тело жиром, согрелись у костров. Руки у них не дрожали, и чувствовали они себя, в общем, превосходно.

Против Ганнибала стояли сейчас все четыре консульских легиона. И хотя римские солдаты не вполне были готовы к этому сражению, все-таки римская армия в любом случае представляла собой внушительную силу. Недооценивать ее не следовало.

Ганнибал отошел от своего лагеря километра на полтора и развернул войска: в авангарде — пращники и легкая пехота, далее, в центре, — тяжелая пехота, и наконец на флангах — конница и слоны.

Фронт растянулся километра на три. Прямо против Ганнибала находились те силы, которые смог выставить Семпроний. Это был классический манипулярный строй, столько лет приносивший легионам победы.

Не сумев догнать нумидийцев, вернулась римская конница и заняла привычное место на флангах.

Карфагенская кавалерия однозначно превосходила римскую — римляне никогда не славились искусством верховой езды — плюс в коннице обычно служили не римские граждане (те занимали место в почетном пехотном строю испытанных манипул), а союзники. А у карфагенян к тому же были их знаменитые страшные слоны! Говорят, к тому моменту у Ганнибала сохранилось семь слонов (по другой версии — один, зато самый большой и злой, тот самый Сириец). В любом случае слоны производили впечатление еще более жуткое, чем первые танки на полях Первой мировой.

Римская конница была смята и отступила, и фланги римской пехоты обнажились. Карфагенские пращники и копейщики кинулись на римлян с двух сторон. Праща считалась, напомним, одним из самых смертоносных[67] видов вооружения тех лет.

Когда римляне впали в растерянность от этой атаки, из засады им нанес удар отряд Магона.

Этот «засадный полк» бил римлян прямо в тыл. Римляне оказались в таком положении, что для них теперь существовало од-но-единственное направление — вперед. Сзади у них находились люди Магона и ледяная река. На фланги наседали карфагенские копейщики.

Римляне бросились вперед и прорвали строй тяжелой пехоты карфагенян. Центральную позицию занимали части, укомплектованные из галлов. Они и понесли наиболее тяжелые потери в этой схватке (что вызвало естественное недовольство у их вождей, которые сочли, что Ганнибал нарочно поставил их на самые опасные участки, жалея соотечественников и используя кельтов как приманку).

Спаслось около десяти тысяч[68] римских солдат. Они сумели организоваться и довольно ровными рядами отошли к Плаценции. Позднее к ним присоединялись другие из разбитых и деморализованных частей фланговой пехоты. У этих римлян остались крайне неприятные воспоминания о карфагенской коннице и особенно о слонах.

В ход войны вмешалась демократия. К концу декабря 218 года до н. э. Семпроний прибыл в Рим: согласно закону, он как консул уходящего года должен был руководить комициями по избранию новых консулов. Семпронию пришлось держать перед согражданами ответ по самому большому счету: что, собственно, произошло на берегах Требии? Как вышло, что непобедимые легионы проявили себя, мягко говоря, не самым лучшим образом?

У Семпрония имелась лишь одна жалкая отговорка: погода. Все дело в дурной зимней погоде. Вода в реке холодная, снег валит сырой, слоны очень страшные.

В принципе, Семпронию следовало бы благодарить дурную погоду, поскольку именно она помешала Ганнибалу добить его отступающую армию. Но об этом консул уходящего года благоразумно предпочел промолчать.

У пунийцев также не все обстояло благополучно, хотя они и победили в этой схватке. Хуже всего было то, что они потеряли много животных — практически всех слонов и вьючных лошадей. Животные вообще, прямо скажем, более чувствительны к погоде, нежели люди: человека можно уговорить, воззвать к силе его духа, согреть у костра, а лошадь обычно погибает[69].

В Риме подошел к концу ежегодный спектакль на радость народу: выборы. Как мы знаем, консулов обычно выбирали двух, причем одного из патрицианского рода, а другого — из плебейского. Патрициев на сей раз достойно представлял Гней Сервилий Гемин, а плебеев — Гай Фламиний Непот.

Фламиний в своем роде был одиозной фигурой. Полибий относится к нему плохо и не без удовольствия пересказывает все связанные с ним скандалы.

Именно Фламиний в должности претора стал первым правителем Сицилии (в 227 году до н. э.), которая присоединилась к Риму после Первой Пунической войны. Через пять лет Фламиний впервые был избран консулом, однако разразился скандал: непопулярного в аристократических кругах консула от плебеев попытались отстранить под тем предлогом, что выборы происходили при крайне неблагоприятных предзнаменованиях. Фламиний был вольнодумцем, что не улучшало его репутацию. Однако основными грехами Фламиния были вовсе не отсутствие типично римского доверия к разного рода приметам, а тщеславие (на котором так удачно сыграл впоследствии Ганнибал) и проводимая им политика в галльских владениях: ранее эти земли принадлежали сенонским галлам, а в 232 году до н. э. они отошли к Риму; народный трибун Фламиний добился, чтобы эти территории были «отрезаны» римскому плебсу. Плебс, конечно, восхвалял Фламиния за это, но недовольных оказалось гораздо больше: это были римские патриции — раз, и собственно галлы — два. Политика Фламиния означала, что римляне отныне были отягощены особенной ненавистью галлов, и те в самый неподходящий для Рима момент перешли на сторону карфагенян.

Интересно, кстати, как много знал о Фламинии Ганнибал, который никогда не жалел усилий на то, чтобы тщательно изучить не только топографию местности, нравы и чаяния местных жителей, но и по возможности характер своего очередного противника в этой войне? Данный вопрос остается открытым...