С точки зрения Ганнибала. Пунические войны.

Глава XII. Сагунт как точка невозврата

Сагунт находился под протекторатом римлян, это был важный иберийский порт в устье реки Палансии, располагался он чуть северо-восточнее нынешней Валенсии и сохранился до наших дней с названием Сагунто.

Проримские историки утверждают, будто Сагунт наотрез отказался от покровительства карфагенян и что это вообще была древняя греческая колония со старыми, отнюдь не карфагенскими традициями. Говорили, что именно Рим по духу и политике сагунтийцам был ближе всего. Каково на самом деле было политическое настроение в этом городе, сейчас в точности установить невозможно.

С Гасдрубалом римляне подписали очередное соглашение. Тит Ливий сообщает:

«Видя его (Гасдрубала) замечательные способности возмущать племена и приводить их под свою власть, римский народ возобновил союз (с Карфагеном) под тем условием, чтобы река Ибер[48] служила границей между областями, подвластными тому и другому народу. Сагунтийцы же, обитавшие посредине, сохраняли полную независимость».

Успехи Гасдрубала вызывали в Риме нешуточную тревогу. Карфагенский полководец добился слишком многого, «действуя чаще умом, чем силой» (по определению Тита Ливия). Хуже всего было то, что ему удавалось ассимилировать местное население и присоединять к «карфагенскому миру» иберийские племена, которые расселились вокруг Сагунта.

Однако в начале 221 года Гасдрубал погиб. История его смерти покрыта мраком неведения или, точнее сказать, разукрашена цветастыми легендами — к великой печали гимназистов, которым приходилось писать сочинения на эту тему.

Лаконичнее всех был Полибий, который в немногих строках подвел итог жизни и деятельности Гасдрубала:

«Вождь карфагенян Гасдрубал... после восьмилетнего управления Иберией закончил жизнь в собственном доме, (где) он был коварно убит неким кельтом из личной мести. Гасдрубал много содействовал усилению могущества карфагенян и не столько военными подвигами, сколько дружественными отношениями с туземными владыками».

Однако миролюбие не гарантировало ему личной безопасности. Нельзя быть политиком и никого не обидеть. У Гасдрубала, естественно, имелись личные враги, и он пал жертвой мести.

Тит Ливий указывает на то, что Гасдрубал был убит кем-то из местных («варваров»): тот был «озлоблен казнью своего господина» и «убил Гасдрубала на глазах у всех, а затем дал схватить себя окружающим с таким радостным лицом, как будто избежал опасности; даже когда на пытке разрывали его тело, радость превозмогла в нем боль».

Естественным преемником Гасдрубала стал его зять Ганнибал, которому тогда исполнилось двадцать шесть лет. Его избрали солдаты, и народное собрание в Карфагене поддержало их.

Естественно, не мог промолчать заклятый друг семейства Баркидов — Ганнон, который прочно, на десятилетия, засел в карфагенском правительстве. Логика в его высказываниях отсутствовала; точнее, она была специфической: Ганнибал — это хорошо и справедливо, но все-таки это плохо и потому не надо.

Тит Ливий передает речь Ганнона в следующих выражениях:

«Требование Гасдрубала (вызвать Ганнибала в Испанию заранее, чтобы тот привыкал к обстановке и естественным образом стал его преемником), на мой взгляд, справедливо, однако я полагаю, что исполнять его не следует. Ганнибалу не пристало с раннего возраста знакомиться с „соблазном неограниченной власти, с блеском отцовского царства”, дабы карфагенянам не сделаться „рабами сына того царя, который оставил наши войска в наследство своему зятю" (плевок в сторону покойного Гамилькара). „Я требую, — завершил речь Ганнон, — чтобы мы удержали этого юношу здесь, чтобы он, подчиняясь законам, повинуясь должностным лицам, учился жить на равных правах с прочими. В противном случае это небольшое пламя может зажечь огромный пожар"».

Ганнона поддержало аристократическое меньшинство, однако народ высказался за то, чтобы отправить Ганнибала к его зятю за море. Ганнибал прибыл в Испанию — и сразу же, конечно, завоевал сердца всех отцовских ветеранов, которым показалось, «что к ним вернулся Гамилькар, каким он был в лучшие свои годы».

Отдавая дань храбрости, осмотрительности и воинским навыкам Ганнибала (у римлян не принято изображать врагов недостойными внимания, напротив — чем отважнее и сильнее противник, тем ценнее победа над ним), Тит Ливий подчеркивает: «Его жестокость, — пишет римлянин, — доходила до бесчеловечности, его вероломство превосходило даже пресловутое пунийское коварство. Он не знал ни правды, ни добродетели, не боялся богов, не соблюдал клятвы, не уважал святынь».

Три года служил молодой Ганнибал под началом своего зятя, а после его смерти унаследовал карфагенское войско — как и предрекал в Карфагене злокозненный Ганнон.

«Со дня своего избрания полководцем Ганнибал действовал так, как будто ему назначили провинцией Италию и поручили вести войну с Римом», — сетует Тит Ливий.

Ливий, конечно, рассуждает, заглядывая вперед: он-то знал, чем закончится вся эта история. Но Ганнибал в любом случае с самого начала понимал: ожидать, что римляне, разобравшись с кельтами на своих границах, будут терпеть активное Карфагенское присутствие в Иберии, мягко говоря, наивно.

Римляне обязательно нападут на карфагенян в Испании. Это просто вопрос времени. Причем очень недолгого времени.

Итак, камнем преткновения стал Сагунт, гавань, представлявшая большой интерес для всех сторон конфликта. В те времена, как уже говорилось, Сагунт находился под протекторатом Рима. Насколько старым был этот протекторат — нельзя утверждать однозначно: одни считают, что римляне наложили загребущие лапы на Сагунт задолго до того, как Ганнибал получил «в наследство» карфагенскую армию, другие называют 226 год до н. э. — год подписания договора, по которому Испания была разделена на сферы влияния Рима и Карфагена.

Ганнибал в первую очередь занялся, пока еще было время, укреплением своих позиций на Иберийском полуострове. С 221 по 220 годы до н. э., Ганнибал расширял карфагенские владения в северо-западной части Иберии. Он подчинил область, которая сейчас определяется как территория современной Ламанчи, и с хорошей добычей вернулся в Новый Карфаген. Там он выплатил жалованье наемникам и разделил между ними добычу, чем, несомненно, поднял свой авторитет в войсках на новую высоту.

На следующий год ему покорилась Германдика (нынешний город Саламанка в Кастилии). Этот край был населен воинственными кельиберами, и на обратном пути Ганнибал столкнулся с серьезной проблемой: разбитые, но не смирившиеся с поражением местные племена объединились против захватчиков.

Пунийцы были «отягощены добычей», их обозы были полны и двигались медленно. Кельтиберы прижали Ганнибала к реке Таг (Тахо). Ганнибал не стал вступать с ними в сражение и отошел к берегу, где разбил лагерь. Когда наступила ночь, он со своим войском перешел реку вброд и укрепился на противоположном берегу.

Как он и предвидел, враги продолжили преследование и также двинулись через водную преграду. Во время переправы Ганнибал и атаковал их.

Не исключено, что Ганнибал успел хорошо изучить психологию местных жителей. Кельтиберы были воинственны и горды, кроме того, их собралось гораздо больше, чем карфагенян. Поутру они увидели, что пунийцы отступили, перешли на другой берег и там окопались, следовательно — испугались. Так это ли не хороший повод всей массой обрушиться на врага и раздавить его?

В этой истории немного удивляют кельтиберские методы ведения боевых действий, основанные на принципе: видишь врага — атакуй. Более того, Ганнибал разместил на берегу сорок своих слонов (уж слонов-то кельтиберы не могли не увидеть?). Возможно, противник уповал на свою многочисленность. Причиной подобного безрассудства могла стать гордость, присущая кельтиберам: враг отступил, значит, он слаб и его можно раздавить.

Последствия подобной опрометчивости для кельтиберов стали катастрофическими. Ганнибал двинул на них конницу, которая легко расправлялась с пехотинцами, «застрявшими» в реке.

Тех, кто все-таки добрался до суши, ожидала теплая встреча со слонами. И наконец, когда остатки воинства кельтиберов все-таки выбрались на противоположный берег; хорошо обученная пунийская пехота завершила разгром.

Теперь Ганнибал перешел на земли «по ту сторону» реки Ибер, откровенно нарушив договор с римлянами, — и сделал это явочным порядком. Единственный город, который ему не сдался, был Сагунт.

Тит Ливий пишет о нем: «Это был самый богатый из всех городов по ту сторону Ибера, расположенный на расстоянии приблизительно одной мили от моря... В скором времени город значительно разбогател благодаря выгодной морской торговле, плодородию местности, быстрому росту населения, а также строгости нравов; лучшее доказательство последней — верность, которую они хранили союзникам (т. е. римлянам) до самой гибели».

Ганнибал прибег к римской тактике «разделяй и властвуй» (что с точки зрения Рима было сущим безобразием и нарушением авторских прав): он настраивал соседние племена против Са-гунта и сеял всяческие раздоры. В Сагунте сделали правильные выводы и отправили послов в Рим просить о помощи.

В Риме заскрипела государственная машина. Решено было поставить вопрос в Сенате. Затем отправить делегацию к Сагунту и рассмотреть дело на месте. Обсудить, сделать выводы, направить Ганнибалу ноту протеста, после чего двинуться в Африку и там переговорить с «пунийскими партнерами» на тему самоуправства Ганнибала и обид, чинимых союзникам римского народа. Римляне уже тогда знали толк в бюрократии — цивилизованная нация, не варвары какие неумытые!

Пока все это дело медленно набирало обороты, осада Сагунта началась.

Сенат собрал по сему поводу новое заседание. Следовало принять решение ввиду изменившейся обстановки. Одни сенаторы были настроены радикально: война и только война! Война против Карфагена повсеместно, в том числе и в Африке. Другие смотрели на вещи более реально и предлагали окоротить Ганнибала в Испании, а на Африку не замахиваться — дорого и без очевидных шансов на успех. Третьи бубнили, что лучше бы подождать тех посланников, которые уже сейчас на пути к Сагунту. Возможно, они привезут какую-то полезную информацию, на основании которой можно будет сделать новые выводы. Только если Ганнибал не внемлет увещеваниям и не оставит Сагунт в покое, придется ехать в Карфаген и там обо всем доложить, настаивая, чтобы правительство пунийцев само разбиралось со своим не в меру ретивым полководцем.

Осада Сагунта тем временем шла полным ходом. Для начала Ганнибал опустошил все окрестные поля, а затем подошел к городу. С одной стороны местность представляла собой равнину и позволяла выстроить войска для штурма, но именно там город был укреплен и защищен лучше всего.

Тем не менее Ганнибал попытался штурмовать Сагунт с равнины. Стрелки не подпускали пунийцев близко, и в одной из стычек Ганнибал был ранен дротиком в бедро.

Постоянный обстрел со стен Сагунта не позволял пунийцам создавать насыпи и рыть окопы, а вылазки защитников города приводили к большим потерям и уничтожению осадных орудий. В конце концов карфагеняне поняли, что город наскоком не взять, и приступили к осаде.

Сагунту тоже требовалась передышка. Обе стороны, естественно, не ограничились зализыванием ран; все это время интенсивно велись работы над строительством оборонительных и осадных сооружений. Карфагеняне отказались от идеи рыть окопы, зато придвинули к стенам города осадные навесы и тараны.

Жители Сагунта, следует отдать им должное, показали себя не только храбрыми, но и умелыми воинами. Насколько добродетель, понимаемая римлянами как верность союзу с ними, помогла им в сражении, конечно, большой вопрос; но то, что они держались против карфагенян очень уверенно — это точно. Правда, Ганнибал большой добродетели в этом не усмотрел.

Под ударом тарана рухнула часть одной из городских стен. Обрушение было таким сильным, что стена в своем падении увлекла за собой еще три башни. Страшный грохот и туча пыли оглушили осажденных и осаждающих. Карфагеняне теперь не сомневались в том, что им осталось сделать буквально шаг, чтобы окончательно завладеть городом. Однако когда пыль улеглась, стало видно: перед карфагенским войском в проломе стоят выстроенные правильным порядком отряды сагунтийцев. Горожане были готовы к решающей битве. Сражение началось фактически уже на окраинных улицах города.

Тит Ливий описывает оружие, которым бились сагунтийцы, — фаларика[49] с круглым сосновым древком и четырехгранным металлическим наконечником длиной почти в метр. Эта часть еще была обмотана паклей и обмазана смолой, чтобы при случае можно было поджечь и метнуть горящий снаряд. При случае фаларика могла пробить насквозь человека вместе со щитом. Брошенная издалека горящая фаларика поджигала щит; таким образом, пораженный воин терял его и следующий удар ветречал уже беззащитным.

Сражение велось настолько ожесточенно, что сагунтийцам удалось вытеснить врага из города и даже отогнать его в его собственный лагерь.

Ганнибал оказался, мягко говоря, в неприятной ситуации — и тут, в разгар боя, ему сообщают, что из Рима прибыли послы, которые хотели бы задать карфагенянину несколько бестактных и нелицеприятных вопросов.

Ганнибал не без оснований отвечал, что он сейчас слегка занят и что послам не стоит направляться прямо в гущу сражения — они могут пострадать от шальной стрелы.

Но как же быть? Ганнибал не сомневался в том, что римские послы, не сумев переговорить с карфагенянами в Испании, тотчас отправятся с жалобами на него прямо в Африку, к врагам Баркидов, и тогда из метрополии следует ожидать крупных неприятностей. Поэтому Ганнибал поспешно послал на родину своих людей с тем, чтобы те связались с членами семьи и своими сторонниками, подготавливая почву для превентивного удара. Когда римляне прибудут ябедничать на бесчинства, чинимые Ганнибалом в Испании, их будет ожидать весьма холодный прием.

В Африке римлян по крайней мере приняли, но выслушали с весьма кислыми лицами. Требования приструнить сына Барки не вызвали у карфагенян энтузиазма. Только оппозиция в лице непотопляемого Ганнона поддержала римских послов. Ганнон, если верить Титу Ливию, разразился речью, достойной Цицерона, и принялся упрекать карфагенское правительство в беспечности. Он, Ганнон, с самого начала говорил, что не следует давать войско сыну Барки. И что теперь? Нарушив мирный договор с Римом, он осадил Сагунт, союзный римлянам. Скоро, скоро, черным вороном каркал Ганнон, римские легионы будут осаждать сам Карфаген, возмездие придет!

Ну, насчет возмездия — оставим на совести Тита Ливия, который, в отличие от Ганнона, знал окончание этой саги. А вот что римляне вместо того, чтобы послать Сагунту в помощь свои непобедимые легионы, ездили взад-вперед и всюду говорили проникновенные речи, — это оставим на совести римлян.

Если сагунтийцы до последнего обороняют родной город «из верности союзу с Римом» и это добродетель, то как назвать поведение союзников, не пришедших на помощь этим добродетельным горожанам? Вопрос повисает в воздухе: ведь римляне сами себя назначили «хорошим парнем истории», и, что удивительно, практически весь мир с ними до сих пор соглашается...

Так или иначе, в Карфагене римские послы услышали альтернативную версию событий: «Войну начали сагунтийцы, а не Ганнибал, и Рим поступил бы несправедливо, жертвуя ради Сагунта своим старинным союзником и любезным другом — Карфагеном». Никаких сомнений, произнося эти слова пунийские сенаторы за спинами вертели увесистые кукиши.

Пока шли унылые переговоры на высоком уровне и выдвигались аргументы и контраргументы, Ганнибал дал войску несколько дней отдыха и под конец обещал отдать город на разграбление, что сильно подняло энтузиазм среди его солдат.

В Сагунте на скорую руку заново возводили укрепления и готовились к новому штурму. Этим штурмом Ганнибал руководил лично, используя многоярусную осадную башню. Она была выстроена такой большой, что оказалась выше любого из оборонительных сооружений города, и с каждого яруса могла вести боевые действия: везде были расположены баллисты и катапульты.

Обстрел полностью уничтожил отряды, обороняющие стену. После этого карфагеняне приступили к разрушительной работе: стали разбивать саму стену молотами и таранами.

Видимо, эту часть стены возводили как раз наспех, потому что камни, из которой она была сложена, не скреплялись раствором.

Довольно скоро укрепление не выдержало натиска, и первые отряды карфагенян ворвались в город, захватив прилегающие к стене участки. Там они быстро закрепились, перетащив катапульту на башню, господствовавшую над районом.

Сагунтийцы все еще не сдавались. Пока карфагеняне разрушали первую стену, защитники города спешно возводили вторую — по сути обычную баррикаду, которая должна была хотя бы ненадолго задержать нападавших.

На что же рассчитывали осажденные?

У них оставалась эфемерная надежда на то, что внезапный бунт среди подчиненных Ганнибалу местных племен отвлечет пунийцев от осады. Два иберийских племени были недовольны жесткой политикой карфагенян: те забирали у них слишком много солдат для своей армии. Иберийцы уже подумывали над тем, чтобы отпасть от такого неприятного и явно навязанного им «союза»; но Ганнибал посетил их лично, и они внезапно передумали.

Осада Сагунта не стала менее суровой на время этой короткой отлучки Ганнибала. Полководец оставил войска Магарбалу, сыну Гимилькона. Магарбал отличался завидной энергией и, когда Ганнибал вернулся, предъявил ему новые проломы в стене Сагунта. Еще один штурм привел к большим потерям, а карфагеняне продвинулись еще немного вглубь города.

В этот момент к Ганнибалу явился «посланник» из Сагунта по имени Алкон. Тот действовал на свой страх и риск, его никто не наделял полномочиями посла. По неизвестной причине — возможно, начитавшись «Илиады», — он решил, что личная просьба и искренние слезы окажут влияние на сурового полководца. Когда этого не произошло, Алкон просто превратился в перебежчика. Впрочем, Ганнибал назвал условия, на которых он даст Сагунту мир, но условия эти были просто ужасными: жителям сохранят жизнь, если они уйдут из города с одной сменой одежды и поселятся там, где им укажут.

Тогда функции переговорщика взял на себя некий ибериец по имени Алорк. Он служил в войсках Ганнибала, однако вызвался «помирить» враждующие стороны.

Ганнибалу, должно быть, стало любопытно, как он это сделает, поэтому он отпустил Алорка и наблюдал, как тот подходит к сагунтийцам и отдает им свое оружие.

Алорк сказал, что хоть условия сдачи, выдвинутые Ганнибалом, и тяжелы, но «душа человека покоряется там, где все средства к сопротивлению истощены». Алорк шел по городу, окруженный толпой, однако власти Сагунта решили выслушать посланника наедине, без участия широких масс общественности.

Алорк указал сагунтийцам на то, что римляне к ним на помощь не пришли и что средства к сопротивлению истощены практически все. Стены рушатся, продовольствия нет. Ганнибал победил в любом случае. Но сейчас еще не поздно попытаться сохранить свою жизнь — последнее, что осталось. Положим, карфагенянин забирает у сагунтийцев их город. Так этот город так или иначе уже принадлежит ему. Не лучше ли сосредоточиться на позитивном и думать, что Ганнибал оставляет побежденным, нежели скорбеть о том, что он у побежденных забирает?.. И так далее.

Пока велись все эти разговоры, толпа стягивалась к тому месту, где находился Алорк с городскими правителями. Люди пытались услышать, о чем идет речь.

И тем не менее власти Сагунта приняли решение не сдаваться ни за что! Поэтому они развели огромный костер и начали бросать в него ценности и все то, что Ганнибал намеревался у них забрать в качестве добычи. Некоторые горожане сами бросились в этот костер...

* * *

В то время как происходили вышеописанные трагические события, карфагеняне наконец развалили остатки стен Сагунта и вошли в город. Предложение Ганнибала о сдаче утратило свою силу. Был отдан приказ убивать всех взрослых граждан. Сагунтийцы с женами и детьми запирались в домах, поджигали собственные жилища и сгорали там вместе с домочадцами. Другие с оружием в руках бросались на врага и погибали в бою. Несмотря на то что часть города сгорела и знатные горожане побросали в костер свои сокровища, в руки карфагенян попала несметная добыча. Часть ее была отослана в Карфаген, часть роздана воинам; все остались очень довольны.

Падение Сагунта на самом деле осталось в памяти римлян как настоящая катастрофа, и даже спустя пять столетий Блаженный Августин — христианский святой!— в книге «О Граде Божием» вспоминает о нем. Августин направляет свою речь в первую очередь против римских богов, которые ничего не сделали для Сагунта. Языческие божества, говорит отец Церкви, — это просто идолы, предрассудки, которым не должно поклоняться, — и приводит пример из хорошо известной всем истории:

«Из всех бедствий Второй Пунической войны не было ни одного заслужившего более сожаления и жалоб, чем гибель Сагунта. Этот испанский город, весьма дружественный римскому народу, был разрушен за то, что хранил этому народу верность. Ибо Ганнибал, разорвав заключенный с римлянами договор, искал повод побудить их к войне. С этой целью он нагло подверг осаде Сагунт. Когда до Рима дошли об этом слухи, были отправлены к Ганнибалу послы, чтобы убедить его снять осаду. Не удостоенные вниманием, послы направились в Карфаген и жаловались там на нарушение договора; но, не добившись ничего, возвратились в Рим.

Пока все это тянулось, несчастный город... был разрушен карфагенянами на восьмом или девятом месяце осады. Ужасно читать о его гибели, а еще ужаснее описывать ее...

И что же, проявили как-нибудь себя в этом случае их боги, обжоры и плуты, с жадностью домогающиеся жертвенного тука и дурачащие людей, помрачая их умы мнимыми откровениями в ложных гаданиях? Что сделали они, помогли ли чем-либо наиболее дружественному к римскому народу городу, не дали погибнуть ему, когда он погибал вследствие своей верности? Они же сами присутствовали, несомненно, в качестве посредников, когда он вступал в союз с Римской республикой, заключив с нею договор... Если эти самые боги навели потом бурей и молниями ужас на Ганнибала, когда он был вблизи римских стен, и заставили его отойти, то нечто подобное им следовало сделать и тогда, с самого начала.

Смею заметить, что честнее было бы с их стороны разразиться бурею за друзей римлян, которые погибали за то, что не нарушили клятвы верности, хотя и не получили при этом никакой помощи, чем за самих римлян, которые сражались сами за себя и владели достаточными силами, чтобы противостоять Ганнибалу. Если они были блюстителями римского благоденствия и славы, они должны были не допустить лечь несмываемым пятном на эту славу гибели Сагунта. В противном же случае не глупо ли верить, будто благодаря их защите Рим не погиб от руки победителя Ганнибала, когда они не в силах были помочь городу, погибавшему за дружбу с Римом?»

Августин рассуждает логично, хотя ту же логику следовало бы перенести с римских богов на самих римлян...

Итак, вся сагунтийская кампания заняла, как принято считать, восемь месяцев. Взятие Сагунта стало открытым вызовом Риму и перевернуло новую страницу истории: началась Вторая Пуническая война.