С точки зрения Ганнибала. Пунические войны.

Глава XXII. Сиракузы

Летом 214 года до н. э. был убит молодой царь Сиракуз Гиероним. Он-то как раз пытался выполнить свой союзнический долг перед пунийцами, отправив две тысячи воинов против римских гарнизонов на Сицилии и во главе армии двинулся к Леонтинам где и погиб в результате заговора.

В Сиракузы прибыл со своими легионами консул Марцелл. Римский флот встал в сиракузской гавани. Граждане разволновались, пытались помешать римлянам сойти на берег. Но внутри города оставалась сильной политическая группировка, которая поддерживала Рим. После пятидесятилетнего правления Гиерона, который неизменно держал руку латинян, это было и неудивительно. В конце-концов народное собрание снова заключило с Римом мирный договор. Иначе, утверждали старые соратники умершего царя, Сиракузы оказались бы в состоянии перманентной войны, а кому это нужно?

Леонтины — еще один сицилийский город, склонявшийся к Карфагену, — был захвачен римлянами в том же 214 году д. н. э. Жители были перебиты, сам город разграблен. Это было сделано для устрашения тех, кому дружба с Карфагеном все еще представлялась привлекательной. Однако карательная акция имела и обратное действие: Сиракузы насторожились. Слишком уж круто забирают дорогие союзнички. Не повторилась бы история с Леонтинами и в самих Сиракузах. Заподозрившие неладное сиракузяне заперли ворота своего города и выставили стражу. Внутри городских стен обострялась политическая борьба. Марцелл поспешно двинулся от Леонтин обратно к Сиракузам... но на сей раз его встретили враждебно и ворот не открыли.

Это стало знаком того, что Сиракузы перешли на сторону Карфагена.

Попытки переговоров ни к чему не привели. Римляне разбили лагерь неподалеку от города.

Шел 213 год до н. э. К теме осады и штурма римскими легионами во главе с Марцеллом города Сиракуз относится история изобретений великого математика Архимеда, чье имя знакомо каждому школьнику, равно и легенда о его гибели. Архимед изобретал весьма оригинальные приспособления, которые помогали защищать родной город, поэтому штурм Сиракуз римлянами оказался безуспешным. Марцелл перешел к осаде.

Полибий так описывает эти события:

«Приготовив навесы, метательные орудия и все прочее, нужное для осады, римляне надеялись при многочисленности рабочих рук покончить с приготовлениями в течение пяти дней и опередить неприятеля. Но при этом они не приняли в расчет искусства Архимеда, не догадались, что иногда дарование одного человека способно сделать больше, чем огромное множество рук. Теперь они убедились в этом по опыту. Город был достаточно крепок уже тем, что облегающая кругом стена покоилась на высотах и поднимающемся перед городом утесе; к ним трудно подойти даже и тогда, если бы осаждаемые не оказывали никакого сопротивления... Архимед заготовил внутри города, а равно и против нападающих с моря такие средства обороны, что... у них заранее готово было все для отражения врага на всякие случаи.

...Архимед соорудил машины, приспособленные к метанию снарядов на любое расстояние... Если же снаряды начинали лететь поверх неприятеля, Архимед употреблял в дело меньшие машины, каждый раз сообразуясь с расстоянием, и наводил на римлян такой ужас, что они никак не решались идти на приступ или приблизиться к городу по суше...

... В течение восьми месяцев римляне оставались под стенами города, и не было такой уловки или отважного дела, перед которыми они остановились, но ни разу уже не осмеливались идти на приступ...»

Неудача легионеров под Сиракузами сразу же вызвала подъем антиримских настроений по всей Сицилии, а затем там очень кстати появились карфагенские войска, которые подошли и с суши, и с моря. Сицилийцы начали изгонять из своих городов римские гарнизоны.

Сиракузы пали в 212 году до н. э. благодаря измене[123]. Во время разграбления города погиб и Архимед[124]. В Рим были отправлены статуи и картины, захваченные в Сиракузах в качестве добычи. Впрочем, сетует Ливий, в конце концов подобное деяние послужило причиной упадка нравов и разрушения благочестия: распространилась распущенность, с которой грабили святилища, да и посещать святилища исключительно ради того, чтобы полюбоваться на красивые статуи, тоже несколько противоречит идее богопочитания...

Говоря о том храме, который был украшен Марцеллом из воинской добычи, взятой в Сиракузах, Ливий имеет в виду храм Чести и Доблести возле Каленских ворот. Этот храм был выстроен по обету в 233 году до н. э. Квинтом Фабием (Медлителем) и был посвящен Чести. Затем в 222 году до н. э. там дал обет уже сам Марцелл — он тогда воевал с галлами и ему требовалась «поддержка свыше». В 211 году до н. э., после взятия Сиракуз, Марцелл повторил свои обеты и преподнес храму взятую им добычу.

Позднее Марцелл захотел посвятить старый храм уже обоим воинским божествам, то есть присоединить к Чести Доблесть, но понтифики воспротивились. Тогда Марцелл возвел для Доблести новую часть храма. В 205 году до н. э. сын Марцелла (сам Марцелл к тому времени погиб, это случилось двумя годами ранее) освятил пристройку. Так что история храма возле Каленских ворот, украшенного статуями и картинами из Сиракуз, достаточно сложна и запутанна.

...Сицилия еще продолжала сопротивляться римлянам, но Марцелл умело вел свою политику, общался с проримски настроенными гражданами, заново заключал союзнические договоры, предоставлял покорным городам льготы: так, он согласился не размещать в Тавромении римский гарнизон, хотя это, конечно, сильно противоречило интересам Рима.

На Сицилии продолжали действовать карфагенские военачальники — Эпикид[125] и Ганнон; третьим к ним был прислан от Ганнибала Муттин — также родом из Африки. Он был человеком «надежным» и «хорошо изучившим у Ганнибала военное дело». С верными нумидийцами Муттин ходил по всей Сицилии, «поддерживая чувство верности в союзниках» Карфагена и приходя им на помощь, когда те в ней нуждались.

Ганнон вышел из Агригента, где его осаждали римляне, и встал лагерем у реки Гиммера. Марцелл развернул свои силы приблизительно в четырех километрах от него и стал смотреть — что тот предпримет.

Подошел Муттин и ринулся через реку в немедленную атаку. Передовые части римлян были смяты и отошли за укрепления.

И тут у Муттина восстали нумидийцы. Триста человек покинули карфагенскую армию. Муттин пошел за ними, чтобы уговорить их вернуться. Перед уходом он упрашивал Ганнона не начинать сражение, пока не вернется сам[126].

Ганнон был недоволен: он — карфагенский полководец, его на эту войну отправил сам Сенат Карфагена, а какой-то африканец (Муттин происходил из африканского племени, связанного с Карфагеном родством) будет ему указывать, как поступать. Еще и вся слава достанется Муттину. Нет уж.

Марцелл уже обо всем знал. Особенно радовало его отсутствие сейчас у противника страшной нумидийской конницы, которая внезапно закапризничала и отправилась восвояси из действующей армии.

Сражение началось и длилось недолго. Оставшиеся нумидийцы просто стояли на флангах и смотрели. Когда солдаты, находившиеся в центре, побежали — началось бегство и на флангах. В тот день Марцелл захватил восемь слонов. Разбитые карфагеняне из числа уцелевших разбрелись кто куда, кто-то бросился в Агригент, кто-то попал в плен.

Марцелл победителем вернулся из Сицилии. 212 год до н. э. подходил к концу.

На Сицилии еще не было так спокойно, как хотелось бы: карфагеняне удерживали несколько городов. Окончательно избавиться от пунийцев римлянам удалось лишь в конце 210 года до н. э.

Однако основным театром военных действий все еще оставалась Южная Италия. Здесь римляне отвоевывали то, что когда-то принадлежало им — и что, по их мысли, теперь по праву должно принадлежать им вечно. Кое-какие греческие города оставались верны Риму исключительно благодаря тему, что там размещались римские гарнизоны. Так, стоило римлянам вывести из Метапонта своих людей, как тот мгновенно перешел к карфагенянам.

На самом деле греческие поселенцы южной Италии не любили ни римлян, ни карфагенян. Карфаген издревле оставался их естественным врагом — соперником в торговых делах. Если бы Ганнибал одержал окончательную победу и установил в обитаемых землях карфагенское господство, то греки потеряли бы свои старые торговые связи.

В свою очередь коренные жители Южной Италии сильно недолюбливали греков, эти колонисты были им ни к чему. Говоря проще, в регионе, как и в самом начале греческой колонизации, о которой рассказано в книге первой, царила здоровая атмосфера взаимной ненависти — надо заметить, что греки и сами себя-то не любили, поскольку греческий сосед из города напротив — такой же конкурент и враг, как римлянин или карфагенянин.

И римские союзники, и пунийцы были для греков одинаково нежелательны. Но приходилось решать, какое зло на данный момент для греков наименьшее. Поэтому в каждом из греческих городов южной Италии образовались по две враждующих группировки.

Богатый, удобно расположенный у моря Тарент подумывал перейти на сторону Ганнибала. Этому во многом содействовала умело организованная карфагенским полководцем «пятая колонна»: несколько сотен местных юношей, служивших в римских вспомогательных войсках, попали в плен к Ганнибалу и были им милостиво отпущены на свободу. Теперь они громко агитировали в пользу доброго, щедрого, всегда отзывчивого к незнакомым людям карфагенянина. Это сработало. Кроме того, по обыкновению идею союза с Карфагеном поддерживала местная чернь. Она, в отличие от аристократии, не была связана с Римом родственными узами.

Таким образом, внутри Тарента организовался заговор. Город перейдет к Ганнибалу при условии, что пунийцы позволят не платить дани, жить по своим законам и самостоятельно решать важные вопросы: выделять ли солдат для карфагенской армии, выдавать ли карфагенянам римских солдат, попавших в плен.

Благодаря поддержке внутри городов Ганнибал в 212 году до н. э. получил Тарент, Гераклею[127], Фурии и Метапонт.

Говоря о жителях южной Италии, массово переходивших на сторону Ганнибала, следует отметить, что основным их желанием было получить обратно те земли, которые были отобраны римлянами для создания латинских колоний. Ничего иного они от этого союза не хотели и ничего этому союзу от себя давать тоже не стремились.

И в первую очередь они не собирались воевать за далекий Карт-Хадашт в том числе и потому, что семитская цивилизация Северной Африки была для них абсолютно чуждой: чуждой по языку и ментальности.

В северной Италии дела обстояли совершенно иначе. Галлы, которые пришли к карфагенянам, пополнили ряды армии. Они рвались в бой.

Но жители Южной Италии сражаться вообще не намеревались. Им нужна была только земля, их земля. Капуя, например, как помним, внесла в договор с Ганнибалом следующий пункт: никто из местных не обязан служить в карфагенской армии, разве что по доброй воле.

В результате Ганнибал получил союзников, которые не столько помогали ему, сколько обременяли. Они не давали пунийцам ничего, зато Ганнибал обязан был защищать их от римлян и даже не мог оставлять солдат на постой, не говоря уж о том, чтобы забирать у капуанцев продовольствие[128].

Самыми крепкими сторонниками Рима — если не считать городов-крепостей с хорошими римскими гарнизонами — оказались Неаполь, Кумы, Нола, Петелия и несколько этрусских городов. Там власть принадлежала в первую очередь аристократам, а те оставались нерушимыми союзниками Рима. Там, где чернь имела хоть какое-то влияние, власть Рима была гораздо слабее.

Нерушимым оказалось господство Рима в средней Италии. Там жили старые римские союзники. Они веками сражались с римлянами бок о бок, вместе делили невзгоды и добычу. Эта территория стала опорой Рима в войне с Карфагеном. Здешние жители не видели никаких выгод для себя в переходе на сторону Карфагена.

Эквы, марсы, марруцины, сабиняне, оски, пицены сохранили верность старинному союзу. Ни одна из здешних общин не согласилась вступить в союз с Ганнибалом.

Кстати, именно об этом обстоятельстве и напомнили Ганнибалу (через его брата Магона) карфагенские сенаторы, когда говорили о неудачах карфагенян в поисках союзников в центральной Италии.