С точки зрения Ганнибала. Пунические войны.

Глава XXVI. В ожидании Ганнибала

В Карфагене тем временем настроение упало ниже нулевой отметки. Сенат сотрясался от криков. Тунет[151] сдался Сципиону, сам Карфаген находился в осаде, римляне приближаются.

Баркиды выдвинули предложение: а давайте начнем с римлянами переговоры, затянем их подольше, дадим Ганнибалу время вернуться из Италии? Когда Ганнибал вернется, разговор будет уже другой, а пока надо бы потянуть.

И летом 203 года до н. э. группа карфагенских сенаторов отправилась в Тунет. В Тунете с комфортом расположился Сципион. Войдя к нему, послы пали ниц. Сципион был римлянин и республиканец, его потрясло такое самоуничижение... Карфагеняне не скупились на слова. Они признают свои ошибки. Но это все Ганнибал. Это он развязал войну. Баркиды тоже постарались. Баркиды виноваты во всех несчастьях. Нельзя, однако, заставлять целый народ платить за неосмотрительность одного только рода, пусть даже такого знатного, как род Барки. Сципион же известен своим благородством и милосердием — ну и так далее.

Сципион выдвинул свои условия: Карфаген возвращает Риму всех, кого захватил в плен или обратил в рабство — раз; выводит из Италии войска — два; отдает Риму Испанию без разговоров — три; также Балеарские острова — тоже Риму; сдает весь военный флот, выплачивает титаническую контрибуцию и обеспечивает римскую армию хлебом.

В общем и целом притязания были непомерны, повергая Карфагенскую империю во прах, тлен и разорение. В первую очередь потому, что Сципион не мог не понимать: если ему ответят отказом, он ничего противопоставить Карфагену не сможет. Римлянин просто не располагал достаточными ресурсами для того, чтобы взять такой огромный город, как Карфаген. Укрепления пунийской столицы выглядели (и были!) неприступными. Конечно, после падения Тунета и Цирты Карфагену неоткуда ждать помощи, но сказать, что он будет легкой добычей, было бы преждевременно. Лучше уж отрубить Карфагену руки, лишив его флота, и запереть в Африке. Хотя бы на время.

Но... Карфаген вназапно согласился.

Осенью 203 года до н. э. делегация из Африки прибыла к Риму. В сам город представителей враждебного государства не пустили, переговоры происходили на Марсовом поле.

Карфагеняне настаивали на том, что во всем виноват Ганнибал. Это он, мерзавец, все придумал! Это его коварными происками разорена цветущая Италия и ее обитатели оставлены без штанов! Какое ужасающее, немыслимое самоуправство! Ой вэй!

Римляне озадаченно переглянулись, поскольку с термином «штаны» в массе своей знакомы не были.

Мы помним, что еще раньше вставал вопрос: от чьего лица действовал Ганнибал, ведя войну сначала в Испании, а потом в Италии. На свой страх и риск он предпринял все эти походы или же оставался «официальным» полководцем, представителем своего правительства и своей Родины? Сейчас Карфаген изображал дело так, что Ганнибал — это авантюрист-одиночка, за чьи безответственные выходки не должен расплачиваться миролюбивый пунийский народ[152].

В ответ летели привычные обвинения в «пунийском вероломстве». И, в общем, определенная доля вероломства имела место: карфагеняне не только торговались из-за мирного договора, но и зорко смотрели по сторонам. Они довольно быстро поняли, что у Сципиона в Риме есть противники, в первую очередь — Сервилии из Альба-Лонги. В 203 году до н. э. консулами стали два Сервилия — Цепион и Гемин. Окончательное решение касательно переговоров должен был принять кто-то из консулов. Ждали приезда Гемина, он застрял в Этрурии, но должен был вернуться с минуты на минуту. Цепиона вызывать не стали, он следил за Ганнибалом в Бруттии, не стоило отвлекать его от этого важного занятия.

Без Гемина ничего не решится, сказали Сервилии. Соратник Сципиона, Квинт Цецилий Метелл, напротив, настойчиво напоминал Сенату о том, что только убедительные и яркие победы Сципиона сделали вообще возможной эту ситуацию, в которой Рим диктует Карфагену условия мирного договора.

В конце концов Сенат объявил, что никаких переговоров не будет, пока карфагеняне топчут римскую землю. Пусть сначала надоевший хуже горькой редьки Ганнибал покинет Италию. Немедленно! Бегом!

В начале 202 года до н. э., зимой, договор был наконец одобрен, а Ганнибал выступил из Бруттия. У него имелись какие-то грузовые корабли, но их определенно не хватало для того, чтобы погрузить всех, поэтому пришлось спешно строить новые.

С Ганнибалом отплывали и его африканцы. Италийцы, которые переходили на сторону Карфагена, идти с разбитым полководцем в Африку отказались. Ливий утверждает, что Ганнибал приглашал их к себе небольшими группами — «поговорить», те доверчиво приходили, и тут их истребляли. История сомнительная.

Наконец карфагеняне отбыли. Ганнибал ступил на землю Африки, которую покинул много лет назад.

Его войска разбили лагерь в Гадрумете[153], недалеко от места высадки. Ганнибал не торопился в Карфаген. В сенате заправляла враждебная ему группировка, которая отчасти была повинна в том (как он сам считал), что план захвата Италии провалился. Разумеется, Ганнибал не мог не знать и о том, что на него повесили всех собак за минувшую войну. Короче, дома все обстояло достаточно проблематично, поэтому он оставался в Гадрумете.

Весной 202 года до н. э. Карфаген, не задумываясь, нарушил перемирие, ради которого пустился на такие унижения. Римляне, кстати, с презрением припомнили «коварным пунийцам», как те падали ниц. Но смутить этим карфагенян не удалось[154].

Из Сардинии и из Сицилии отбыли два каравана с продовольствием. Они предназначались для Сципиона. Один благополучно добрался до места назначения, а вот второй угодил в шторм, корабли разметало, они терпели бедствие. И произошло это прямо на глазах у жителей Карфагена, а там уже очень плохо обстояли дела с пропитанием. Корабли со всем погруженным на них добром тонули на глазах у домовитых потомков финикийских купцов. Гасдрубал не выдержал, снарядил пятьдесят военных кораблей и двинулся к погибающим римским транспортам. Захватив их, он привел их в порт и разгрузил.

Сципион сидел у себя в Тунете и ждал вестей. Два известия пришли к нему одновременно: во-первых, из Рима — Сенат одобрил мирный договор с Карфагеном; во-вторых, из Карфагена — Карфаген только что нарушил мирный договор.

Сципион предложил разрешить недоразумение: давайте вы вернете нам то, что захватили, а мы закроем на случившееся глаза?

Но карфагеняне уже знали, что Ганнибал в Африке, поэтому римлян засыпали насмешками, а на обратном пути чуть не убили.

Сципион начал готовиться к войне: отправил людей к Маси-ниссе, приказав собирать войска, и прошелся по богатой хлебной области, разграбив ее почти дочиста.

В Гадрумет явились «ходоки», умоляя Ганнибала спасти их от супостата. Ганнибал выступил в район Замы. Зама находится где-то в пяти днях пути от Карфагена, на запад[155].

Сципион шел на соединение с Масиниссой. Причем вестей от нумидийского царя он не получал и действовал, скорее, наугад, сильно рискуя. Ганнибал пытался вклиниться между союзниками и не дать им соединиться. Возможно также, что Ганнибал хотел напасть на Масиниссу раньше, чем тот встретится со Сципионом. Это было бы логично.

У Замы Ганнибал остановился и выслал разведчиков, а те быстро попались римскому сторожевому отряду. Сципион же позволил захваченным пунийским лазутчикам осмотреть лагерь и затем отпустил, чтобы те рассказали своему господину обо всем, что увидели.

Ганнибал, согласно преданию (и не исключено, что на самом деле), почувствовал личный интерес к этому римлянину и попросил о личной встрече.

Почему? Зачем? Из любопытства? Он мог разбить Сципиона, у которого на тот момент еще не было нумидийской конницы, и встретиться с ним уже после битвы.

Эпизод личной встречи двух великих полководцев дал сюжет для множества пафосных живописных полотен и гобеленов. Разговор состоялся с глазу на глаз.

Карфаген находился в крайне невыгодной ситуации. Даже в случае победы он мог бы рассчитывать лишь на освобождение своей территории от присутствия вражеской армии. В случае победы Рима Карфагену пришлось бы полностью подчиниться победителю.

Полибий утверждает, что Ганнибал взывал к милосердию Сципиона. Мы знаем, что Полибий общался с ветеранами той войны, поэтому его данные могут быть — с оговорками — достоверны.

Но Сципион отказался «проявить милосердие» и заявил, что Карфаген должен склониться перед Римом, подписать, собственно говоря, акт о безоговорочной капитуляции или же «предоставить суд оружию», то есть вступить в битву.

Тем временем Масинисса явился и привел четыре тысячи всадников и шесть тысяч человек пехоты. На этом любые «переговоры» можно было считать законченными. Возможно, Ганнибал знал о своей армии или о своей родине что-то, чего не знал Сципион, и именно поэтому попросил о личной встрече. Это навсегда останется тайной.

Сципион перенес лагерь в место под названием Маргарон (Нараггара)[156]. Где это и как оно в точности называлось — определить не удается. В любом случае историческое сражение называется «битва при Заме».

В конце лета или в начале осени 202 года до н. э. произошло это сражение. Единственным преимуществом карфагенян были слоны — восемьдесят боевых слонов, расположенных впереди боевого строя. За ними стояли наемники, а вторую линию карфагенского строя образовали ливийцы и солдаты Гасдрубала. Наконец чуть в стороне, в резерве, разместилась «старая гвардия» — ветераны италийской кампании, прибывшие вместе с Ганнибалом из Бруттия. Сам он также находился среди этих проверенных людей.

Конница заняла фланги: слева — нумидийцы, справа — карфагеняне.

Ганнибал не имел возможности повторить «Канны» — на это у него не хватило бы сил, но он собирался сдержать римскую конницу и прикрыть хотя бы старую гвардию. Пехота должна была вступать в бой постепенно: сначала слоны освобождают путь наемникам, потом идут наемники, следом — ливийцы. Если удастся заставить римлян отступать, отборные части карфагенской пехоты довершат разгром. Каждый новый удар, таким образом, будет сильнее предыдущего. Ну а если ничего не получится — Ганнибал сохранит свои лучшие войска и сумеет с их помощью организовать отступление.

Сципион выстроил войска ровно так, как в учебнике по римской тактике: гастаты — принципы — триарии, классический манипулярный римский строй. Однако кое-какое новшество, применительно к новым условиям, он внес: оставил между манипулами «коридоры» — пространство для прохода слонов. Конница традиционно заняла фланги: на правом Масинисса, на левом — Лелий. Часть солдат Масиниссы остались в резерве, позади строя.

Слоны оказались плохо управляемы и предпочли пробежать по пустому пространству, а не ломиться на людей с копьями. Римские конники довольно быстро обратили в бегство кавалерию противника и пустились за ней в погоню.

Столкновение первых линий пехоты привело к тому, что римляне прорвали карфагенский фронт, ряды сражающихся смешались, и началась свалка. Беспорядочные схватки смещались все ближе к тому месту, где находился резерв Ганнибала — его старая гвардия. Он спешно разделил ее надвое и выставил по флангам. Ему удалось избежать полной неразберихи.

И если бы бой продолжался на прежних условиях, то есть пехота против пехоты, все могло бы еще закончиться для Карфагена не худшим образом. Но в разгар боя Лелий и Масинисса вернулись: они прекратили преследование противника и набросились на «старую гвардию» Ганнибала с тыла. Скоро от этих отборных солдат, прошедших огонь и воду, фактически ничего не осталось[157].

Ганнибалу удалось спастись с маленьким отрядом всадников. Он направился в Гадрумет[158].

Смысла возвращаться в Карфаген уже не было: карфагенский сенат сильно не одобрял военные поражения, а неудачливых полководцев (особенно таких, кто имел много политических противников) предпочитал распинать. В Гадрумете Ганнибал высидел какое-то время, пока партия его сторонников, очевидно, не подготовила почву для его возвращения.

Ганнибал не видел родной город тридцать шесть лет. Тем горше было ему отчитываться перед советом старейшин в поражении: война была проиграна, придется соглашаться на мир с Римом, причем на любых условиях, какие предложит победитель.

Сципион умел не только побеждать, но и «пользоваться победой». Он аккуратно очистил брошенный лагерь карфагенян от всего полезного, прихватив с собой фураж и оружие, затем добрался до Утики и оттуда морем направился в сторону Карфагена.

Римский флот был перехвачен эффектно украшенным кораблем карфагенских послов: это судно было все в цветах и лентах, на его борту находились важные сановники, в том числе старый интриган Ганнон и некий Гасдрубал Гед. Сципион предложил вернуться в Тунет и там поговорить по душам.

Как помним, Ганнон был главным противником Баркидов и вдохновителем «партии мира». Не такого «мира» хотел Ганнон, но после поражения выбирать не приходилось.

Сципион устроил «стол переговоров» в своем старом военном лагере, в Тунете, где ему все было знакомо: здесь была его территория, и он чувствовал себя уверенно. Пунийские сановники мялись, краснели, ковыряли землицу носком сапога и из последних сил пытались сохранять лицо. Сципион поливал их презрением, напоминая о пресловутом «пунийском вероломстве», о том, как они тянули время и ждали возвращения Ганнибала; он выкатил им все претензии, какие у него накопились.

Поражение под Замой позволило римлянину продиктовать условия, которые фактически означали римский протекторат. Карфаген отныне был ограничен во внешнеполитической деятельности — она регулировалась Римом. Если Карфагену хочется с кем-то воевать, он должен получить у Рима разрешение. Причем касалось это военных действий не только за пределами Африки, но и в самой Африке.

Флот Карфагена уничтожался. Десять трирем, которые Рим «милостиво» оставлял побежденному, были чем-то настолько несущественным, что о них и говорить-то не стоило. Слонов римляне решительно забирали. Контрибуция была настолько большой, что выплачивать ее Карфагену пришлось бы в течение пятидесяти лет. Сто знатных карфагенян отправляются в Рим заложниками. Ну и корабли с грузами, захваченные у римлян год назад, тоже придется вернуть.

Помимо прочего, римляне ограничили территориальные владения Карфагена: позволено было сохранить лишь те земли, которые принадлежали ему до начала войны. Эти границы оказались не четко определенными, и сами римляне тоже не были в состоянии указать их. Так, своему союзнику Масиниссе римляне отдавали территории нумидийских массилиев, которые были захвачены Карфагеном, — но какие точно земли, до каких пределов они простирались? В этой неопределенности изначально была заложена возможность для грядущих конфликтов, которые в какой-то момент стали для Карфагена фатальными.

Ливий описывает драматическую сцену, разыгравшуюся в Совете старейшин Карфагена. Послы вернулись с мирным договором, для Карфагена тяжелым и позорным, и огласили его. Сципион, действовавший «добрым словом и оружием», в общем, мог не сомневаться в том, что за мир, даже такой, Совет старейшин выступит единогласно. Ганнибал был в ярости, но ему приходилось молчать. Действительно, «за» высказались все, кроме некоего Гискона, который пафосно потребовал во что бы то ни стало продолжать борьбу.

И тут Ганнибал взорвался. Он схватил Гискона за шиворот и отшвырнул. Полководца призвали к порядку; в ответ он проворчал, что он «грубый солдат» и ему не до хороших манер. А вообще, добавил Ганнибал, стоит быстро соглашаться на предложенные условия, пока они не стали еще хуже.

В 201 году до н. э. Сципион все еще оставался проконсулом Африки, и все сухопутные силы подчинялись именно ему. В Риме, как ни парадоксально, мирным договором остались не вполне довольны. Лучше бы вообще стереть Карфаген с лица земли, чем давать ему какую-то возможность дышать. Спорили долго, но в конце концов все-таки договор утвердили. Карфагеняне выпустили римских пленников.

Миссия Сципиона в Африке была завершена. В порту города Утика он погрузился на корабли, забрав с собой четыре тысячи человек, томившихся в пунийском плену. Вместе с добычей Сципион привез в Рим свое новое прозвище — Африканский. Ливий утверждает, что Сципион был первым из римских военачальников, кто получил прозвание по имени побежденной им страны.

На африканском берегу пылал карфагенский флот. Тит Ливий передает историю, случившуюся вскоре в карфагенском сенате, где крупные землевладельцы слаженным хором оплакивали свое имущество: скоро им предстояло сделать первые выплаты по погашению Риму колоссальной контрибуции.

«В карфагенском сенате скорбели и плакали. Ганнибал, рассказывают, засмеялся, — сообщает Ливий. — И Гасдрубал Козленок (Гед) упрекнул его: он смеется над общим горем, а сам ведь и виноват в этих слезах.

„Если бы, — отвечал Ганнибал, — взгляд, различающий выражение лица, мог проникнуть и в душу, то там стало бы ясно, что этот смех, за который вы меня укоряете, идет от сердца не радостного, а почти обезумевшего от бед. Пусть он не ко времени, но все-таки лучше, чем ваши глупые и гнусные слезы. Плакать следовало, когда у нас отобрали оружие, сожгли корабли, запретили воевать с внешними врагами — тогда нас и ранили насмерть... А мы лишь в той мере чувствуем общее бедствие, в какой оно касается наших частных дел, и больнее всего нам денежные потери... Боюсь, скоро вы поймете, что сегодня плакали над самой малой из наших бед!“»

Может показаться парадоксальным, но именно Сципион способствовал тому, чтобы Ганнибал не подвергался преследованиям со стороны своих соотечественников. И причина была не только в личном уважении, а в первую очередь в том, что Ганнибал обладал здравомыслием, которого, очевидно, были лишены многие его сограждане. В любом случае Ганнибал «исчезает из поля зрения» на несколько лет — он не арестован, не ведет' боевых действий, не выступает в сенате... Сказать точно, где он находился и чем занимался, невозможно.

В 196 году до н. э. он был избран суффетом[159] Карфагена — главой исполнительной власти. На этом посту Ганнибал занялся «чисткой кадров» — устранением противников Баркидов. Для начала он потребовал финансовый отчет от какого-то магистрата. Магистрат этот был Баркидам враждебен и, здраво поразмыслив, «приглашение» суффета отклонил. Ганнибал мгновенно арестовал его и созвал народное собрание. На собрании он высказал обвинения в адрес данного магистрата и судейского сословия в целом. В собрании эта речь вызвала всеобщее одобрение, и вот уже принято решение: судьи будут избираться каждый год заново, причем два срока подряд не разрешается становиться судьей никому. Иными словами, мы видим, как Ганнибал в должности суффета манипулирует народным собранием и в обход высшей знати принимает важнейший закон. Сенат фактически лишается реальной власти.

Бюст Ганнибала, найденный при раскопках в Капуе

Со стороны Ганнибала это был политический ход: ему следовало что-то делать с людьми, которые почти полвека не давали Баркидам проводить свою политику, мешали их завоеваниям, не присылали подкрепление и, пока те сражались на чужбине, строили против них козни на родине. Ганнибал рассчитывал переложить на этих богатых людей основное бремя контрибуционных выплат.

Найти повод для того, чтобы облегчить личную казну знатных граждан Карфагена, оказалось проще простого. Любой из них так или иначе был неизбежно замешан в махинациях, причем некоторые — в весьма масштабных. Главным источником неправедного дохода являлись земельный налог и морские пошлины. Деньги, которые должны были поступать в государственную казну, текли в закрома влиятельных политиков. Достаточно было проверить одну финансовую ведомость — как разоблачения хлынули буквально рекой. Ганнибал объявил перед народом: если вернуть суммы, присвоенные олигархами за последние годы, то легко можно выплатить Риму все положенные средства — и не придется облагать для этого дополнительным налогом простых граждан.

Иными словами, он пообещал карфагенскому народу покрыть наиболее тягостные расходы, связанные с минувшей войной, за счет узкой группы богачей. Ганнибал, если верить Ливию, хорошо понимал, что посягательство на деньги для его соотечественников «больнее всего», и нанес удар в правильное место.

И вот тут возникает один парадокс, который спустя некоторое время в прямом смысле слова взбесил римлян. После тяжелого поражения в затяжной войне Карфаген... расцвел.

С одной стороны, он, конечно, лишился боевого флота и завоеванных территорий, в том числе Испании с ее рудниками. А с другой — большая часть собственно карфагенских ресурсов осталась нетронутой. Война не нанесла ущерба землям возле Карфагена, за исключением окрестностей Утики. Поскольку в армии сражались в основном наемники, то и по гражданам Карфагена война не ударила. Более того, лишенные римлянами права воевать без разрешения, карфагеняне занялись созидательным трудом. И в первую очередь — сельским хозяйством.

И вот с момента катастрофической битвы при Заме прошло десять лет — а Карфаген уже предлагает Риму: давайте мы погасим весь долг единовременно. Сумма, собрать которую государству, по расчетам римской бухгалтерии, потребовалось бы полвека, «внезапно» оказалась в наличии всего за десять лет. Кстати, Рим отказался. Ему было выгоднее получать деньги долго, а не сразу и много.

Карфаген начал поставлять в Рим хлеб[160], причем по коммерческим ценам. Раз уж нет возможности торговать с кем-то еще за морем, так можно торговать с самим Римом, тем более что римляне опять ввязались в войны — против Филиппа Македонского и против Антиоха Сирийского[161]. Солдатам нужен был хлеб, и карфагеняне пшеничное зерно производили массово и экспортировали. Причем имели место как крупные продовольственные поставки, так и «частные лавочки». Комедиограф Плавт, который пользовался в Риме бешеной популярностью (в основном за изумительно скабрезный юмор), сочинил комедию «Пуниец». Персонаж по имени (опять!) Ганнон — типичный торгаш-карфагенянин: носит кольца и серьги, тунику не подпоясывает, болтает на всех языках, но болтает плохо (Плавт передает его характерную ломаную речь[162]), короче — комический, гротескный и неприятный тип, несомненно, узнаваемый на улицах. А это значит, что для римского плебса фигура мелкого купчишки из Карфагена была хорошо знакомой.

Карфагеняне бойко торговали посудой и плодами сельского хозяйства. Вопрос, как пунийцы доставляли в Италию свою продукцию? Очевидно, имел место торговый флот. На который римляне закрывали глаза? Или который был официально дозволен, коль скоро он не военный?[163] Где флот — там и порт, а где порт — там развивающаяся инфраструктура...

Карфаген утратил политическую независимость во всем, что касалось его внешних сношений, и вместе с тем обрел экономическое процветание. Но это процветание оказалось недолгим.

В таких условиях надломленная финикийская империя не имела будущего.