С точки зрения Ганнибала. Пунические войны.

Глава XXVIII. Последний пожар

В 150 году до н. э. закончился пятидесятилетний срок зависимости Карфагена от Рима, определенный последним мирным договором. У римского Сената появился повод для размышлений. Карфаген экономически процветал, его следовало ослабить, пока Новый Город вновь не поднял голову. А сейчас у Карфагена появится такая возможность. Поэтому Рим принял, что называется, превентивные меры.

Оккупация Масиниссой — римским союзником, который «приглядывал» за Карфагеном все это время, — богатых земель Эмпории (в 193 году до н. э.) вызывала непрекращающийся протест карфагенян. Масинисса давал неправдивые объяснения, которым в Риме охотно «верили». Время от времени из Рима приезжали посольства — разбираться в ситуации. И, естественно, ничего не решали, поскольку весь этот конфликт был Риму необходим: «Разделяй и властвуй».

Уверенный в своей безнаказанности, Масинисса непрерывно расширял владения за счет Карфагена. С 174 по 173 год до н. э. он отобрал у карфагенян около семидесяти селений и небольших городков. Его действия позволяли римскому Сенату регулярно вмешиваться в карфагенские дела.

В 152 году до н. э. в Карфаген прибыла очередная римская делегация: Гамилькар и Карталон, вожди, враждебные Масиниссе, напали на нумидийцев, засевших на спорных территориях.

Марк Порций Катон, возглавлявший посольство, высокопарно объявил, что «договор, заключенный при Сципионе, не нуждается ни в каком разбирательстве, ни в каком исправлении; надо только, чтобы из него ничего не нарушалось». На самом деле в этом договоре изначально была заложена мина замедленного действия — ведь точные границы им установлены так и не были.

После чего посланники осмотрели Карфаген и были шокированы его процветающим видом. Это выглядело как плевок в лицо победителю! Вместо того чтобы влачить жалкое существование и быть на последнем издыхании, Карфаген самым наглым образом увеличил свое население, активно развивал торговлю, граждане его выглядели сытыми и хорошо одетыми — талант финицийцев к бизнесу сделал свое дело.

Плутарх описывает выступление Катона перед Сенатом следующим образом:

«Найдя Карфаген не в плачевном положении и не в бедственных обстоятельствах, как полагали римляне, но изобилующим юношами и крепкими мужами, сказочно богатым, переполненным всевозможным оружием и военным снаряжением и потому твердо полагающимся на свою силу, Катон решил, что теперь не время заниматься делами нумидийцев и Масиниссы и улаживать их, но что, если римляне не захватят город, исстари им враждебный, а теперь озлобленный и невероятно усилившийся, они снова окажутся перед лицом такой же точно опасности, как прежде. Без всякого промедления вернувшись, он стал внушать сенату, что прошлые поражения и беды, по-видимому, не столько убавили карфагенянам силы, сколько безрассудства, сделали их не беспомощнее, но опытнее в военном искусстве, что нападением на нумидийцев они начинают борьбу против римлян и, выжидая удобного случая, под видом исправного выполнения условий мирного договора, готовятся к войне.

Говорят, что, закончив свою речь, Катон умышленно распахнул тогу, и на пол курии посыпались африканские фиги. Сенаторы подивились их размерам и красоте, и тогда Катон сказал, что земля, рождающая эти плоды, лежит в трех днях плавания от Рима. Впрочем, он призывал к насилию и более открыто; высказывая свое суждение по какому бы то ни было вопросу, он всякий раз присовокуплял: „Кажется мне, что Карфаген не должен существовать". Напротив, Публий Сципион Назика, отвечая на запрос или высказываясь по собственному почину, всегда говорил: „Мне кажется, что Карфаген должен существовать". Замечая, по-видимому, что народ становится непомерно заносчив и уже совершает множество просчетов, что, упиваясь своими удачами, исполнившись гордыни, он выходит из повиновения сенату и упорно тянет за собою все государство туда, куда его влекут страсти, — замечая это, Назика хотел, чтобы хоть этот страх перед Карфагеном был уздою, сдерживающей наглость толпы: он полагал, что карфагеняне не настолько сильны, чтобы римляне не смогли с ними совладать, но и не настолько слабы, чтобы относиться к ним с презрением. То же самое тревожило и Катона, но он считал опасной угрозу, нависающую со стороны государства и прежде великого, а теперь еще отрезвленного и наказанного пережитыми бедствиями, меж тем как римский народ буйствует и, опьяненный своим могуществом, делает ошибку за ошибкой; опасным казалось ему приниматься за лечение внутренних недугов, не избавившись сначала полностью от страха перед покушением на римское владычество извне. Такими доводами, говорят, Катон достиг своей цели: третья и последняя Пуническая война была объявлена...»

Плутарх, по обыкновению, драматизирует и беллетризирует происходящее. Невозможно предположить, чтобы в Риме и раньше не знали о том, что в Карфагене дела идут более чем хорошо. Но требовался эффектный жест, отлично заметный не только сенаторам, но и римским богам. Богов следовало убедить в том, что «Карфаген должен быть разрушен» и что это будет невероятно справедливо.

Катон непрерывно твердит о том, что ненавистный город процветает и что так быть не должно. Почему поражение не оказалось для карфагенян трагическим, не убило их, не растоптало? Они тренируют свое военное искусство в стычках с нумидийцами для того, чтобы потом напасть на римлян. Им только дай повод — и начнется война, а ведь никто не забыл, как Ганнибал буквально стучал в ворота Рима... Вывод один — «Карфаген должен быть разрушен!» Мы знаем, что этими словами Катон заканчивал любое свое выступление, они вошли в легенду.

Римские политики разделились на два лагеря. Единомышленники Сципиона (речь идет о внуке Сципиона Африканского — Сципионе-младшем) придерживались умеренных взглядов, единомышленники Марка Порция Катона — крайних. Сципионы были аристократами, Катона поддерживали богатые землевладельцы и торговцы. Политически Катон был врагом аристократии. Его сторонники — торговцы, финансисты, богатеи из незнатных фамилий — получали после разрушения Карфагена все его торговые связи и экономические преференции и отсутствие конкурента. Естественно, «Карфаген должен быть разрушен»! Сципионы же «неосмотрительно» предлагали сохранить Карфаген как союзный Риму город. Однако Катон пользовался огромным авторитетом и сумел продавить свое решение[168].

В Карфагене же в это самое время взяла верх политическая группировка ультра-патриотического направления. В 152 году до н. э. они изгнали из Карфагена приверженцев Масиниссы, в общей сложности сорок человек. Они бежали к Масиниссе и стали упрашивать его как можно скорее начать войну с Карфагеном.

Масинисса предпринял провокацию. Он отправил в Карфаген своих сыновей, Гулуссу и Миципсу. Те явились к стенам великого города и потребовали, чтобы карфагеняне приняли назад сорок изгнанников и вообще перестали выказывать враждебность. Естественно, старый хитрец Масинисса прекрасно знал, что карфагеняне этого не сделают. Они даже ворот Гулуссе и Миципсе не открыли. А когда «посольство» уходило восвояси, небольшой отряд карфагенян на него напал и убил нескольких человек. Вот тогда Масинисса и получил свой повод для войны и осадил город Героскоп.

Мирный договор с Римом запрещал карфагенянам воевать без разрешения. Но Масинисса здорово взбесил их, и они в том же 152 году до н. э. выступили против нумидийцев, имея армию в двадцать пять тысяч пехотинцев и четыреста всадников. Пунийский полководец по имени Гасдрубал возглавил вооруженные силы Карфагена и даже добился каких-то успехов. Удалось переманить к карфагенянам несколько тысяч нумидий-ских всадников, поскольку у Масиниссы в рядах сторонников единства не наблюдалось.

Вообще карфагеняне торопились поскорее закончить эту маленькую войнушку, пока от «старшего брата» не пришел гневный окрик. Пунийцы согласились отдать нумидийцам землю возле Эмпория и заплатить тысячу талантов серебра. Масинисса потребовал вернуть ему предателей. Этого сделано не было, и из Рима прибыли уполномоченные. Естественно, не для того, чтобы все уладить и прекратить кровопролитие, а с намерением продолжить политику «разделяй и властвуй».

Фактически Рим стоял перед самым большим выбором в своей истории: в каком мире ему предстоит существовать как цивилизации — однополярном или многополярном.

Следовало оценить шансы Масиниссы на победу. Если ну-мидийский царь проигрывает пунийцам, конфликт следовало остановить. Если же есть вероятность, что Масинисса одержит верх, — подстрекать его к дальнейшей эскалации конфликта.

Так и случилось. Масинисса осадил пунийцев в их лагере, и в конце концов голод принудил их сдаться. Они бросили оружие и уже уходили, когда Гулусса напал на них и, безоружных, перебил почти всех.

Очередная спорная территория отошла к Масиниссе. Ситуация начала выглядеть слишком хорошо для нумидийцев: он фактически готов был проглотить Карфаген. А если это произойдет, то Африка, неровен час, породит «нового Ганнибала», только уже не финикийского, а нумидийского. Парадоксальным образом Карфаген стал опасен Риму не потому, что был богатым и сильным, а наоборот — из-за того, что оказался излишне слабым. Нельзя было допустить, чтобы Масинисса присвоил добычу, которая принадлежала Риму и на которую Рим уже наложил свою тяжелую руку.

Большинство античных историков называет столкновение Карфагена с Нумидией главной причиной Третьей Пунической войны, в результате которой Карфаген был уничтожен.

Полибий указывает: «(Римляне) всегда хотели выглядеть так, как будто приступают к войне только ради самообороны, из нужды».

В Карфагене понимали, что Риму необходим предлог и что карфагенские военные этот предлог Риму только что преподнесли на серебряном блюде. Было решено как можно скорее «извиниться», поэтому пунийцы быстренько приговорили к смерти основных виновников войны — Гасдрубала и Карталона, а также еще нескольких членов демократической оппозиции. Гасдрубал вовремя бежал — позднее, когда начнется война с Римом, он станет главнокомандующим.

Тем не менее Карфаген отправил в Рим письма с извинениями и раскаянием. Римские послы прибыли в Карфаген и вопросили: «Почему разжигатели войны были казнены так поздно?» Пунийские старейшины мямлили и внятных ответов не давали. Пока посланники ездили туда-обратно, пока пунийцы еще надеялись уболтать «старшего брата», римская армия вовсю готовилась к войне.

Причем римский Сенат продолжал поддерживать у карфагенян иллюзорную надежду, что удастся как-то договориться. Выдвигались все новые и новые условия. Потребовали заложников — триста человек, сыновей старейшин. Тех доставили в течение месяца. Война еще не была объявлена, но в воздухе ощутимо сверкали молнии.

В Рим явились посланники из Утики — второго по величине карфагенского города, — и добровольно предались в руки римлян. Согласно Ливию, «посольство это... было приятно сенаторам и в высшей степени оскорбительно для карфагенян». Теперь стало ясно, что у Карфагена не осталось друзей.

У Карт-Хадашта, собственно, было два пути: либо последовать примеру Утики и отдаться в безраздельную власть римлян, либо «мужественно принять войну».

И война была Римом объявлена. Карфаген нарушил мирный договор 201 года до н. э. Мало того что он самовольно воевал с Масиниссой — он создал новый флот, собрал и вооружил армию.

Третья Пуническая война началась в 149 году до н. э. Римскую армию возглавили не самые одаренные (очень мягко говоря) ее полководцы — консулы Маний Манилий и Луций Марций Цензорин.

Летом 149 года до н. э. восемьдесят тысяч пехотинцев и четыре тысячи всадников собрались на Сицилии и начали готовиться к переправе в Африку. В Утику прибыли четыре легиона. Лагерь был разбит на побережье. Таким образом, Карфагену пришлось воевать на два фронта — с римлянами и нумидийцами.

Консулы получили в Сенате четкое указание: никакого мирного урегулирования, только капитуляция (и Карфаген должен быть разрушен!). Карфагеняне явились в римский лагерь в Утике и принялись упрашивать римлян повремеменить, не нападать — те потребовали сдать оружие и флот. Пунийцы подчинились. Карфагенский флот, «добровольно сданный в надежде на мир», был сожжен в гавани.

После этого римляне выдвинули новое требование. Они желали, чтобы пунийцы покинули город Карфаген и построили новый — на расстоянии восьмидесяти стадий от моря.

Это был смертный приговор для всей пунийской цивилизации. Как карфагенянам, купеческому морскому народу, жить — без оружия, без армии, без флота, без доступа к морю? Самый смысл существования Карфагена — это торговля и мореплавание. Римляне с видом лицемерного благочестия добавляли, что все это делается для пользы граждан города и что их храмы и «жилища мертвых» останутся в неприкосновенности.

Карфагеняне, по Ливию, сказали:

«Делаем вам другое предложение, более приемлемое для нас и более славное для вас: город, ни в чем не повинный перед вами, оставьте невредимым, нас же самих убейте. Ведь только так вы покажете, что гневаетесь на людей, а не на храмы, богов, могилы и город».

Цензорин уверял, что море — главный источник всех бед: море провоцирует на торговлю, путешествия, морской разбой, завоевания. А вот жили бы пунийцы вдали от моря, не манили бы карфагенян загадочные дали и чужие богатые земли — не случилось бы с ними такой беды. Да и земледелие гораздо более выгодная вещь, чем морская торговля. Пересказывать все эти бредни тягостно и неприятно. От пунийцев потребовали, чтобы они уничтожили свою родину собственными руками. Вместо этого они взялись за оружие. Если Карфагену суждено пасть, то пасть в битве.

Рим принял политическое решение о полной физической ликвидации конкурирующей цивилизации. Впервые в истории человечества.

Карфагеняне спешно готовились к обороне. Всех рабов освободили и призвали в армию. Гасдрубал, так удачно оставшийся в живых после конфликта с Масиниссой, вернулся и возглавил двадцатипятитысячную армию. Внук Масиниссы, перешедший к карфагенянам, который носил имя Гасдрубал, командовал городским гарнизоном — на нем лежала ответственность за оборону внутри города.

Римляне надеялись, что войдут в безоружный Карфаген и не встретят сопротивления. Однако ворота оказались закрытыми, а на стенах размещались метательные орудия.

Римляне совершенно не ожидали такого взрыва ярости. Они искренне думали, что у Карфагена ресурс жизнеспособности исчерпан окончательно, и даже предложили противнику месяц-другой поразмыслить: может, к тому времени плохое настроение карфагенян пройдет и они все-таки примут условия мира?

В городе постоянно работали оружейные мастерские, женщины отдавали свои волосы для изготовления канатов метательных орудий. Немецкий историк Теодор Моммзен, «сторонник» Рима, называет народную ненависть к Риму карфагенян «гениальной — даже можно сказать, демонической».

Масинисса не выглядел чересчур довольным: он много лет допекал Карфаген, отхватывал от его земель клок за клоком, фактически сумел поставить его на колени — и вот явились римляне, можно сказать, на все готовенькое и собираются пожать плоды его трудов. Масинисса вообще перестал быть любезным. Римляне попросили его дать солдат. Он отвечал, что, когда понадобится, пришлет кого-нибудь. Тут еще внук Масиниссы оказался в числе карфагенских полководцев — это не добавляло согласия между союзниками.

Римляне, однако, не особо и нуждались в союзниках. Они и без посторонней помощи осадили Карфаген.

Манилий штурмовал город с материка, Цензорин с кораблей перебрасывал лестницы на стены в тех местах, где они были наиболее уязвимы. Но и первая, и вторая попытки захватить Карфаген штурмом провалились. Гасдрубал разбил лагерь у римлян в тылу и получил возможность нанести им удар в любой момент. Осада велась в сложных условиях, приходилось учитывать слишком много факторов.

И вот осенью 148 года до н. э. Цензорин с отрядом солдат отправился за лесом — требовалась древесина для осадных машин. В этот момент его атаковал Гимилькон, командир пунийской конницы. Пятьсот римских солдат были убиты во время этого неожиданного нападения.

Новый штурм города был предпринят вскоре после этого события. Засыпав болото и придвинув две башни с таранами прямо к крепости, римляне разрушили часть стены. В пролом они могли уже видеть улицы. Римляне готовы были ворваться в город... Карфагеняне ждали этого и напали на тех, кто появился из пролома, с двух сторон. Военный трибун Сципион удержал большую часть римских солдат от подобного безрассудного поведения — только это, в общем, и спасло римскую армию от полного разгрома в тот день. Сципион, пишет историк, «оказался более дальновидным и осторожным, чем консул».

Манилий, человек, мягко выражаясь, неопытный в военном деле, вступил в бой с Гасдрубалом и отступил с большими потерями.

Два года кампании против пунийцев прошли бесславно. Война против Карфагена приводила римлян только к новым и новым потерям. Озлобленный Масинисса все холоднее относился к Риму, который отобрал у него добычу.

В римском Сенате серьезно обсуждали неудачный ход войны против Карфагена. Прибыли уполномоченные послы — изучить обстановку, затем сообщили обо всем увиденном и услышанном в Сенате.

Рассказ о Сципионе, спасшем римлян от полного истребления в день штурма, престарелый Марк Порций Катон легендарно прокомментировал цитатой из «Одиссеи»: «Он лишь с умом; все другие безумными тенями реют».

Сенату было также доложено о бездарном командовании Цензорина и Манилия. Поэтому Сенат молча ждал, когда истечет срок их консульства, чтобы выдвинуть консулом Сципиона.

К тому времени царь Масинисса скончался. Перед смертью он призвал Сципиона и ему завещал свое царство: пусть этот римлянин, который «один лишь с умом», распорядится нумидийским наследством правильно.

Сципион передал царские сокровища и титул сыновьям покойного царя.

Законных сыновей у Масиниссы было трое. Миципса получил верховную власть, Гулусса — командование армией, Мастанаба — гражданское правление. Незаконных сыновей неистовый нумидиец наплодил более сорока, всем им вручили подарки в качестве утешительного приза.

Сципион знал, что делает: трое основных наследников непременно рано или поздно начнут борьбу за возможность править самодержавно.

Гимилькон (он известен под прозванием Фамея), пользовавшийся славой самого храброго из карфагенских полководцев, перешел на сторону римлян с отрядом более чем в тысячу всадников (точное число неизвестно). Чем конкретно привлек его Сципион — неизвестно; но вообще он известен не только как хороший полководец, но и как умный дипломат.

Имея хорошую поддержку в лице Фамеи и Гулуссы, Сципион сумел захватить у неприятеля большое количество добычи и продовольствия. В Риме хотели, чтобы Сципион приехал домой вместе с Гимильконом. Сципиона провожало все войско, и все дружно желали ему вернуться консулом.

Гимилькон получил от Сената коня, золотую сбрую, пурпурную одежду, золотые пряжки, палатку с полным оборудованием, сто мин серебра, — задарили его с головы до ног.

В Африке все успехи принадлежали только Сципиону. Новый консул, Кальпурний Пизон, который действовал в то время, ничего путного не добился. Карфагеняне имели перевес. Гулусса потерял отряд почти в тысячу всадников, который перешел к карфагенянам. Миципса и Мастанаба обещали римлянам помощь, но ничего не делали — ждали, как повернут события.

Постепенно пунийцы захватывали Ливию, а карфагенские дипломаты пытались создать антиримскую коалицию, призывая на помощь мавров и нумидийцев: «Как только римляне покорят нас, они примутся за вас». Сыновья Масиниссы всем говорили «да-да», но с места не двигались.

В самом Карфагене опять начались политические разногласия. В конце концов члены городского совета обвинили командира гарнизона Гасдрубала в том, что он тайно помогает своему дяде, Гулуссе, и убили его. Теперь все вооруженные силы пунийцев подчинялись одному командующему, также Гасдрубалу, — тому, что действовал со своими войсками вне городских стен.

В Риме негодовали. Вроде Карфаген ослаблен. Вроде бы союзники от него отвернулись. И снова внутри города неугомонные пунийцы пустились в интриги и распри... Так почему же Карфаген до сих пор не разрушен?

Хорошо, конечно, было бы избрать консулом Сципиона и отправить воевать с Карфагеном, но возрастной ценз не позволял. Сципион слишком молод. Однако глас народа звучал единодушно: Сципиона в консулы! Плутарх говорит, что он был избран «не просто как угодный притязатель, но как скорый и верный победитель Карфагена».

В 147 году до н. э. Сципион был назначен командующим и отправлен в Африку. Он привез подкрепление и набрал добровольцев среди союзников Рима.

Удивительное дело! Могущественный Рим вел войну с безоружным Карфагеном уже третий год — и все еще не мог одолеть его.

Кальпурний Пизон проявил себя ничуть не лучше, чем Манилий. Он подвел лестницы к стенам, где ему казалось удобнее проломиться в город, и часть солдат поднялась по ним. Карфагеняне в ответ открыли ворота и напали на римлян. Те вбежали в открытые ворота — и, разумеется, попали в ловушку.

Корабли Сципиона появились в самый критический момент этой нелепой атаки и спасли римлян от верной гибели. Бездарных полководцев Сципион отослал в Рим от греха подальше и разбил свой лагерь недалеко от стен Карфагена.

Карфагеняне Гасдрубала стояли совсем близко, приблизительно в километре от римлян.

В римской армии царила анархия: Пизон приучил своих солдат «к лености, жадности и грабежам». К войску прибились мелкие торговцы и мародеры. Всю эту лишнюю публику Сципион вышвырнул прочь и вернул в армию дисциплину.

Напомним географическое положение города Карфагена: он располагался на полуострове, который отделен от материка перешейком. С моря стена Карфагена была одинарной, зато выстроенной на отвесных скалах. Со стороны перешейка стена была тройная, и там же находилась цитадель, которая называлась Бирса. Между стенами, в частности, размещались стойла для лошадей и слонов (слонов насчитывалось до трехсот). Там же находились и казармы.

На севере имелось большое предместье, которое называли Мегалия (Мегара), обнесенное валом. Вот на это предместье, Мегалию, и был направлен удар Сципиона.

Он разделил войско — одну часть отправил на северо-запад, другую часть — на юго-восток. С юго-восточным отрядом находился и сам Сципион. В той стороне произошел штурм, ворота были разбиты — укрепления Мегалии вообще не являлись серьезными — и карфагеняне отошли в цитадель, в Бирсу. В лагере Гасдрубала, который находился, как помним, в стороне от городских стен, поднялась паника. Карфагеняне ворвались в город, под защиту укреплений.

Сципион, однако, решил не занимать Мегалию. Слишком уж «пересеченной» была там местность: сады, каналы, заросли. Вместо этого он уничтожил брошенный людьми Гасдрубала лагерь. Теперь римляне занимали весь перешеек, отделявший Карфаген от «большой земли». Таким образом, великий город был отрезан от возможности снабжения, и среди осажденных незамедлительно начался голод.

Консул пришел на перешеек «всерьез и надолго» — выстроил для своей армии укрепления более сильные, нежели сооружали римляне, разбивая обычный лагерь. Сципион готовился к штурму Карфагена.

Гасдрубал решил немного взбодрить своих сограждан, а ничто не может быть духоподъемнее, нежели хорошая массовая казнь: пленных римлян вывели на городские стены и принялись увечить, отрубать им руки и так далее, а после всех зверств — убивать и сбрасывать вниз. Горожане, однако, не воодушевились от этой чудовищной расправы, наоборот: до сих пор у них сохранялась хотя бы видимость надежды на то, что римляне, взяв Карфаген, их пощадят. Теперь этой надежды не осталось вовсе. Что касается римлян, то они тоже не были устрашены, — они пришли в ярость.

Гасдрубал фактически установил в городе военную диктатуру. Теперь сенаторы даже не решались поднять голос.

Тем временем ситуация ухудшалась с каждым днем, и Гасдрубал попробовал договориться с Гулуссой. Если римляне снимут осаду, карфагеняне согласятся на любые их условия.

Сципион сказал сразу — «нет», но Гулусса уговорил его хотя бы «подумать». В следующем году истекают консульские полномочия Сципиона, на все готовое придет новый консул и заберет победу себе. Тогда Сципион сказал, что обещает жизнь только Гасдрубалу с семьей и еще десяти семьям, которые тот назовет. Разрешается забрать с собой десять талантов или всех рабов. На этом все. Гасдрубал это предложение отверг.

Сципион, впрочем, и не рассчитывал, что тот согласится, и продолжал заниматься делами осады. Для окончательной блокады Карфагена следовало отрезать его от всякой связи с морем. Поэтому выход в гавань следовало для карфагенян закрыть. Римляне принялись сооружать насыпь. Карфагеняне пытались прокопать новый выход к морю — на другой стороне гавани. Женщины, дети — все принимали участие в этой безнадежной затее.

Строили корабли из любой древесины, какую находили под рукой. И соорудили, как говорят, сто двадцать кораблей, которые через эту новую гавань вышли в море. То была последняя надежда отчаявшихся людей.

Корабли римлян между тем были оставлены без присмотра — или почти без присмотра; все, включая гребцов, работали на осаде.

Дальнейшее не вполне понятно. Историки дружно утверждают, что, если бы карфагенский флот, «возрожденный из пепла», сразу атаковал безоружные корабли римлян, те лишились бы своего флота. Вопрос — почему пунийцы этого не сделали? Для чего вышли в море — просто «посмеяться над противником», показать ему свою силу и как следует запугать? Трудно представить себе что-нибудь более глупое: зачем раскрывать свои карты такому сильному противнику, как Сципион, и давать ему время опомниться и подготовиться к отражению атаки? А как же фактор внезапности?

Существовала какая-то другая, более простая причина, почему карфагенский флот не напал на римлян сразу. Возможно, то были не сто двадцать кораблей, а гораздо меньше. Или они были оснащены гораздо хуже и нападать не могли. Но остается непроясненным вопрос, для чего они вообще показались перед римлянами.

Так или иначе, римляне получили предупреждение о возможном нападении с моря. Они привели свои боевые корабли в порядок и вышли навстречу карфагенянам. Те только на третий день осмелились дать морской бой. Карфагеняне тем не менее возлагали немалые надежды на это сражение, каковое, впрочем, не принесло перевеса ни одной из сторон.

Карфагеняне нанесли римлянам ущерб, но завершить битву не смогли — наступила ночь. Утром римляне оттеснили их в гавань и осадили. Ночью карфагеняне устроили вылазку и подожгли осадные башни и машины противника. Пока римляне паниковали, а Сципион успокаивал их, приказав убивать всех паникеров и дезертиров, карфагеняне вернулись под защиту городских стен.

Но римляне недаром славились своим терпением и упорством. Они продолжили осаду и построили новые осадные машины. За такими занятиями прошло лето 147 года до н. э.

Продовольствие просачивалось в Карфаген из Ливии, через Неферис. Туда отправился Гулусса с боевыми слонами и через двадцать два дня осады захватил крепость. Когда Неферис пал, ливийцы потеряли опорный пункт, через который снабжали Карфаген, и столица фактически лишилась всякой надежды.

Наступила весна 146 года до н. э., и в один далеко не прекрасный день римляне прорвались в город через гавань. Они пробивались к цитадели — Бирсе, — двигаясь по трем главным длинным улицам. Начались уличные бои. Карфагеняне отстаивали буквально каждый дом. Любой шаг давался римлянам с кровью. А дома в Карфагене, между прочим, были высокие, и за каждый этаж приходилось сражаться.

Скоро пожар охватил городские здания. Римлянам приходилось снова «копать» — везде были завалы, дымящиеся развалины, трупы. Все это нужно было расчищать, чтобы могла пройти армия. В таких трудах прошла неделя. Наконец римская армия оказалась перед цитаделью, где собралось свыше пятидесяти тысяч человек, включая женщин и детей. Нижний город горел, все было окутано огнем и дымом. К Сципиону прибыла делегация из храма, который также находился в Бирсе. Римляне называют бога, которому посвящен этот храм, Асклепием, но мы уже знаем, что это был древний ханаанский Эшмун. Делегация молила о милости.

Сципион обещал сохранить жизнь тем, кто сдается в плен (их ожидало рабство), кроме римлян-перебежчиков. Этим пощады не будет. Предатели-римляне, собственно, ничего другого и не ожидали, поэтому подожгли храм и погибли в огне. В пламя пожара бросилась вместе с детьми и жена Гасдрубала, а он совместно с воинами (называют цифру в тридцать шесть тысяч) сдался Сципиону.

Речь жены Гасдрубала, которую та произнесла прежде, чем совершить это эффектное самоубийство, передают многие античные историки, разукрашивая ее всеми цветами радуги. Впрочем, более вероятной следует считать версию, согласно которой женщина и ее дети были просто убиты римскими солдатами. Тогда многих постигла подобная участь.

Итак, город, которому угрожал Сципион-дед, был разрушен его внуком — также Сципионом! В этом многие видели преемственность и перст судьбы. Кроме того, гибель Карфагена сопоставляли с падением Трои. Сципион прямо цитировал стихи Гомера:

Будет некогда день, и погибнет священная Троя, С нею погибнет Приам и народ копьеносца Приама[169].

Воочию представали какие-то легендарные титанические времена. Вершились огромные и страшные события.