С точки зрения Ганнибала. Пунические войны.

Глава XX. Золотая Капуя

После Канн Ганнибал ожидал, что из Рима к нему придут послы и запросят мира. Полибий пишет по этому поводу так:

«После победы при Каннах Ганнибал получил во власть восемь тысяч римлян. Даровав жизнь всем пленным, он дозволил им отправить послов к остававшимся дома согражданам для переговоров об освобождении их ценою выкупа. Когда римляне выбрали из своей среды десять знатнейших граждан, Ганнибал обязал их клятвою возвратиться и отпустил. Уже по выходе из лагеря один из выбранных сказал, что забыл что-то, и возвратился в лагерь, взял забытую вещь и опять ушел, полагая, что возвращением в лагерь он сдержал данное слово и освободил себя от клятвы. По прибытии в Рим послы просили и убеждали сенат не противодействовать спасению пленных и дозволить всем им по уплате трех мин (около 300 денариев) за каждого возвратиться к присным своим... Сенаторы не склонились перед несчастиями, не забыли велений долга и все обсудили, как подобало. Они поняли намерения Ганнибала, увидели, что он желает этим способом добыть себе денег и вместе с тем охладить военный пыл противника, дав понять, что и побежденному остается надежда на спасение. Сенаторы решительно отвергли просьбу послов, и ни сострадание к своим, ни ожидаемые выгоды от возвращения пленных граждан не изменили их решения. Отказом от выкупа пленных они разбили расчеты и надежды Ганнибала, и для римских воинов издали закон, повелевающий побеждать или умирать в сражении и не оставляющий побежденному никакой надежды на спасение[109]. Сделав такое постановление, сенаторы отпустили девять послов, добровольно согласно клятве возвращавшихся к Ганнибалу, сами отослали обратно к неприятелям и десятого, который думал было освободиться от клятвы обманом. Так что Ганнибал не столько радовался победе, одержанной над римлянами, сколько изумлялся и унывал при виде несокрушимого мужества, какое эти люди проявляли в принятом решении».

Хитрость десятого заложника, таким образом, не удалась. Вся эта история должна была подчеркнуть еще большую решимость Сената биться до последнего. По сему поводу Тит Манлий Торкват выступил с гневной речью против тех, кто сдается в плен живыми. Учитывая, что сами сенаторы, люди знатные и пожилые, в сражениях не участвовали, остается только восхититься тем мужеством, с каким они соглашались проливать чужую кровь. Впрочем, добавляет Ливий простодушно, сенаторы «испугались и выкупной суммы: нельзя было оставить казну пустой — много денег ушло на покупку и вооружение рабов, взятых в солдаты, — не хотели и обогащать Ганнибала, по слухам, в деньгах весьма нуждавшегося».

Вместе с пленными, которые явились своего рода «посланцами доброй воли» карфагенян, в Рим прибыл Карталон (Карфалон), знатный карфагенянин — полномочный представитель Ганнибала. Если бы римляне согласились на переговоры, Карталону поручено было изложить предлагаемые условия. Однако к нему были высланы ликторы с сообщением: пусть Карталон как враг до ночи покинет землю Рима. Никаких переговоров не будет.

Ганнибал действительно считал, что война закончилась и что он как победитель может диктовать условия побежденным. Однако этого не произошло, и Ганнибал фактически увяз в Италии.

По некоторым версиям, Ганнибал не решился двинуться против непосредственно Рима потому, что армия его была ослаблена множеством битв, а из Карфагена не поступало подкреплений. Родное правительство не присылало своему великому полководцу ни солдат, ни денег, оно не поддерживало его и флотом. В карфагенском сенате заседало слишком много противников Баркидов, которым ни к чему было усиление их авторитета и влияния.

Таким образом, согласно этой версии, в полной мере «воспользоваться своей победой», одержанной при Каннах, Ганнибалу помешали политические враги дома[110].

Еще одно соображение: решиться на штурм такой сильной крепости, как Рим, — это фактически пойти ва-банк. Если штурм окажется неудачным (а некоторые исследователи не без оснований полагают, что «штурмовать города Ганнибал не умел»), то это одним махом уничтожит все победы и достижения карфагенян в Италии. На такой риск Ганнибал пойти не мог. Рисковать он умел, но, с другой стороны, всегда имел наготове план «Б». Если такого плана не было, Ганнибал отступал.

Поэтому вместо штурма главной цитадели он продолжил свою подрывную деятельность среди италийских союзников Рима, склоняя их по очереди на свою сторону.

Существует, правда, и прямо противоположная точка зрения на события: не-использование победы при Каннах рассматривается как фатальная ошибка Ганнибала, которому следовало бы не давать врагу опомниться и наносить удар за ударом, пока тот не сломается. А так Ганнибал не только подстраховался сам, но и римлянам дал время собраться и залечить раны[111].

Новый диктатор Марк Юний Пера при полной поддержке своего начальника конницы Тиберия Семпрония Гракха начал очередную мобилизацию. Призывали уже семнадцатилетних юношей, но свободных граждан все равно не хватало. Поэтому пошли на крайние меры: у граждан выкупили подходящих по возрасту и физическому состоянию рабов и вооружили их за государственный счет (что, собственно, как говорит Ливий, и привело к истощению казны). Новое римское войско, сформированное таким образом, состояло из четырех легионов и еще тысячи конников — из числа союзников Рима.

Ганнибал уже понял, что война не окончена, и в первый раз за все это время разделил свою армию на две части. Магон, брат Ганнибала, с меньшим войском двинулся на юг, к тем римским союзникам, которые не прочь были найти себе другого покровителя и отложиться от союза с Римом: это были оски, жители Бруттия. По словам Тита Ливия, то было одно из тяжелейших для Рима последствий поражения при Каннах: «Союзники, до сих пор незыблемо верные, начали колебаться — утратили веру в мощь Рима».

Заодно Магону поручено было прибрать к рукам греческие города, разбросанные вдоль побережья, а после этого — вернуться в Карфаген и отчитаться там о проделанной работе.

Магон прибыл на родину на исходе 216 года до н. э. Трудно переоценить впечатление, которое произвело его появление в Карфагене и особенно в Сенате. Несколько лет карфагенские правители довольствовались слухами, которые доходили до них по случаю. Несомненно, они обсуждали ход войны, но достоверных сведений из первых рук не имели. И вот является Магон, с ним — Карталон, побывавший в самом Риме (правда, не допущенный в римский Сенат). Они приносят корзины, доверху наполненные золотыми кольцами, снятыми с пальцев убитых римских всадников. Магон добавил, что такие украшения носят только знатные римляне; если столько полегло знатных — то трудно даже вообразить количество погибших простолюдинов!

Эффектный жест произвел впечатление на сенаторов, и Магон поспешил развить успех; ему требовались деньги, чтобы брат мог продолжать войну, коль скоро римляне, даже после тяжелейшего поражения, отказались ее закончить.

«Главный смысл его речи, — сообщает Ливий, — был в том, что чем ближе конец войны, тем большая помощь требуется Ганнибалу: он воюет вдали от родины, на чужой земле, окружен врагами; тратится столько хлеба, столько денег; в стольких сражениях уничтожены вражеские войска, но ведь каждая победа уменьшала и карфагенское войско; надо послать пополнение, надо послать хлеба и денег на жалованье солдатам, так хорошо послужившим Карфагену».

В карфагенском сенате до сих пор чугунным седалищем заседал враг Ганнибала — Ганнон. Он, естественно, не упустил случая вылить на разгоряченные головы Баркидов пару ведер холодной воды.

«Я неизменно досадую на эту войну, — если верить Ливию, изрек Ганнон, — и не перестану обвинять вашего непобедимого вождя, пока не увижу, что война кончилась на условиях, сколько-нибудь терпимых... Чему же мы радуемся сейчас? „Я истребил вражеское войско; пришлите мне солдат". А чего другого ты бы просил, потерпев поражение? „Я взял два вражеских лагеря, обильных провиантом и всякой добычей. Дайте хлеба и денег". Чего бы требовал, если бы взят и разграблен был твой лагерь?.. Послали римлян к Ганнибалу с предложением мира?.. Война в том же положении, как и в тот день, когда Ганнибал вступил в Италию».

Вывод, сделанный Ганноном, был, к сожалению, абсолютно правильным. Тем не менее сенаторы Карфагена были настроены достаточно воинственно и большинством голосов «благословили» отправить в Италию четыре тысячи нумидийских всадников, деньги, провизию и сорок слонов. Карфагеняне верили: еще одно усилие — и Ганнибал победит, раздавит Рим и установит в Италии и на Средиземном море абсолютное карфагенское господство.

Летом 215 года до н. э. подкрепление и продовольствие было доставлено Ганнибалу.

Магон с дополнительным подкреплением — двенадцать тысяч пехотинцев, полторы тысячи всадников, двадцать слонов и шестьдесят военных кораблей — весной того же года отправился в Испанию, где ситуация резко ухудшилась.

Тем временем Ганнибал отправился обратно в Кампанию. Там его в первую очередь привлекал порт — Неаполь. Но Неаполь оказался слишком хорошо укреплен, а тратить время на осаду и человеческие ресурсы на штурм Ганнибал не решился, это было бы непозволительной роскошью, поэтому он повернул к северу[112]. На сей раз своей целью Ганнибал избрал Капую.

Капуя — город, основанный этрусками, — считался главным в Кампании. Его влияние в этой местности трудно переоценить. С 334 года до н. э. жители Капуи пользовались римским гражданством[113]. Кроме того, Капуя была невероятно богата и обладала репутацией «столицы изобилия». Среди «капуанских наслаждений», знаменитых по всему цивилизованному миру, первое место занимали благовония, для продажи которых была отведена целая улица.

Ганнибал не без оснований предполагал, что гордые капуанцы не могли забыть о тех временах, когда были независимы и диктовали свою волю всей Кампании. Кампанцы — римские аристократы, имеющие корни в этой земле, — представляли особую партию в Сенате.

Еще после Тразименской битвы в Капуе началось брожение умов. Но все же у капуанской верхушки было слишком много личных связей в Риме, поэтому поначалу все оставалось на уровне кухонных разговоров.

И вот местный правитель, главный магистрат города, Пакувий Калавий (судя по имени — самнит), связанный родственными узами (через брак) с римскими сенаторами и консулами, сделал решительный шаг.

Он знал, конечно, что капуанцы готовы взорваться. Поэтому Пакувий Калавий осторожно провел на выборах в местный сенат своих людей, а народ уговорил: мол, никто, кроме него, Пакувия, не сумеет так хорошо защитить общие интересы всех граждан Капуи. Теперь нужно было только расслабиться и ждать.

Ганнибал захватывал все больше территорий в Южной Италии, так что сделать правильный выбор для капуанцев становилось все легче. После Канн всякие сомнения как будто отпали вообще. Но все же в Капуе пока что было достаточно влиятельных семейств, связанных с Римом, поэтому капуанцы отправили избранных посланников к консулу — Баррону. Тот находился в Венузии с небольшим числом плохо вооруженных солдат.

«Хорошие союзники его пожалели бы, — пишет Ливий, — горделивые и неверные кампанцы к нему отнеслись с презрением. Пренебрежение это еще увеличилось оттого, что он, ничего не скрывая, рассказал о несчастье римлян... “Легионы, конница, оружие, знамена, кони, люди, деньги, продовольствие — все погибло в день боя или на следующий день, когда мы потеряли оба лагеря. Вам, кампанцы, придется не помогать нам, а почти что воевать вместо нас”».

Варрон пытался «держать лицо» и напомнил кампанцам дела давно минувших дней, когда римляне защитили Капую от врагов. Но все это происходило в незапамятные времена, а Ганнибал стучал в ворота Рима прямо сейчас. И слишком болезненно звучал вопрос: а хочется ли кампанцам воевать вместо римлян со столь могущественным врагом?

По Италии упорно ходили слухи о том, что Ганнибал, помимо прочих зверств, питается человеческим мясом. Он-де нарочно приучил своих солдат к каннибализму — на тот случай, если продовольствие закончится и из всего, что можно съесть, останутся только римские пленники. В людоедство карфагенян верили безусловно. Откуда пошел слух и на чем он основывался — в общем, уже не выяснить. То ли речь шла о религиозном обряде, во время которого выпивали чашу с кровью (но такие обряды были и у римлян), то ли это обычная пропагандистская страшилка: римляне очень умело пользовались «черным пиаром»...

Кампанцы выслушали пораженческие речи Баррона и сделали собственные выводы. Они не побежали затыкать своими телами прорехи в римском государстве, а вместо этого прямым ходом направились к Ганнибалу и предложили ему мир и дружбу.

В числе условий союза они выдвинули требование — чтобы им не нести воинской повинности, что и было обещано. Кроме того, триста молодых капуанцев служили сейчас на Сицилии (фактически были заложниками), и капуанцы попросили отобрать триста римских военнопленных из числа подходящих, чтобы обменять их на этих юношей.

Ганнибал разместил в Капуе свой гарнизон и лично явился в город. Горожане приняли его в общем и целом радушно. Правда, тут же разыгрался еще один сюжет для мелодрамы или классической пьесы: знатный юноша-капуанец, сын римлянки, спрятал под одеждами меч, дабы кровью Ганнибала смыть позор Капуи. Ганнибал в тот день предпочел бы заняться делами и хотел созвать местных магистратов, чтобы обсудить с ними дальнейшие планы, но кампанцы попросили его «радостно и спокойно отпраздновать свое прибытие».

«Ганнибал, — пишет Ливий, — был по природе вспыльчив, но, не желая сразу отвечать отказом, потратил немалую часть дня на осмотр города». Вечером в честь него устроили пиршество, на котором молодой человек и собрался совершить свое покушение. В передаче Ливия диалог между сыном, который решил пожертвовать собой во имя чести, и отцом, упрашивающим его не совершать столь опрометчивого поступка (покушение, скорее всего, будет неудачным; а кроме того — это же клятвопреступление!), звучит высокопарно, но очень эффектно. Так или иначе, никто ни в кого меча не вонзил.

Из-за такой мелочи, как попытка покушения на его жизнь, Ганнибал не стал портить отношения с капуанцами. Он пообещал Капуе, что она в самом скором времени сделается столицей всей Италии.

Таким образом, мы снова видим, что целью Ганнибала была вовсе не война на уничтожение (вкупе с людоедством), но установление карфагенской гегемонии над Италией. Риму отводилась в этой гегемонии не более чем роль провинциального города, чье влияние ограничивается небольшой территорией Лация. А весь юг Италии, вся Сицилия оказываются под карфагенским протекторатом.

Блицкриг приостановился. Линия фронта сформировалась: она проходила по большей части по течению реки Вультурн, отделявшей Фалерн от капуанской территории.

По обоим берегам реки стоял город Казилин, ключ к местности. Сейчас этот город соединен с Капуей, но тогда он представлял собой отдельный населенный пункт. Там встал лагерем претор Марк Клавдий Марцелл, который собрал остатки уничтоженной армии Варрона и возглавил ее.

В Кампанию выступил диктатор Пера. Впервые в истории Рима в состав армии включили не только выкупленных рабов, но и уголовных преступников, что было едва ли не святотатством. Других людских ресурсов у Вечного города уже не оставалось.

Ганнибал вышел из Капуи (там он оставил гарнизон) и прошелся огнем и мечом по непокорным городам. Он захватил Нуцерию[114]. Этот городок был взят измором, и когда жители, не выдержав осады, все-таки открыли карфагенянам ворота, Ганнибал велел с ними не церемониться. Некоторые авторы, впрочем, утверждают, что Ганнибал обещал отпустить жителей Нуцерии «с двумя одеждами», а сам поступил согласно прославленному «пунийскому коварству»: сенаторов непокорного городка запер в бане и там сжег, а кто пытался выбраться — тех заколол копьями.

Свой лагерь он поставил близ Нолы, однако к Ноле подошел Марцелл, и Ганнибал передвинулся к Казилину. По пути он наткнулся на город Ацерры[115]; там уже царила паника, поэтому жители даже не стали разговаривать с пунийцами, они просто собрали вещички и сбежали под покровом ночи.

Ганнибал осадил Казилин. Гарнизон там был небольшой, но захватить Казилин с марша у Ганнибала не получилось.

О мире с карфагенянами жители Казилина тоже разговаривать не захотели. В результате Ганнибал отошел от Казилина и вернулся в Капую — зимовать.

Что такое зимние квартиры в Капуе для карфагенских солдат? Капуя, как помним, — «столица наслаждений». И вот люди, которые несколько лет спали на голой земле и питались чем придется, внезапно оказались в городе, где хорошие кровати, ласковые женщины, отличное питание... Все элементы сладкой жизни были налицо, и карфагеняне стремительно начали морально разлагаться.

«Тех, кого не могла осилить никакая беда, погубили удобства и неумеренные наслаждения — и тем стремительнее, что с непривычки к ним жадно ринулись в них и в них погрузились. Спать, пить, пировать с девками, ходить в бани и бездельничать вошло в привычку, и это с каждым днем незаметно подтачивало душевное и телесное здоровье, — пишет Ливий. — Ганнибал вышел из Капуи словно с другим войском; от прежнего порядка ничего не осталось. Большинство и вернулось в обнимку с девками, а как только их поместили в палатках, когда начались походы и прочие воинские труды, им словно новобранцам не достало ни душевных, ни телесных сил. На протяжении всего лета большинство солдат покидало знамена без разрешения, и приютом дезертирам была Капуя».

Если верить Ливию, армия Ганнибала пришла в негодность, не выдержав столкновения с роскошью и покоем, которые предоставила ему развращенная «золотая Капуя». Однако факты говорят об обратном: Ганнибал еще десять лет удерживал Южную Италию. С разложившейся армией ему бы это, по всей очевидности, не удалось.