Я с трудом сдерживал шаг, торопясь к гавани. Хотелось сорваться и побежать изо всех сил, как это сделал мальчишка Акессон. Но я же не ребенок! Я хёвдинг и должен вести себя с достоинством.
— Э-ге-гей! Бей солнечных!
Звонкий голос Вагна раздавался по всей западной стороне Хандельсби. Кое-где уже взметнулся дымок первых пожаров.
Тогда я все же побежал к берегу, кинул кусочек серебра первому попавшемуся лодочнику.
— Выходи! Потом заберешь на том берегу!
Вышвырнул его из лодки, сел на весла и поспешил на другую сторону фьорда. Там пока было тихо. Конунговы люди пока не успели туда добраться. Потому я и рванул на восточный берег, хотел сам поймать солнечных жрецов, а не глядеть на чужие подвиги. Город я всяко знаю хуже, чем местные. Лучше ловить рыбу на дальнем озере, где мало рыбаков, чем в ближнем, где и сеть закинуть некуда.
Вот же бездновы сарапы! Каковы хитрецы! Сначала засылают жрецов со сладкими речами и богатыми дарами, а потом и корабли с воинами. Хорошо, хоть наш конунг не переметнулся в иную веру, держался за наших богов.
Рагнвальд, услыхав слова Харальда Прекрасноволосого, с плеча не рубил, не ярился, не сыпал проклятьями, а тихо сказал:
— Всех сарапов, будь то жрецы или торговцы, в цепи и ко мне. Прислужников убить. И чтобы ни один корабль не ушел из Хандельсби.
На том тинг и закончился. Подумать и поговорить время всегда отыщется, а чужих лазутчиков хватать надо сразу, пока молва не разошлась. Харальд же не один пришел, с ним хирдманы, а у хирдманов языки. Вмиг слух разнесется.
А, может, и уже разнесся…
На середине фьорда я приметил, как один кораблик отплывает от причала на той стороне, и конунговы стражи не спешили его останавливать. Неужто совпадение? Или кто-то прознал о недоброй вести?
Я прибавил ходу, то и дело оборачиваясь на то суденышко. Кто на нем сидит? Норды ли? Сарапы ли? Хотя есть ли разница? Рагнвальд же сказал, чтоб никто не покидал город. И я направил лодку прямо в борт корабля.
— Эй, на лодке! Глаза-то разуй!
Послышался плеск опускающихся в воду вёсел.
— Стой, дурень! Да стой же!
Я с силой рванул в последний раз, ломая толстое дерево, развернулся и прыгнул на корабль. Привычно опустил руку на пояс, а там… только рукоять небольшого ножа. На тинг ходят без оружия, вот я и не прихватил топор, оставил в таверне, где ночевал с хирдом.
За спиной затрещало. Наверное, лодочнику надо будет еще серебра дать. А спереди уже ощетинились оружием хирдманы. Их было немного, всего десятка полтора, да и силой они не особо вышли: сплошь карлы да пара хускарлов, едва переваливших на шестую руну.
— Ты чего, парень, с ночи не проспался? — закричал на меня один из хускарлов. Хёвдинг, наверное. — Твоя лодка два весла сломала. Как теперь грести?
Наверное, я бы сладил с ними, да только зачем же попусту кровь лить? К тому же нордскую кровь, не сарапскую.
— Вертай обратно, к причалу! — весело сказал я. — Конунг запретил кораблям покидать город.
— Мы вольные хирдманы. И конунг нам не указ!
— Либо так, либо я потоплю твое корыто прямо здесь.
Хёвдинг мельком глянул на корму, подозвал меня и тихонько шепнул:
— Слушай, парень, а если я тебе серебра отсыплю? Целую марку дам! И на опохмел хватит, и на топорик. Или хочешь, топор дам в придачу? А? Я с конунгом вражды не имею, спешу по своим делам, так что от нашего отплытия вреда никакого не будет.
Я провел руками по голове. Мда, после ночных посиделок вид у меня был, наверное, несолидный. Волосы жирные взъерошенные, рубахи хоть и чистые, зато от тела дух стоял крепкий, хмелем насквозь пропитанный.
— Вертай к причалу, — повторил я.
— Две марки серебра? Ты, поди, столько и не видывал прежде.
Он что, не видит мои руны? Или судит по лицу да по одежке?
Я наотмашь ударил его по лицу и заорал:
— Назад! К причалу! И засунь серебро себе в…
Хрясть! Спину ожгло болью. Я обернулся и перехватил весло, которым меня хотели огреть еще раз. Перехватил и врезал в ответ, вот только от моего удара худенький карл вылетел за борт. Затем я швырнул весло в поднявшихся с места хирдманов, выхватил нож, ухватил хевдинга за длинные волосы и приставил нож к горлу.
— К причалу, — тихо приказал я, — или ужинать будешь сегодня у Нарла.
Какие-то хевдинги нынче пошли хилые! Стоило мне только стать во главе хирда, как оказалось, что любой так может: что Вагн Акессон, чей голос еще не ломался, что этот хускарл. Да только назваться хёвдингом любой может, а вот быть… Посмотрел бы я на того дурака, который замахнулся на Альрика! И неважно, три руны у Беззащитного или все двенадцать.
Тем временем, в гавани на западной стороне фьорда тоже зашевелились. Два корабля под конунговым знаком неспешно опустили лапы-весла в воду и направились ко входу в залив. Теперь уж точно ни одна лодчонка не сможет выскользнуть из Хандельсби. Здесь вам не Бриттланд с пустынными пологими берегами, по горам корабль на плечах не выволочешь!
Хевдинг глянул на это, вздохнул и махнул своим парням, те опустили оружие, и я тоже убрал нож.
— Сам видишь, мы старались, — обратился хускарл к кому-то на корме. — Знать, судьба у тебя такая, придется ответить за блуд. Да и ты не серчай, — сказал он мне, — мы всего лишь хотели разжиться серебром перед зимой. Меня кличут…
— Кто тебя нанял? Уж не сарап ли?
На драккарах и карви особо не спрячешься, но человек на корме замотался в плащ, накинул широкий худ и опустил голову, так что лица не разглядеть.
— Сарап, — рассмеялся хёвдинг. — Слюбился с чужой женой, да муж узнал, вот и решил сбежать из города. Не поверишь, пять марок серебра пообещал за то, что отвезу его в Мессенбю.
— Врёт он, — улыбнулся я. — Его сородичи Бриттланд захватили, потому конунг приказал всех сарапов к нему привести.
Хёвдинг, мужик с белесыми ресницами и белыми бровями, похлопал глазами, а потом спохватился:
— К причалу! Живо! А ты, жрец, сиди смирно.
Сидевший на корме человек неторопливо откинул худ, показав широкое темное лицо с короткой черной бородой. Хирдманы теперь наставили оружие уже на него.
— Не балуй! — хрипло сказал ближайший к нему карл на третьей руне.
От сарапа несло восьмой руной, и он мог вырезать всех на этом корабле. Кроме меня, конечно. Хотя если он такой же умелец, как Гачай, тогда вместе со мной. А я еще и без оружия, как распоследний дурень. И о чем я думал, когда бежал к фьорду? Что жрецы, завидев Кая Безумца, испугаются и сдадутся в плен?
— Деваться тебе всяко некуда. К морю уже не выйти ни на корабле, ни вплавь. В городе тебя тоже не пропустят. Лучше отдай оружие. Может, конунг захочет тебя выменять на бриттландцев? Или за выкуп отпустит, — сказал я, хотя был уверен, что ни один сарап не уйдет с Северных островов живым.
Он сидел неподвижно, только черные глаза навыкате метались из стороны в стороны, выискивая путь к спасению.
Я толкнул локтем хёвдинга и кивнул на причал. Только тогда хирдманы зашевелились и, пересев лицом к сарапу, в несколько гребков доставили корабль обратно. На берегу ждали конунговы дружинники, которые быстренько скрутили иноземного жреца и поволокли его к Рагнвальду. Значит, сюда уже дошла весть.
Бежать к храму, наверное, поздно, но я все же пошел к ближайшему дому с желтым шаром на крыше. Перед ним уже собрались люди и, к моему удивлению, кое-кто встал на сторону солнечных.
Возле двери сидел мужчина-сарап с окровавленной головой, левой рукой он держался за бронзовый круг, висящий на его шее, а правой водил перед собой, словно бы отгораживаясь от зла. Его защищал худой криволицый норд, вставший перед нападающими.
— Тьма заполонила ваши души! — кричал он. — Вы не различаете ни добра, ни зла! Угг, зачем ты швырнул камень в кахи́ма(1)? Разве он оскорблял тебя? Вредил? Проклинал?
Рослый мужчина, по-видимому, тот самый Угг, пожал широкими плечами:
— Нам чужие боги не надобны. Пусть у себя молятся кому хотят, а у нас свои боги.
— Убить его! — выкрикнула какая-то женщина. — Они же драугров пробудили!
— Да! Отрубите ему руки! Иначе он и тут мертвых оживит! — подхватила другая.
— Всё крутит и крутит!
— Убить сарапа!
— Все беды из-за них!
— Боги гневаются!
Если бы у крикунов силенок было побольше, уже б давно заломали или прибили. А так только лаяли, и то лишь когда услыхали, что иноземцы в немилость к конунгу попали.
Я усмехнулся, растолкал толпу и сказал:
— Ящерица, отдай сарапа. Его не убьют, а отведут к конунгу.
Бывший ульвер хмуро глянул на меня. Кривое лицо, будто стянутое на одну сторону, усохло и постарело с последней встречи. Тогда он отказался принести жертву Нарлу-корабелу, отвернулся от хирда и ушел. Принес ли Бог-Солнце радость в его жизнь? Или хотя бы смысл?
— Конунг позволил строить сольхусы в Хандельсби, — ответил Ящерица. — И кахим не нарушил ни одного закона. Он не убивал, не воровал, не приставал к женщинам. В чем его вина?
— В Бриттланд сарапы тоже сначала пришли с миром. Говорили о добре, о тьме, ставили дома для своего бога. А вслед за жрецами пришли воины и убили нордов.
— Это неправда! — выкрикнул Лейф.
— Спроси у своего кахима.
— Откуда ему знать? Он же не в Бриттланде, а здесь!
Что толку с ним говорить? Я подошел к Ящерице и отшвырнул к стене. Рун-то у него не прибавилось: как было три, так и осталось. Девятирунный жрец сидел на том же месте и всё крутил рукой перед собой.
— Сарап, добром пойдешь к конунгу или силой?
Он медленно поднялся, стер кровь со лба и кивнул. Я же подошел к растянувшемуся Ящерице, наклонился и еле слышно шепнул:
— Уходи. И побыстрее. Таких, как ты, велено убивать.
Лейф с трудом встал на ноги, доковылял до жреца, но тот ему что-то сказал, и Ящерица, держась за ребра, побрел подальше отсюда. Горожане, перестав опасаться сильного сарапа, уже вломились в сольхус. Дураки! Им бы сарапских торговцев отыскать да их мошну потрясти, а с жрецов много не соберешь.
— Идем, — бросил я сарапу и направился к конунгову двору, только не через фьорд, а в обход, пешком.
Сарап спокойно следовал за мной, не пытаясь убежать. И это меня тревожило. Неужто Гачай был единственным, кто обладал и храбростью, и невероятным воинским мастерством? Неужто остальные иноземцы навроде овец? Но руны они явно получили не просто так. Если жрец сейчас оглушит меня и побежит в горы, разве он не сумеет удрать? В Хандельсби только дружинники и вольные хирдманы могут остановить хускарла, а обычные горожане вряд ли с ним сладят.
Я держался настороже, краем глаза присматривал за сарапом, ожидая какой-нибудь выходки, но тот просто шел, молчал и будто не видел ни утоптанной дороги, ни наглых кур, что чуть ли не бросались под ноги, выклевывая что-то невидимое. А когда мы отошли от его сольхуса, жрец вдруг пошатнулся, осел на землю.
— Эй ты, вставай, — я легонько пихнул его ногой. — Не дури.
Он не пошевелился. Может, его ранили сильнее, чем казалось? Я-то думал, что камнем лишь кожу царапнуло, а вдруг и кость разбили? Хотя кто? Возле сольхуса лишь карлы стояли. Меня вон веслом огрели, и ничего.
Я наклонился к сарапу осмотреть рану, а он схватил меня за руку, дернул поближе и, глядя в глаза, сказал:
— Я твой лучший друг. Ты хочешь помочь. Очень хочешь помочь.
Я моргнул.
Ну, конечно. Зачем это говорить? Он же и так знает, что я готов сделать для него что угодно. Он мне как брат. Даже ближе брата, ведь Фольмунд слишком мал и бестолков. Вот только я не мог вспомнить, как звать моего лучшего друга. Странно. Неужто из-за удара веслом по спине я всё забыл?
— Я надо уйти из города, — говорил друг, коверкая слова. — Помоги.
— Хорошо. Пойдем. Надо заглянуть в таверну, а то я топор там оставил. Да и тебе не мешало бы сменить одежду, а то ходишь, как вонючий жрец Солнца, в платье. А где твой меч? Тоже забыл прихватить. Фьорд, правда, перекрыли, но я поговорю с конунгом, он нас пропустит.
— Нет, — остановился друг. — Не конунг. Не надо конунг. Надо тихо.
Тихо… Я задумчиво почесал подбородок.
— Тогда можно поговорить с Магнусом. Или со Стигом Мокрые Штаны.
— Нет. Никто не знать обо мне. Нельзя.
Интересно, что натворил мой друг такого, что скрывался от Рагнвальда. Может, сарапа отпустил? Или Эмануэля побил?
— Все равно нужно в таверну. Негоже воину без оружия ходить. Знаешь, мой-то старый топор сломался, поганая тварь скрутила его, как лепешку, а новый будет лишь к весне. Так что хожу нынче с плохоньким. А ты как? Всему научился? Поди, теперь не только нити, а всё полотно разглядеть можешь?
Я посмотрел на друга и неприятно удивился. Он так изменился за эти месяцы: почернел, волосы потемнели, ростом пониже стал. И нос искривился. Сломал неудачно?
— Нельзя таверна. Уходить. В горы уходить, другой деревня уходить.
— С одним ножом? Ты, может, теперь и голыми руками с тварями сладишь, а вот я вряд ли. Давай хотя бы ребят кликнем. Что бы ты не натворил, Альрик не откажется помочь. Всем вместе всяко лучше будет. Знаешь, Энок ведь погиб. Стал хельтом, съел твариное сердце и в первом же бою погиб. Ульверы будут тебе рады. Вепрь, Эгиль, Дударь…
Я снова кинул на друга взгляд и скривился. Пока не смотрю на него, все хорошо, а стоит лишь взглянуть, как чудится что-то неладное. Что-то неправильное.
Пару раз подходили конунговы дружинники, спрашивали, куда я веду жреца, я кивал на тот конец города, и они отставали.
— Как они поняли, что ты жрец? Пальцы-то у тебя все целы.
Друг снова схватил меня за руку.
— Горы. Идти в горы. Сейчас.
— Дурак ты, — начал было говорить я и осекся.
У него оба глаза были целы.
Как такое может быть? Пусть я не помнил его имени. Пусть он изменился, почернел и постарел… Мало ли что там Мамировы жрецы вытворяют? Смотреть в Бездну явно нелегкое дело. Но как мог вырасти новый глаз? Нет, не так. Даже если бы сама Орса пришла к другу и дала живой воды, чтобы заживить все раны, он бы не стал этого делать, ведь тогда пропадет особое жреческое зрение. Тогда он не сможет видеть Бездну и разучится слышать богов.
Друг занервничал, снова сказал, что нужно в горы, но я никак не мог избавиться от сомнений. Может, я что-то перепутал? Точно ли он мой друг? Почему он спешит убежать из города? И почему он так плохо говорит, будто иноземец какой-то?
— Кай! Вот ты где!
Рысь! И Эгиль, и Трудюр, а с ними и Лундвар Отчаянный в придачу.
— Слыхал, в одном сольхусе отыскали целый мешок серебра. Марок сорок, говорят, будет. А ты чего с пустыми руками? Всего одного сарапа поймал?
— Не поймал. Зато смотри, кого я встретил, — улыбнулся я и указал на друга.
Но тот почему-то не обрадовался встрече с ульверами, медленно попятился, развернулся и побежал. Отчаянный радостно вскрикнул и бросился за ним, Трудюр и Эгиль следом. А Рысь подозрительно прищурился.
— И кого ты встретил? Это же и есть сарап. Ты как его уговорил за тобой пойти? Да еще и без оружия.
— Это не сарап. Это же… — имя все никак не вспоминалось, — ну, он же тоже ульвер. Мой друг. Я должен ему помочь. Только у него глаз новый появился, и лицом он изменился, но видно же, что это он.
— Глаз? Друг? Ты же не спутал его с Тулле? — недоуменно спросил Леофсун.
Тулле! Точно. Вот его имя! Но человек, которого я только что считал другом, точно не был Тулле. Тулле же высокий, голубоглазый, светловолосый, с тремя тонкими полосками шрамов на щеке. Теперь я вспомнил, как он выглядит.
— Да я был готов поклясться бородой Фомрира, что он и есть Тулле. Неужто он меня заворожил? Вот же погань сарапская.
И мы рванули за колдуном.
Далеко он не убежал. Отчаянный перехватил его, и когда мы подоспели, парни уже вовсю избивали сарапа ногами. У меня на мгновение захолонуло в сердце. Показалось, будто они пинали Тулле, но я ухватился за его имя и сумел разглядеть, что это не он.
Будто я тоже отдал один глаз Бездне. Или половину внутренностей. Иначе почему я видел мерзкого сарапа, слышал его сарапский говор, но всё равно хотел его защитить?
— Хватит, — выдавил я. — Вяжите его и к конунгу.
Трудюр в первом же дворе спросил веревку, заломил сарапу руки за спину, и мы вместе пошли во двор Рагнвальда.
— Все еще чудится, что это Тулле? — спросил Рысь.
Я похлопал себя по щекам, протер глаза и уставился на жреца. Не Тулле. Но вроде бы немного и Тулле. Или, может, кто-то другой. Словно я когда-то дружил с этим человеком, потом позабыл его, а сейчас встретил, и воспоминания о былых временах вновь всплыли. И хотя я не мог вспомнить ни как мы играли вместе, ни как смеялись, осталось что-то теплое внутри, какая-то радость, чувство долга перед ним.
— Нет. Но это точно ворожба! Он мне что-то сказал, когда мы ушли из сольхуса. Наверное, какое-то сарапское заклятье.
Оставив солнечного жреца на ульверов, мы с Рысью поспешили к Альрику. Я пересказал Беззащитному всё, как было, и он тут же потащил меня к Рагнвальду.
Тинг хоть и закончился, конунг все еще оставался в тингхусе, а с ним его ближайшие соратники. Нас долго не пускали, и лишь когда Стиг Мокрые Штаны вышел разузнать, кто там ломится, разрешили войти.
Конунг выглядел изрядно уставшим, как и остальные. Харальда Прекрасноволосого там уже не было.
— Что еще? — спросил Рагнвальд.
— Только что солнечный жрец попытался заворожить Кая. И у него почти получилось, — сказал Альрик.
Магнус встрепенулся.
— Я же говорил, что это была ворожба.
— Как это было?
Я пересказал, как сумел, всё, что помнил и думал во время ворожбы.
— Значит, он заставил видеть его, как друга. И ты перепутал его с Тулле, своим хирдманом, — повторил конунг. — Стиг, скажи, чтоб сарапам заткнули рты, и никто не подходил к ним в одиночку. Этого колдуна пусть первым допросят. Посмотрим, хватит ли у него сил заворожить кого-то еще. И сначала поспрашивайте о ворожбе. Вряд ли сарапы сейчас пойдут войной к нам, а вот их жрецы могут такого натворить…
Мокрые Штаны тут же вышел из тингхуса.
— Если они так сильны, почему не заворожили меня? — продолжил рассуждать Рагнвальд.
— Ты слишком силен. И Скирир защищает тебя, как правителя этих земель, — сказал Однорукий.
— А Харальда из Бриттланда, значит, не защищает? Нет, тут загвоздка не в этом. Может, помог мой дар? Потому они и накинулись на Магнуса.
— Да и меня заворожили не сразу. Почему? — конунгов сын старался рассуждать, как и его отец. — Кая вон за мгновение одурманили.
— Но с него и слетело быстро, — возразил Альрик. — Может, сарап испугался, поторопился и сделал кое-как?
Тут вмешался в разговор и я.
— С меня ворожба сошла быстро, потому что я поначалу спутал сарапа с Тулле, хоть и забыл его имя. Но как только вспомнил, так понял, что сарап не он. Но я вот думаю, а что если бы я этого жреца знал хотя бы месяц или два? Может, тогда я бы не принял его за другого, а подумал, что сарап и есть лучший друг. Тогда бы я еще долго не понимал, что случилось.
— Потому Магнуса не сразу околдовали, — кивнул Рагнвальд. — Сначала наговорили всякого о чужом боге, а уже потом заворожили.
Конунгов сын расплылся в улыбке, но тут же нахмурился.
— Это что же? Значит, любой сарап может кого-угодно одурманить? А почему ты, Однорукий, не смог снять с меня ворожбу? Или Мамир слабее их бога? Если так, может, мне тогда и дальше Солнцу кланяться? Вдруг я тоже ворожить научусь?
Мамиров жрец, взрослый мужик, не побоявшийся отрубить себе руку ради мудрости и божественных знаний, потупился, не зная, что ответить наглому юнцу.
— Тулле говорил, что за сарапами нет бога. Только их конунг может говорить с богом-Солнцем, а жрецы нет. Потому кланяйся ему или не кланяйся, толку не будет, — сказал я.
Рагнвальд снял с запястья серебряный браслет и протянул мне.
— В благодарность за весть, — сказал он.
Я спокойно принял дар. Конунг мне не друг и не хозяин, потому должен благодарить не только словами, но и серебром. Но Магнус заерзал на месте и спросил:
— А теперь вы куда? Не останетесь в Хандельсби на зиму?
Мы с Альриком переглянулись.
— Нет. Надо навестить семью Энока, отдать добро, оставшееся после его смерти.
— Через три седмицы я собираю большой тинг, — вдруг вмешался Рагнвальд. — Все ярлы, лендерманы, бонды и вольные хёвдинги должны быть. Так что вернитесь ко сроку.
— Мы будем, — кивнул я.
И мы покинули конунгов дом.
1 Кахим — жрец на сарапском языке.