Сага о двух хевдингах

Глава 15

Вышата ушел, и мы с Леофсуном остались вдвоем. Рядом проходили люди, такие же, как и прежде: в ярких сапогах, в платках с височными кольцами, с непонятными речами, внизу, возле причалов, стоял тот же гомон. Блеяли овцы, хрюкали свиньи, купцы ругали нерасторопных носильщиков, покрикивали стражники, что проверяли каждую лодку. А неподалеку, и нам с моста это было хорошо видно, торчали из воды столбы, и на них еще болтались останки тел, недоклеванные птицами и недообглоданные рыбами. Уже и не разобрать, на каком из них висел рыжий и конопатый Игуль, что так лихо умел торговаться.

Зато я уверился, что мы прибили единственную в этом озере тварь. Ни измененный, ни Бездново детище не устояли бы перед кровью. Как же это злило! Значит, скармливать овец и людей вылюди — хорошо, а убить вылюдь — плохо? Был бы у меня дар Рыбака, я бы не поленился и приманил бы сюда тварь прямо из Северных морей! Вот тогда бы я поглядел, как они отдают своих детей в жертву чудищу ненасытному!

— Кай! Охолони! — Рысь потряс меня за плечо. — Силу прибери. И руны тоже.

Я и не заметил, как вновь вернул себя в нынешние зимы, а заодно и к десятой руне. Наскоро уменьшил руны до пятой, и как раз вовремя. Подошел простоволосый карл, протянул лоток с каким-то печевом, сказал какую-то диковинную вису и выжидающе посмотрел на нас.

— Нет! — твердо ответил я. И я знал, что уж это слово у меня выходило точь-в-точь, как у живичей.

Он заголосил еще громче, качнул лотком туда-сюда, и даже через сотни запахов города ко мне пробился аромат свежего печева, меда, влажной опары и дыма.

— Нет!

А карл всё не отставал, пихал свой товар чуть ли не в нос, уже и за рукав ухватил. Я выдернул руку и легонько оттолкнул его лоток. Парень отлетел чуть ли не на середину моста, покатился кубарем, печево раскатилось по доскам, и кто-то уже бросился подхватывать пироги и ковриги.

— Твою же в Бездну, — выдохнул Рысь.

Лотошник не спешил подниматься. Он лежал и кричал, тыкал в нас пальцем, хватался за локоть, только что не рыдал, хотя двурунного такой толчок едва ли бы уронил, не говоря уж о поломанной руке. Вокруг быстро собрался люд, почти так же быстро, как и после убийства медведя.

Я усмехнулся. А чего они теперь придумают? Скажут, пришло соколиное перо, захотело пирога с рыбой, а потом закусило человеком?

Теперь на нас кричал не только лотошник, какая-то баба подскочила и плюнула в меня. Плюнула! В меня! Рысь дернул за рубаху и зашептал:

— Дай ему серебра, чтоб он замолчал. Не надо себя выдавать!

Но мы и так себя выдали. Кто бы смолчал на такое оскорбление? Потому я с силой толкнул Рыся так, что он перелетел через ограду моста. Дай Фомрир, шлепнется в воду, а не на лодку или в ладью. Потом шагнул, сорвал с головы той бабы плат и стер им плевок. Ее визг изрядно меня порадовал. Еще бы, простоволосой на людях показаться! Теперь позора не оберется.

Народ закричал пуще прежнего. А лотошник, видать, не совсем дурак, понял, что серебра с меня не получит и быстро пополз назад, но уйти не успел. Я схватил его за шиворот, поднял, ткнул пальцев в ту руку, на которую он жаловался, улыбнулся и сломал ее. Потом встал перед толпой, ударил кулаком себя в грудь и сказал то немногое, что твердо знал на живичском:

— С Альдоги мы!

Криков стало еще больше. И с Торговой стороны, и с Вечевой пробивались стражники, распихивая горожан, но от меня люд так шарахнулся по мосту, что сразу им пройти не вышло. Я мелком глянул вниз: Рысь не видать. Удалось ему сбежать или нет, непонятно, но хотя бы никто не стрелял в мутную речную воду и копьем не тыкал. Пусть думают, что я вышвырнул какого-то рыбака.

Тут-то стражники и добрались до меня, сразу взяли в копья, один выпрашивал людей, что тут приключилось. И все разом принялись что-то гутарить, указывать на меня, кричать, баба простоволосая, уже набросившая на голову какую-то тряпку, рыдала, точно я ее на мосту раздел догола и поимел на глазах у всей толпы. Потом стражник орал уже на меня, что-то спрашивал, а я ему на всё отвечал: «С Альдоги мы». Он попытался ударить меня древком копья, но я перехватил удар, крикнул:

— С Альдоги мы!

И зашвырнул его в толпу. Вот же Бездна! Перестарался, не придержал силу. Стражник снес несколько человек, в том числе и ту крикливую бабу. Я снова ухмыльнулся. А, может, зря я не прихватил свой топорик? Скольких бы я уже зарубил за это время? Жаль, только, что не в коня корм, никого сильнее меня тут не было и в помине.

Но они-то видели пятую руну! Потому и не испугались, не побежали прочь. И когда на меня попер живичский верзила, что едва ли уступал медведю ростом, я радостно смахнулся с ним на кулаках, придерживая силу. Эх, вырос-то он изрядно, и мощь для трехрунного у него была немалой, как раз на ту же пятую потянет, но драться он не умел. Только и знал, что неторопливо размахивать огромными лапищами и угрожающе рычать. Едва верзила повалился, и я готов был поклясться Фомриром, что мост покачнулся от его тяжести, как меня ударили по плечу дубиной.

— С Альдоги мы! — взревел я, выхватил ту дубину и давай охаживать стражников.

Наконец я разобрал хоть что-то в криках живичей. Какой-то бородатый хускарл рявкнул:

— Альдога! — и бросился в драку.

Но не на меня, а на тех, кто бился со мной.

— Велигород!

В драку ворвались еще люди. И я уже не понимал, с кем дерусь и против кого. Какие-то живичи встали за меня, какие-то против. Со всех сторон кричали то «Альдога», то «Велигород». Зря я Рысь выкинул, он тоже не дурак насчет подраться.

И вот диво! Хоть в бой влез чуть ли не весь мост, но никто не вытащил ни меча, ни топора, ни даже поясного ножа. С пристаней подходили еще мужики и тоже кидались в драку, крича всякое:

— Смоленец!

— Альдога!

— Холм!

— Полота!

Я вбил кулак в челюсть, почувствовал, как кто-то взял меня за плечо, развернулся, готовый врезать любому, и замер. Передо мной стоял Гуннвид в порванной рубахе и перекошенной шапке. Он кивнул в сторону Вечевой стороны и принялся пробивать туда путь, но я приметил, что и он придерживал силу, иначе бы мигом поскидывал весь люд с моста. Хотя идти за Гуннвидом сквозь толпу легко, за таким бугаем только лежачие и остаются.

Так что мост мы прошли легко, а вот перед входом на Вечевую сторону нас встретили стражники с беличьими хвостами, вкруг прикрепленными к шапкам.

— Гуннвид я, из вингсвейтар, — сказал мой попутчик. Или наверное, сказал. Говорил-то он на живом, но имя его я точно расслышал.

Стражники ему ответили, потом он, потом они. Скучно всё-таки без понимания речи, и не знаешь, чего ждать: то ли копьем ткнут, то ли пропустят, то ли серебра отсыпят. Хотя с серебром я лишка хватанул, пока Альфарики больше забирала, чем отдавала.

И когда Гуннвид уже начал яриться и покрикивать на стражников, к воротам с той стороны подъехали всадники, и у них уже не беличьи хвосты пушились, а соболиные и куньи. У сильнейшего же и вовсе белел хвост зимнего горностая, тот самый, с черным пятнышком на конце. Силы у него на одиннадцать рун, а гордости, судя по лицу, аж на все двадцать, и лицо не живичское и не нордское, а какое-то иное, хищное, с прищуром узеньких глазок и каймой черной бороденки понизу.

Он тоже взялся расспрашивать Гуннвида, а я всё разглядывал его оружие и броню. А броня занятная: в кольчужные кольца вделаны железные пластины, краями заходящие друг на друга. Я еще удивился, что при такой дорогой броне он не в шлеме, а в обычной шерстяной шапке ездит, и что железо в броне обычное, не укрепленное костями тварей. Меч добрый, поблескивает, как надо, но тоже вряд ли лучше моего топора. Аж захотелось проверить его оружие и доспех на крепость. А что? Рунами мы близки, званиями тоже, он хёвдинг, и я хёвдинг, урону ничьей чести нет. А заодно объясню узкоглазому уроду, как должно себя вести хозяевам, не набрасываться на торговых людей, что приехали дела вести, не забивать их насмерть и не отдавать на съедение птицам и рыбам. Какое посмертие получил бедолага Игуль? Примет ли его Фомрир?

Наконец горностаев хвост отстал от Гуннвида, проехал мимо и шарахнул дерущийся люд на мосту рунной силой, а потом еще и голосом добавил. Вингсвейтар же дернул меня за плечо и потащил дальше по улочке, довел до какого-то двора, обнесенного высоким частоколом, затащил внутрь, потом в дом и лишь там вдарил кулаком по стене, едва разминувшись с моей головой.

— Что ж ты, друг Кай, вытворяешь? Уж не сбежал ли ты из Северных островов, обозлив на себя конунга и ярлов? Может, зря я тебя перед Бездновым воеводой выкруживал? Может, надо было там тебя и оставить? На мосту? И что, Бездна тебя забери, с твоими рунами? Боги наказали?

Ох, зря он так со мной. Я тут же стряхнул с себя дар Рыси, полыхнул всеми десятью рунами и зарычал:

— Ты, Гуннвид, говори, да не заговаривайся! С чего бы ульверам бежать с родных земель? Неужто думаешь, что я наврал тебе про знакомство с Рагнвальдом и его сыном? Кому ты больше веришь: живичам полоумным или собрату-норду?

Великан отшатнулся от меня, почуяв силу.

— Хельт? В твои-то зимы? Неужто и впрямь бога забороли? А про нордов и живичей отвечу так: вспомни, что я про деда и отца рассказывал. Нет у нас веры ни к нордам, ни к живичам, а только к тем, кто словом и делом доказал, что достоин. Ты же нас под удар подставил!

Тут уж и я не сдержался, вдарил по стене так, что сверху что-то посыпалось.

— Я? Я под удар подставил? Потому и прячусь в живичских лесах, как тать, потому и в город пробираюсь украдкой, потому и остался с пустой мошной, хотя сюда пришел с полными сундуками. Ты бы лучше с Жирных спрашивал да с воеводы своего косоглазого.

— Почему с них? — опешил Гуннвид. — Что же там приключилось?

— С этого и разговор надо было начинать, а не кричать да дом ломать, — с трудом успокоившись, сказал я.

Надо же, с ульверами я держался стойко, не буянил, ни кричал почем зря, Дагну утихомиривал, а здесь уже второй раз вспыхиваю на ровном месте. Наверное, потому что там я был хёвдингом, а сюда пришел как обычный хирдман, не старался вести себя рассудительно.

Сели мы с Гуннвидом и обстоятельно поговорили о том, что видел он и что видел я.

— Не знаю, что там в Торговой стороне говорят, но здесь по иному говорят, — сказал Гуннвид. — Будто Жирным вздумалось вперед всего города встать, потому они женят сына не на достойной девке, а на хельтовой, и спор затеяли именно они, чтоб опорочить воеводу и поставить на его место бабу.

— Угу, потому они едва Хотевита из рода не выгнали.

— Так не выгнали же. Вроде как Жирные нарочно устроили шум, чтоб все думали, что род несогласный, а на деле никто ни с кем и не ссорился.

— Так чего ж ты на меня взъелся?

— Я с Жирными говорил. Они стоят на том, что спор затеяла сама Дагна, и если б не ваш хирд, так ничего бы и не вышло, уже и свадьбу бы сыграли, и усадили невестку бы в терем безо всяких тварей.

— Ну, знаешь, брат-хирдман… Дагна наняла ульверов, как другие нанимают вингсвейтар. Наше дело было выловить озерную тварь, и всё. А здешние дрязги нам не интересны.

Гуннвид помотал головой.

— Это горе мне разум затуманило. У меня человека убили, он тогда в Торговой стороне был, к какой-то бабе пошел, без оружия, без брони, с одним поясным ножом. Хоть он и знал живой язык, да не помогло это, узнали, что он иноземец и забили насмерть. Как мне перед отцом оправдываться? Поехал на свадьбу, а людей потерял? Нам и самим отбиваться пришлось. Если б воевода не приехал и не разогнал толпу, так и до крови бы дошло.

— Неужто не отбились бы?

— Отбились, но зачем кровь лить в союзном городе? Как бы мы потом через Велигород в Годрланд ходили? Тут ведь не только торговля крепкая, но и путь к сарапам. Отец мне строго-настрого запретил спор с кем-то затевать, не говоря уж о пролитой крови.

— А мне говорили, будто вингсвейтары Жирных защищают.

— Это уж потом, как успокоилось. Несколько моих парней стоят у них во дворе на всякий случай.

— Мне нужно с Хотевитом встретиться. Поможешь? — прямо рубанул я. — Он мне денег должен, и преизрядно.

— Если за тварь, то лучше и не спрашивай.

— А если вот за это? — и я протянул кожу с записанными словами, которую мне дал Хотевит.

Гуннвид развернул ее, медленно водил пальцем по узорам, потом кивнул.

— Да, это другое дело, но не знаю, выйдет ли у тебя с ним встретиться. Слышал, что Жирные его взаперти держат, не пускают даже во двор, вроде как он разумом помутился. Среди рабов слухи ходят, будто это Дагна ворожит, издали ему ум мутит, к себе тянет. А еще что вылечить его может только дева чистая, непорочная, без единой руны и дурных помыслов. Стоит им только сомкнуть руки перед Масторавой, как сойдет злая ворожба. И хоть Жирные сейчас не в чести, но девок таких в городе нашлось видимо-невидимо, многие на их богатство зарятся.

Я слушал его, слушал, а потом оборвал:

— Сам жалею, что в такое влез, по старой дружбе решил Дагне помочь, а тут такое вышло. Изгоями ходить нам уже приходилось, а вот отдавать свое добро я как-то не привык. В Бездну всех ворожей, Жирных, воевод и их дрязги! Я свое серебро вернуть хочу. Коли добром не выйдет, так я и злом не откажусь. Иначе как я хирдманам в глаза смотреть буду? Если не поможешь, сам к Жирным пойду, своими руками выдеру из них всё до последней марки.

Гуннвид потер лоб.

— Давай, я всё же попробую. Злом всегда успеется.

Передал меня своим людям, и многие из них были знакомы с совместного плавания с острова. Меня накормили, посмеялись над тем, как меня хотел лотошник с булками облапошить.

— Здесь такое всюду. Кого побогаче он бы стороной обошел, а тут видит, что юнец, мошна на поясе не пуста, вот и нарвался. Есть такие, кто под телеги кидается, а потом виру требует. И видаки у них всегда рядом, сразу крик подымают.

— Когда я в своей одеже и с топором ходил, что-то никто так не шутил, — подивился я живичским нравам.

— Какой дурень полезет на пришлого с оружием? А вдруг зарубит сгоряча? Виру-то с него стрясут, да после смерти зачем она нужна?

Спросил я и где Вышата. А его вингсвейтары и в глаза не видели, сказали, что к ним их собрат пришел, из тех, что у Жирных стоят. Значит, Вышата пошел не к Гуннвиду, как было уговорено, а к купцам. Почему? Неужто решил рассказать Жирным, где прячутся ульверы с Дагной? Купцы ведь могут и продать Дагну за защиту воеводы. Или чтобы перед горожанами оправдаться. Может, зря я тут штаны просиживаю, а надо бежать к своим парням и говорить, чтоб уходили?

Нет. Останусь. Альрик не дурак, да и Дагна, когда голову остудит, тоже задумается. Если Коршун почует кого, так они тут же спрячутся или укроются в других местах, а может, и уже ушли. Особенно когда Рысь придет и расскажет… А ведь он не уйдет из города, не отступит. Будет кружить по улочкам, пока кто-нибудь не догадается, что это иноземец. Хотя чего гадать?

Я пробудил стаю и увидел, что Леофсун впрямь неподалеку, вряд ли даже из города вышел. У ульверов все тихо, Альрик спокоен. И сразу от сердца отлегло, я перестал ходить взад-вперед по горенке, сел на лавку и угомонился.

Гуннвид пришел не скоро, с мрачным видом положил передо мной кожу со словами Хотевита и сказал:

— Жирные не отказываются уплатить за то, что здесь сказано, но прежде хотят поговорить с тобой.

— А Хотевит?

— Я его так и не увидел.

Что-то честный вингсвейт не договаривал. Что-то тяготило его душу, не привыкшую к лжи.

— Думаешь, стоит к ним пойти?

Он отвернулся, потом выругался, снова оборотился ко мне.

— Думаю, лучше бы тебе, брат-норд, уйти отсюда и больше не возвращаться. Не цепляйся за серебро, не стоит менять его на жизни хирдманов. С завтрашнего дня я не буду посылать своих людей к Жирным. Пусть живут как хотят. Может, возьмешься отвезти нас обратно, на Триггей? Коли скроешь соколиную голову да парус не станешь разворачивать раньше времени, так пройдешь под мостом, и я, Гуннвид Стюрбьёрнссон, помогу тебе в этом.

Я поднялся, взял свернутую кожу, засунул за пазуху.

— Благодарю, Гуннвид. Я все же схожу к Жирным, а уж потом буду рад отвезти вингсвейтар куда угодно.

— Тогда возьми хоть топор. Не с голыми же руками ты туда пойдешь?

И на самом деле дал мне топор. Хоть ему и далеко до моего, выкованного Кормундом, но всё лучше, чем без него.

Один вингсвейт провел меня ко двору Жирных и оставил одного, напомнив, что за оградой стоят и его братья, так что я могу позвать хозяев на своем языке.

Волей-неволей задумаешься, стоило ли так стараться, расти в рунах и становиться хёвдингом, если теперь я больше машу языком, чем топором. Может, стоять во главе города даже полегче, чем во главе хирда. А ведь я далеко не мастак в разговорах да торговле, и не вышло бы хуже. Вот зайду к ним в дом, а Жирные обвинят меня в краже или убийстве раба, отдадут воеводе или на суд, а как судят иноземцев, я уже насмотрелся и в Бриттланде, и в Альфарики. Вернуться бы на Северные острова, где всё просто: видишь тварь — убей ее, а не вот эти домыслы и заговоры. И сапогов я так и не купил.

С этими мыслями я и шагнул во двор к Жирным. Встретил меня не кто-то из рода, а трэль, и хоть я не знал здешних обычаев, но вроде бы это неуважение к гостю. Значит, не хотят купцы по-хорошему решать наши дела?

Отвели меня в небольшую комнатку, не ту, где мы сидели с Хотевитом и Дагной, и оставили одного, немного спустя трэль поманил меня дальше и проводил в другое место, где сидели трое мужей, явно родичи Хотевита. И статью похожи на него, и голубыми глазами, и курчавыми бородами, в которых уже пробивалась седина. Стоял там знакомец, тот самый толмач, который помогал вести беседы с Хотевитом, козлобородый.

Они посмотрели на меня, как на вошь подзаборную, и заговорили меж собой, даже сесть не предложили. А я и сам не торопился, стоя легче отбиваться будет, коли что. Топор на виду висит, честные десять рун — тоже вот они. Пусть думают, живичи драные, кого они обманывать думают. Плохо, что рядом со мной нет никого, кто понимал бы их речь. Надо было вингсвейта позвать, только не хочу еще больше долг перед Гуннвидом брать на себя, да и не пустили бы его сюда.

— Гуннвид Сьюрбьёрнссон сказал, что есть у тебя дело к роду Жирных, — наконец заговорил толмач. — Говори свое дело.

— Я привык вести дела с тем, с кем и начинал. Вас я не знаю, потому буду говорить только с Хотевитом.

Самый старый из Жирных хрипло рассмеялся, но в последующих словах толмача ничего смешного не оказалось.

— Хотевит много сделал того, чего делать не стоило, и род сейчас закрывает его долги. Показывай записи, и мы подумаем, как возместить долг.

— Как долг возмещать и так ясно: серебром и золотом. Или верните мой товар. Но говорить я буду только с Хотевитом.

— Половина товара и так наша, пропала где-то в Северных морях. За него платы не будет, только благодарность, что вернули нам наше добро. Скажем, три марки серебра. А остальное… Уж не знаю, слышал ли гость с Северных островов, но в городе недавно народ бушевал, сжег несколько складов, в том числе и тем, что взял Хотевит на продажу. И в иное время мы бы возместили полную стоимость взятого товара, ведь он лежал на наших складах, да только причиной тех волнений были твои люди. И впору нам спрашивать с вас за остальное добро, что там лежало. Но чтобы было честно, мы простим друг другу наши долги. Я готов дать семь марок за те вещи, что не успели отнести на сгоревшие склады. Всего десять марок. Согласен ли ты, гость, с таким предложением?

Я слушал плавную речь толмача и кипел от злости. Три марки? Семь? Десять? Да лучше бы они просто выкинули меня со двора, как паршивую шавку! Рука то и дело дергалась, желая схватить топор и располосовать им лживые морды.

Какие в Бездну сгоревшие склады? Я же своими ушами слышал, что пожогов не было, воевода за такое казнит на месте.

— Не знаю ничего ни о сгоревших складах, ни о том, что товар был вашим. У меня есть, — я споткнулся на новом слове, — записи, где всё сказано иначе. Вот как сказано в коже, так и делать надо. А наболтать и я могу много всего.

— Ты же не дурак. Должен понимать, что мы можем и того не отдавать. К кому ты пойдешь с этой кожей? Вече созовешь? Речи нашей не разумеешь, законов не знаешь, а еще тебя и твоих людей ищут. И даже если дело дойдет до суда, все знают, что Хотевит был заворожен мрежницей, и потому его слова и записи ничего не значат. Всё, что он творил, делалось не по его воле.

— Заворожен или нет, не мое дело. Я хочу забрать свой товар или плату за него.

Они снова склонили головы и негромко заговорили меж собой. И чего обсуждают? Уверен, что они загодя всё решили. Но я и впрямь зря сюда пришел. Ничего с них взять не выйдет, разве что силой.

— Мой род всегда славился честностью. И хоть то нам в убыток встанет, я готов дать тебе должную плату, — сказал старший из Жирных, а толмач подхватил его слова. — Но взамен прошу услужить мне. Я хочу снять ворожбу с Хотевита, а для того нужна та мрежница. Привези ее, и я насыплю столько серебра, сколько было уговорено. Даже за украденный у нас товар.

Я молчал.

— Вы же хирдманы! Вам платят, а вы выполняете работу. Много ли вам платят за кровь и смерти? Здесь же много серебра стоит на кону, и всего-то одну бабу привезти!

Я молчал. Снова позвал свою стаю и всматривался в их спокойные огоньки, чтобы не вспылить и не изрубить наглецов.

— И твои люди смогут вернуться в город, не боясь обвинений. Довольно лишь сказать, что и вас заворожила мрежница.

Он ни разу не назвал Дагну по имени. Может, и к лучшему, что свадьба не сложилась. Каково было бы ей жить в этом доме? Хотя, как знать, вдруг Жирные не осмеливались бранить хельта в лицо?

— Жирные, значит. Говорят, ваши лавки стоят не только в Велигороде, ваши корабли ходят по рекам Альфарики, ваши люди живут даже в Годрланде. Как бы обман не встал вам дороже, — негромко сказал я.

Надо спросить у Дагны, как отличить корабли Жирных от других. Я сам буду резать их людей и проламывать борта, буду забирать всё добро и за малую плату отдавать другим, и так, пока не верну всё до последней марки. А потом вернусь в Велигород и сожгу их нарядный терем. И никакой воевода меня не остановит.

— Подумай! — донеслось мне вслед. — Поговори со своими людьми. Хёвдингов убивали и за меньшее.

Я вышел из их вонючего дома, остановился во дворе и потер лицо, сдирая мерзость, что мне налепили Жирные. Хоть разговор вышел коротким, но прождал я немало, на улице уже стемнело. Выходит, Гуннвид знал или предполагал, что предложат мне купцы, потому и сказал, чтоб я не ходил к ним, потому и людей своих забирает.

Кто-то дернул меня за рукав. Я едва не подпрыгнул от испуга, ведь не ощутил чужой руны рядом, а потом увидел, что это всего лишь девчушка, безрунная. Мелкая, белоголовая, с лентой в волосах, значит, не рабыня. Она прошелестела что-то, да только я разобрал лишь что-то о Хотевите.

— Хотевит? Ты о нем?

Она заговорила еще быстрее, дергала за рукав, куда-то тыкала пальчиком. Я присвистнул и позвал одного из вингсвейтов, что стояли там.

— Что она говорит? Чего хочет? Не пойму никак.

Парень выслушал девочку и сказал:

— Ее Хотевит прислал, спрашивает, нет ли у тебя какого знака от невесты его. Хочет узнать, как она, здорова ли.

— А кто эта девочка вообще?

— Да кто-то из Жирных. Я их не знаю почти никого.

— Спроси, нет ли у нее знака от Хотевита.

Вингсвейт поговорил с ней, она огляделась и вытащила украдкой кусочек бересты, а на ней что-то нацарапано. Парень сразу сказал, что знаков не знает, написанные слова не слышит.

Я немного подумал, а потом решился. Вряд ли Дагна сказала что-то, что могло бы нам навредить. Потому я вытащил лоскут ткани, что она передала, сунул его девчонке в руки.

— Пусть отдаст Хотевиту и больше никому. Я пока тут подожду. Но недолго.

Она взяла лоскут и тут убежала, но не в дом, откуда я недавно вышел, а куда-то вкруг, на зады. Вскоре вернулась, сунула мне в руки еще кусок бересты и убежала. Даже спросить ничего не вышло.

Беда с этими их словами, которые можно руками передать. И кто мне их перескажет? А! Гуннвид ведь мне первым похвалился насчет такого умения, вот пусть он и мучится.

Я вернулся ко двору вингсвейтар, пересказал Гуннвиду разговор с Жирными, ничуть того не удивив. А потом протянул ему берестяные куски и попросил пересказать слова Хотевита. И на первом куске было сказано, что пишет это Хотевит, а девочка по имени Зимава ему помогает. На втором же Хотевит сказал, чтоб я ждал его недалече от деревни Троеверши, и что он принесет обещанную плату.