Сага о двух хевдингах

Глава 2

Когда слухи о беде в землях ярла Гейра и Бриттланде разошлись по городу, Хандельсби превратился в бурлящий котел.

Люди не могли выместить злость на сарапах, так как их выловили в первый же день, и принялись за тех, кто так или иначе был связан с ними: за помощников в сольхусах, за торговцев, что не брезговали вести дела с иноземцами, за обычных горожан, которых примечали в сарапских лавках. До нас дошла весть о смерти Ящерицы, его запихали в бочку и столкнули с горы. Солнечным жрецам повезло, что их спрятали у конунга. Ну, или не повезло. Вряд ли Рагнвальд с ними хороводничал, поди, отдал мастерам пыточных дел.

Люди побогаче, у кого были свои корабли, жаждали убраться от земель Лопаты за тридевять островов, и Хандельсби казался им слишком уж близким. Вмиг вылезли наружу старые предания о Бездне, что захватила северный остров. Вспомнили даже его название: Кокенде, или Кипящий. Скальды, знавшие хотя бы одну песнь про тот остров, ходили сытыми и пьяными с утра до вечера, а те, что не знали, постарались придумать и сложить вису о нем. И чем страшнее была песнь, тем щедрее люди одаривали певца.

Чего мы только не наслушались в тавернах?

Скальды сказывали и о кровавых реках с костяными берегами, и о зубастых деревьях, и о невиданных тварях величиной с гору, с десятком клыкастых пастей и сотнями когтей-мечей. Некоторые даже описывали саму Бездну, как великаншу с девятью головами. Каждая ее голова была голодна и хватала зубами всё, что увидит. Первая голова ела только людей, вторая — скот, третья — диких животных, четвертая ела ветер, пятая пила реки и озера, шестая хватала рыбу, седьмая грызла землю, восьмая — деревья, а девятая пыталась сожрать небо вместе с солнцем, луной и звездами.

Эгиль пытался рассказать, как оно было на самом деле, но правда показалась слишком скучной.

Мы бы ушли из Хандельсби, но конунг не выпускал никого три дня. Его дружинники обыскивали дома, прочесывали близлежащие горы и рыбацкие деревни, чтобы не упустить ни одного сарапа. На третий день он отправил корабли-вестники ко всем ярлам на Северных островах. Для этого Рагнвальд забрал суда у самых ретивых горожан, которые больше всего донимали конунга с разрешением покинуть стольный град, посадил на них своих людей-посланцев со строгим наказом не шуметь и не распускать слухи.

К вечеру второго дня к нам заглянул Харальд Прекрасноволосый с сыном. За это время они оба отмылись и немного отъелись.

— Узнали-таки мой корабль, — весело заявил он. — Вот только вышел от Рагнвальда.

— И чего?

Я покосился на хирдманов, которых мы взяли в Мессенбю. Они не знали ничего о Скирре, но некоторые уже видели, как мы тогда говорили с Харальдом, в ту пору бывшим Косматым.

— Сказал, что нашел корабль разбитым на безлюдном острове. Мне как раз в ту пору нужна была какая-нибудь скорлупка, так что я поискал хозяев, не нашел и забрал судно себе.

Мда, некстати я запретил ульверам шляться по городу. Ждал разрешения на выход из города, потому сказал, чтоб все сидели в таверне трезвыми. Парни успели соскучиться и радовались каждому гостю. Даже Росомаха внимательно слушал и первым спросил:

— Как же ты на безлюдный остров добрался?

Харальд беззаботно рассмеялся:

— Вот и Рагнвальд о том же спросил. Но в том секрета нет. Меня ваш же хирд закинул на остров, а потом должен был забрать и вернуть в Мессенбю. Ты сам видел, как мы уплывали! Я тебя запомнил, еще подивился, как Беззащитный не побоялся взять в хирд хельта.

— И как? Поверил тебе конунг? — поинтересовался Рысь как бы между прочим.

— Поверил. Да сказал, что хозяева корабля могут не поверить, а свары сейчас ой как не нужны. Потому позвал к себе в дружину со всем хирдом.

— Пойдешь?

— А пойду. Чего ж не пойти? Плату он обещает справную, Магнус взял Хакона в свою дружину, люди мои подо мной ходить будут. Дом построю в Хандельсби, хозяйство заведу.

— Добро, — согласился Альрик. — Садись за наш стол, ешь-пей.

— Расскажи еще раз, что там в Бриттланде, — попросил я. — Кого видел? С кем торговал? К кому нанимался?

Все ульверы, что знали наш с Харальдом секрет, понимали, что Рагнвальд сделал это не просто так. Конунг не дурак и сообразил, что Прекрасноволосый связан с гибелью ярла Скирре и может выдать остальных виновников, но не стал его наказывать. Что такое смерть одного ярла по сравнению с вестью о захвате Бриттланде? Харальд мог уйти в Валланд или скрыться на дальних островах, но рискнул жизнью и пришел прямиком к конунгу, и это заслуживало большой награды. Потому Рагнвальд взял Харальда под свою защиту, но на всякий случай забрал сына, вроде как в дружки Магнуса, а вроде как и в заложники.

А ведь мог бы и отдать Прекрасноволосого сыновьям Скирре! Те бы непременно дознались, как погиб их отец. И тогда бы началась не просто свара, а межродовая резня, которая зацепила бы и Сторбаш. Сейчас только смуты и не хватает!

Лишь на четвертый день нам дали конунгов знак для выхода из фьорда. Вот насколько Рагнвальд доверял моему хирду и мне. Или Магнус замолвил словечко? К тому же нам не всучили ни Стига Мокрые Штаны, ни кого-то вроде него. И это награда поважнее серебряной побрякушки.

Море за пределами скалистого фьорда встретило нас бурно: щедро плеснуло соленой водицей в лицо и закачало корабль на высоких волнах. Хьйолкег сопел изо всех сил, и ветер гулял преизрядный.

Мы подняли широкий полосатый парус, и «Сокол» полетел по темным разгулявшимся водам. Вверх-вниз, вверх-вниз, словно оседлали брыкливого козла. И каждый раз, когда нос корабля врезался в волну, нас обдавало не брызгами, а потоками ледяной воды. Плащи, шкуры, одеяла не помогали, в такую погоду любая одежка вымокла бы враз.

Я ухватился одной рукой за борт, второй убрал прилипшие ко лбу пряди и задумался: а как бы люди ходили по морю, если б не было рун? Рабы ведь мрут почаще, чем норды, хоть не сражаются ни с тварями, ни с людьми. И мрут без всякой причины: то на ветру застудятся, то под осенний ливень попадут, то лошадь ненароком лягнет, то в родах что-то не так пойдет. А ведь в Сторбаше рабы едят не сильно хуже хозяев, иначе быстро иссохнут за тяжким трудом!

Значит, если бы Мамир не заварил свой котел на горе Куодль, мы тоже были бы такими. И один лишь поход по бурному морю мог бы свести в могилу не одного хирдмана. Наверное, тогда бы мы сидели все на своих островах и занимались бы только ремеслом Корлеха или Фольси. И не было бы ни великих подвигов, ни далеких плаваний, ни знаменитых героев. И скальды не складывали бы висы, ведь о чем тогда еще петь? Не о бабах же! Наши боги заскучали бы, глядя на людские дела, ушли в свои земли, и пришли бы боги чужие. Тот же бог-Солнце! И вскоре все в Северных морях ходили бы с кругами на шее, кланялись шарам в сольхусах и просили бы милости, жалости и прощения за неведомые грехи.

Я отвернулся от носа и посмотрел на наш драккар. По доскам бежала морская вода, Росомаха стоял возле мачты и время от времени кричал что-то Крюку и Гвоздю, а те подтягивали или ослабляли веревки. Сейчас парус немного спустили, чтоб плыть помедленнее. Борта «Сокола» и так ходили ходуном, я чувствовал их дрожь. В такую погоду тяжеловато: грести не надо, но поспать не поспишь, разговоры не поразговариваешь, да и занять себя толком нечем. Остается только сидеть, держась за борт или веревку, смотреть на волны и ждать. Порой ждешь недолго, но бывает и несколько дней кряду.

И непонятно, как далеко ушел корабль, в какую сторону, где земля. Солнце и звезды скрыты за густыми тучами, а ветер может поменять направление так, что и не заметишь. По уму надо было вернуться в Хандельсби или хотя бы укрыться во фьорде, переждать, но никто из ульверов не запросился назад.

Отчаянный разделся до нижней рубахи и стоял возле меня, принимая хлещущие потоки с восторгом. Поди, на этот раз вздумал состязаться с морем. Дурень! Но дурень полезный и понятный. Свистун, как и Вепрь, завернулся поплотнее в тяжелый плащ, уперся спиной в борт, ногами в бочку, и задремал. Беспалый злобно смотрел на небо и что-то бормотал себе под нос, скорее всего проклинал дурную погоду и дурных хирдманов, решивших выйти в море именно сейчас. Несколько ульверов перепроверяли веревки, которым были закреплены припасы, Синезуб вон старательно натягивал ткань, чтоб прикрыть выступающий короб. Рысь с Простодушным о чем-то разговаривали. Чтобы расслышать, они орали во всё горло друг другу в уши.

Альрик же, как и всегда, стоял возле кормового весла. Его светлые волосы намокли, облепили голову, с моего места казалось, будто их и нет вовсе, и что на другом конце корабля стоит облысевший старик с глубокими морщинами, чудом сохранивший стать. Почему-то это неприятно резануло, и я отвернулся.

Хорошо, что у меня нет дара прорицания. Хотя было бы здорово, если б кто-нибудь из хирдманов мог заглядывать вперед. Не Тулле, нет. Моему другу и так изрядно досталось.

Как он там? Много ли узнал от Эмануэля? Многому ли научился? Без него столько всего произошло… Еще немного, и я привыкну к его отсутствию. Новенькие ульверы толком его и не запомнили. Смешно, но мысли о Тулле всплывали чаще, чем о жене и сыне. Наверное, потому что семья у хирдмана всегда где-то далеко, он возвращается пару раз за год, привозит подарки и серебро, треплет детей по макушке, заделывает жене нового ребенка и уходит в море. А заплечный… Он всегда рядом. И порой казалось, что я вот-вот почувствую тяжелую руку Тулле на своем плече, особенно когда злился.

Очередная волна обдала меня с ног до головы и заставила прийти в себя.

Море угомонилось на второй день. По нескольким встреченным островам Альрик понял, где мы находимся, и направил «Сокола» в нужную сторону.

В отличие от меня, многие ульверы уже давно не были дома. Пока мы были в Хандельсби, Сварт заглядывал к своим, похвалился богатством и довольный ушел. Родственники его не слишком жаловали в прошлом, мы и познакомились с ним во время взбучки, которую устроили Сварту его сводные братья. Эгиль Кот тоже оттуда, но ему даже не перед кем было хвастаться: мать-рабыня давно померла, отец хоть и признал его сыном, но лишь перед первой руной, и Эгиль не испытывал к нему теплых чувств. Видарссону удалось навестить отца в Кривом Роге. И всё.

Хотя если так подумать, пятеро ульверов родом с Бриттланда, двое — с Туманного острова, восьмерых мы взяли в Мессенбю, и им пока хвастать особо нечем. Вепрь — бывший раб, и кто знает, выжил ли кто из его родных? Откуда родом Стейн я и не знал никогда. Вот и остались лишь Дударь да Альрик.

Деревушка Энока пряталась в глубине острова, и пройти можно было по небольшой речушке до первых каменных порогов. Там мы оставили корабль под присмотром нескольких ульверов и дальше пошли пешком.

Жители встретили нас настороженно. Мы не походили на мелких купцов, что изредка наведывались сюда. Да и брать с деревни нечего, потому столь высокорунным воинам тут попросту не место.

Альрик обвел взглядом людей и спросил:

— Есть здесь родичи Энока Косого?

Ему ответили сразу двое мужиков:

— А тебе к чему?

— Тама оне живут.

Беззащитный не успел ничего сказать, как кто-то из деревенских выкрикнул:

— Так он же Энока забрал!

— И где Энок? Неужто так поменялся?

— Разве кривые глаза выправишь?

— Да помер он! Куда ему было в хирдманы?

Один мальчишка метнулся в дальние дома, и вскоре к нам подбежала женщина с наспех завязанным платом на голове.

— Энок? Где он? Где мой сын?

Она увидела Альрика и уперла руки в бока.

— Это ведь ты, белобрысый выродок, забрал моего сына! Ты заманил его щедрыми посулами! Заговорил ему уши сказками!

Мужик, скорее всего, ее муж, разглядел наши руны и попытался урезонить жену, но та и слушать не хотела, лишь расходилась все сильнее.

— Куда нашему Эноку в хирдманы? Отец живет на земле, дед евонный, прадед… Где мой мальчик? Мой первенец!

Альрик махнул рукой, и мы вынесли короб со скарбом Ослепителя.

— Твой сын погиб, сражаясь с ужасной тварью, — начал было Беззащитный, но его речь прервалась истошным воплем матери.

Она кинулась на Альрика и заехала ему по щеке так, что я поморщился. Да и деревенские попятились, не то боясь попасть ей под горячую руку, не то опасаясь нашего гнева.

— Угомони жену, — рявкнул я на мужа.

Тот подхватил ее под грудь и оттащил в сторону.

— Энок Ослепитель был нашим братом! — закричал я, перекрывая женские вопли и брань. — Он лучше всех стрелял из лука, перебил немало тварей и драугров! Энок дорос до десятой руны и стал хельтом!

И вдруг все затихли. Даже несчастная мать замолчала. А нет, это муж закрыл ей рот.

— Да, Энок немало прошел бок о бок с хирдом, — подхватил Альрик. — Вместе с нами он сражался с троллями и вышиб одному глаз, охотился на морских тварей, убивал драугров в Бриттланде. А потом конунг Рагнвальд отправил нас в земли ярла Гейра, где мы столкнулись с десятками сильнейших тварей. И Энок погиб от лап одной из них. Сейчас он идет рядом с Фомриром, потому что был не просто воином. Он умер, сражаясь с тварями! Очищая наши земли от порождений Бездны! Есть ли более достойная смерть, чем эта? И неважно, кем был твой отец или дед. Каждый может ступить на путь Фомрира! Каждый может получать руны и становиться сильнее. И кто скажет, что такая жизнь плоха? Пусть она зачастую короче, чем у пахаря или рыбака, но есть ли участь лучше? В благодарность за такого хирдмана я привез всё, что накопил Энок.

Альрик открыл короб и начал вытаскивать вещи одну за другой.

— Вот его кольчуга тройного плетения. Мало кто сумеет разрубить такую!

Это была не та самая, что Энок обычно носил, ведь мы так и не забрали его тело. Но каждый ульвер, кто участвовал в убийстве Скирре, имел запасную кольчугу.

— А это его меч, лук и стрелы.

И уже они стоили больше, чем вся эта деревня. Мать Энока уже не вырывалась из рук мужа, а тихонько плакала, глядя на наследие сына. Отец же, как и прочие жители деревни, выглядел ошарашенно, а кое у кого загорелись глаза от такого богатства.

— Если кто-то из братьев или племянников Энока захочет ступить на путь Фомрира, с таким оружием любой хирд с радостью возьмет их.

В коробе лежали и яркие ткани, хоть и истрепавшиеся за время плавания, и самоцветы, и серебро, но Альрик не стал это показывать всем собравшимся. Пусть семья Энока сама решает, говорить о нежданно свалившемся богатстве или нет. Только бы слухи не пошли за пределы деревни, а то мало ли кто позарится?

— Так что ж вы стоите? Надо же стол накрыть, гостей приветить, Энока помянуть, — спохватился тощий мужичонка, явно не из родичей Ослепителя.

Поначалу мы так и думали, но мне уже не хотелось тут оставаться. Ну, ладно, баба — дура, но муж-то куда смотрит? Неужто если я вдруг помру, моя мать накинется на Альрика с кулаками? Конечно, нет. Она — жена бывшего хирдмана и понимает, что всякое может приключиться, и винить тут некого. Хотя если я погибну от рук человека, а не твари, Дагней потребует у Эрлинга мести.

К тому же Энок не единственный сын. Когда мы подошли к дому, чтобы донести скарб и снедь на стол, там крутилось не меньше десятка детей и несколько подростков.

Пока парни заносили дары и угощения, соседка подошла к Альрику и заговорила:

— Вы не серчайте на Халлу. Дитёв она нарожала вона сколько, но жалела всегда только первенца. Уж больно косеньким он уродился, да и отца евонного она любила поболе. Энтот муж-то второй у нее. Первый ушел в море и не вернулся, а она в ту пору Энока-то и носила. Все глаза проглядела, все слезы выплакала тогда, потому сын таким и родился. Уж мы тогда говорили ей, пужали, мол, нельзя так убиваться, иначе дитё больным будет. Вот оно так и вышло. Опосля детишки невзлюбили Энока, всё смеялись да обзывались всяко. А бабы ж они как? Кому тяжче приходится, того и жалеют крепче. Да и нынешнему мужу пасынок не ко двору пришелся. Да и как иначе? Не отдавать же хозяйство свое чужому дитю? Уж я толковала Халле, мол, радоваться надо, что сын в хирдманы пошел. Не было б ему тутова житья. А она всё в слезы. Ну нынче-то мужу ейному спокойнее будет. Теперича Энок не оберет его детей.

— Дура ты, — спокойно сказал Альрик. — Зачем хельту возвращаться сюда? Коли б Энок захотел, так мог бы в конунгову дружину пойти, а там и почет, и хорошей земли кус, и серебро горстями. Ты хоть представляешь, что такое хельт? Чихнет, и нет вашей деревни.

— Мертвые уж не чихают, — пожала плечами баба. — А всё ж повезло дуре. Вона сколько всего привезли, теперича мужнина семья в силу войдет, с таким богатством-то.

Я аж разозлился от такого. Может, зря мы отдаем Эноково добро, раз его тут и не любил никто? Но Альрик злую бабу спровадил и пояснил мне:

— Ты ее россказни не слушай. Она ведь то из зависти говорила, хотела, чтоб мы обратно всё забрали.

— Зачем это ей? Ведь она от того богаче не станет.

— Она богаче не станет, зато и Халла тоже. Есть такие люди, которым чужое добро глаз колет.

Эноков отчим позвал нас за стол, где лежала лишь та снедь, что мы в дар привезли, да стоял наш бочонок с пивом из самого Хандельсби. Малышня забилась в углы и смотрела на еду жадными голодными глазами, те сыны, что уже с руной, сели с нами, как равные.

— Выпьем за Энока! — сказал отчим. — Он всегда был славным мальчишкой, веселым, языкастым, а уж как он бросал камни! С одного броска мог куропатку подбить.

Я опустошил кружку одним глотком.

— Про меткость Энока ведь даже виса сложена, — сказал вдруг Эгиль и припомнил самые первые строки, сложенные Хвитом про победу над троллем:

Энок — ослепитель,

Сыплет он стрелами.

Сельди битвы мчатся,

Глаз они пронзили

Зверя, что зевает…

Халла снова расплакалась. Я понадеялся, что не из-за неуклюжести висы.

— Потому мы и прозвали Энока Ослепителем.

— А что это за зверь, который зевает? — спросил мальчонка из угла.

— Это, брат, страшный зверь! Троллем зовется. Слышал о таком?

И ульверы до ночи рассказывали о подвигах Энока. Халла то и дело заливалась слезами, но с ними уходила горечь от потери сына, а оставалась светлая память и гордость.