Сага о двух хевдингах

Глава 14

— Кто-то пришел, — сказал я, держа в руках чашку с крепким травяным отваром.

Припасы закончились, а в начале лета в лесах Альфарики не так много того, чем можно поживиться. Парни ловили зайцев в силки, Эгиль стрелял птиц, Рысь таскал яйца лесных птиц, Велебор рыбачил, но мясо и рыба уходили чуть ли не быстрее, чем мы их добывали. Грибов пока нет, орехов тоже, да и отвык я уже одной дичиной питаться. Вепрь готовил похлебки, где кроме заячьих костей плавали побеги крапивы, стебли лопуха, молодые листья сныти. И хоть меж зубов что-то застревало, в животе постоянно урчало. Не хватало хлеба, сыра и каш. Мы не голодали, но и сытно не ели.

Живодер предлагал сходить в ближайшую деревню и взять, что нужно, силой, но Дагна запретила грабить крестьян. Нет, я ее понимал. Если вдруг ей удастся вернуться в город и выйти замуж за живичского купца, молва о том, что его невеста грабила людей Раудборга, вряд ли пойдет на пользу. С другой стороны, лично мне плевать на дурную молву, если мои хирдманы будут голодать. Но я решил подождать. Сначала узнаем, что творится в городе, а уж потом займемся грабежом, коли придется.

И вот, наконец, я почувствовал радость Коршуна. Он услышал, а, может, и увидел кого-то из наших живичей. Теперь мы узнаем, что же так взбудоражило город и откуда живичи узнали о поимке твари. Впрочем, скоро я их не ждал. Полусарап — муж обстоятельный и осторожный. Сперва он убедится, что за живичами нет слежки, потом выйдет навстречу и расспросит вкратце о вестях из Раудборга, выждет еще немного и лишь потом поведет к нам.

Как-то так вышло, что из всех ульверов я больше доверял Рыси, Простодушному, Трудюру и Коршуну, то есть хирдманам, что пришли уже после меня. Тулле держался наособицу, не смеялся со всеми, не вмешивался в беседы. Я думал, теперь,раз уж я хельт и сам приглядываю за Альриком, Тулле выдохнет и вернется к себе прежнему, но он отстранился еще сильнее. И я ничего не мог с этим поделать.

— Куда пришел? — спросила Дагна.

Я поспешно отхлебнул горький отвар. Вот дурень! Она же не знает, что у меня за дар. Как бы я смог угадать, что к той сосне подошли живичи? Я отговорился какой-то глупостью, но напомнил себе, что пора бы уже научиться держать язык за зубами.

Коршун пришел лишь на другой день, но с ним было всего два человека: Стейн и Вышата. Стоян не вернулся.

Перво-наперво Вышата ответил на невысказанный вопрос Дагны и Велебора.

— Хотевит жив.

А потом, усевшись возле костра и заполучив миску с зеленой похлебкой, в которой мясо лежало больше для запаха, принялся рассказывать подробности.

— В Велигород лучше не лезть. Сейчас поспокойнее стало, воевода созвал дружинников в город и утихомирил людей, но пришлых там совсем невзлюбили. На Торговой стороне десятка два мрежников забили насмерть. Один двор разгромили вчистую, вынесли всё, хотели пожечь, но дружинники за такое вешают сразу же. Всё ведь деревянное, дороги меж домами тоже, если где вспыхнет, так полгорода сгорит. Уж потом воевода сказал, что не все мрежники дурны, многие давно почитают наших богов, у многих перед домом стоит Кудава.

— Но купца, что пришел с нами, всё ж убили, — прорычал я.

— Это еще до прихода воеводы было. Кто-то вспомнил, что он с вами был. С того купца погром-то и начался. А как товар его увидели, так вовсе ополоумели, решили, что там человечье мясо, вот и не удержался люд. И его, и всех, кто с ним, забили насмерть и повесили на столбы возле речки, чтоб, значит, Ведява смилостивилась.

— Человечье мясо? — ошеломленно переспросил я и оглянулся на ульверов. Те тоже не знали, что за товар вез Игуль.

— Твариные трупы, — пояснила Дагна. — Я о том от Хотевита слышала. Купец ваш привез шкуры тварей, их кости, клыки, глаза, когти и прочую дрянь. Без сердец. Видать, немало чудищ забили на Северных островах зимой.

— Как в городе узнали, что мы вылюдь поймали?

Вышата убрал ложку, поднес миску ко рту и залпом допил остатки, затем вытер усы рукавом и вздохнул.

— Вот то-то и странно. Кажись, дурные слухи пошли раньше, чуть ли не тогда, когда мы из Велигорода отплыли. И слухи не о споре Дагны с воеводой, а о всяком недобром…

— Говори, — приказала Дагна. — Говори как есть!

Живич помолчал, глянул на Велебора, постучал пальцами по пустой миске.

— Будто Дагана — это темная мрежница, что заманивает добрых мужей к себе и высасывает из них всю силушку, потому она столь сильна. Да и девицами не брезгует, из них высасывает молодость и красу, потому мрежница столь хороша, хотя по правде ей уже сотня лет. Мрежники ей не годятся, ведь в них души-то нет, только живичи, только они и подходят. И вот пришла она в наши земли, высмотрела лучшего, заморочила ему голову, заставила быстрее слить первый поток, чтоб больше силы забрать у него. Но Хотевит всегда чтил наших богов, мазал медом корень Кудавы, приносил жертвы Ведяве, вот и вступилась за него речная богиня. Разозлилась тогда Дагана и задумала погубить хранительницу вод. Одной ей было не справиться, потому призвала мрежница помощников своих лютых. Те прилетели в Велигород на огромном красно-белом соколе. Прилетел тот сокол, ударился о воду и превратился в корабль, а перья с его спины в людей обернулись. Только изголодал тот сокол в дороге, потому накинулся на первого, кого увидел на пристани, но встал на защиту того мужа медведь, с рождения им воспитанный, загородил собой. Сокол вырвал из медведя сердце и склевал его.

Альрик слушал сказку Вышаты с помертвевшим лицом, да и я онемел от удивления. И ведь знал, что неправда это, но слушал и верил! И все, кто был в тот день на пристани, поверят.

— Запрыгнула Дагана на сокола красного, а чтобы не изголодаться, взяла с собой четырех мужей крепких и бабу красивую, замороченный Хотевит лишь вслед помахал. Рыскает сокол по Странцеву морю, рыскает, ищет Ведяву, подманивает на овец и на людей живичских, но не дается Ведява темной мрежнице, хоронится в подводном тереме и деткам своим наказывает, чтоб не выходили они наружу, переждали. Вот доест мрежница мужей тех и бабу, вернется в город несолоно хлебавши, а там ее воевода и схватит. Не удержалась меньшая дочка Ведявы, выскочила из подводного терема, захотела поиграть с купцами, что мимо проходили. Увидала ее Дагана, налетел сокол на ладью, чуть не потопил, тогда дочь Ведявы подтолкнула купцов ладошкой так, чтоб вынесла их волна на бережок. А сама попала в сети мрежницы. Уж и терзала ее Дагана, и мучила так, что три дня и три ночи крики несчастной дочери Верявы разносились над озером. Не выдержала богиня, вышла из воды, но опоздала, увидела лишь разорванное на куски тело дочери. Разгневалась Ведява и прокляла Велигород, что приютил темную мрежницу! Дала срок, чтоб живичи поймали Дагану и ее прихвостней, иначе не миновать беды! Нахлынут волны высокие и смоют город с берегов, переломят крепкие ограды и мосты, утопят весь люд честной.

— Нельзя нам в город возвращаться, — после долгого молчания сказал Простодушный. — Я бы сам за такое порвал, просто на всякий случай. Что такое два десятка жизней против целого города? Тем более какие-то иноземцы.

Дагна тряхнула головой.

— Не сходится. Ты сказал, что сказ этот по городу прошел, едва мы отплыли. Так откуда там взялись крики и растерзанная дочь Ведявы?

Вышата пожал плечами.

— Я сказывал, что сам слышал. Наверное, поначалу-то не всё говорили, а уж потом и конец придумали.

— Как же Хотевит живым остался?

— Хуже всего на Торговой стороне люд бушевал, на Вечевой-то у всех стены крепкие и воины справные. Мы со Стояном разделились. Я на Торговой остался, а он на Вечевую пошел, да так и не вернулся. Про Жирных я слыхал, будто их хотели пожечь да побить.Хотя больше, наверное, пограбить. Да только встали за них соседи, вингсвейтары, а там воины сильные, в железе добром да с оружием острым. И вроде как никто со двора Жирных выйти не может и войти тоже. Внутри вингсвейтары, снаружи дружина воеводы. Но никого из рода Жирных не убили, о том люди точно бают.

— Уж больно много воеводы во всех этих сказах, — промолвил Альрик. — А ведь мы его даже не видели ни разу.

Дагна откинулась назад, взглянула на чистое голубое небо, рубахи крепко обтянули ее немаленькую грудь, да только не осталось во мне ни капли желания. Единственное, чего я хотел, — это врезать ей за то, что втянула нас в беду. И как выкрутиться, я пока не представлял.

— Вот же гнилая вошь, — сказала Дагна. — Пес подзаборный. Ядовитая змея. А я дура глупостью набитая. Дура дурная! И чего меня на то вече понесло? Захотела покрасоваться? А ведь еще разумной себя почитала, хитростью гордилась, силой красовалась. И какой-то не́род меня обдурил. Что меня? Ведь город задурил! Сволочь! Это ведь он спор тот подстроил! Я почему про тварь озерную вспомнила? Потому что он сам на том вече говорил о ней, поведал, сколько кораблей она потопила и сколько людей погубила. А когда расходиться стали, тогда-то воевода и начал оскорблять меня. Я вспылила и вызвала его на спор.

— А что, у воеводы есть дочь или сестра, которую он хочет за Хотевита отдать?

— Нет! Не знаю. Не о том речь. Он ведь не меня хочет сгубить, а весь род Хотевита. Дед Хотевита прогнал князя из Велигорода, с тех пор нет тут князей. Но если Жирных обвинить в чем-то и выгнать их из малого вече, а еще беда какая будет грозить городу, тогда могут на время во главу поставить воеводу. Он недаром столько добра принес, разбойников всех вымел, пути наладил, земли расширил, подати с деревень и племен окрестных привозит хорошие. Уж и так говорили о нем, будто он как для себя старается. Но к Жирным так просто не подобраться, весь род живет по чести, богов славит, людей не обманывает. Вот он, наверное, порадовался, когда Хотевит такую невесту привез!

— Но то ведь на время… — робко заметил я.

— Если воевода хоть на денек во главе города встанет, его оттуда ничем уже не сковырнешь.

Эгиль распушил пальцами короткую бороду и рассмеялся.

— Эх, хорошо б это правдой было. Сели бы на сокола, перекинулись птицей и улетели отсюда.

— Да с чего бы? — возмутился я. — А как же серебро? Как же товар, что я отдал Хотевиту? Что, всё Жирным оставить? Они-то выкрутятся как-нибудь, а у нас только оружие и корабль. Даже жрем траву, точно скот!

— Добром еще успеем обрасти, — сказал Свистун.

— Вот уж нет! Я отсюда с пустыми руками не уйду! Дагна, мы уговор исполнили. Тварь поймали, в срок уложились, а что стухла вылюдь, так-то уже не наша вина. Теперь думай, как нам с Хотевитом встретиться и свое серебро у него забрать.

Дагна будто и не слышала наш разговор.

— Если убить воеводу, то дело само собой разрешится, — сказала она, полыхая взглядом. — Нас тут трое хельтов. Если тихо в город пробраться, так можно будет его убить.

Живодер оживился:

— Как в Сторборг! Сердце резать, дом жечь…

— Жену силой взять… — перебил я бритта. — Хватит! В Бриттланде мы хотя бы посвоей глупости изгоями стали, а тут всё делали, как надо, и всё едино — изгои. Больше я такую дурость творить не стану. И ты, Дагна, охолони. Ульверы тебе ничего не должны, а вот ты и Хотевит твой по самую шею увязли. За доброе имя плату брать не стану, свое хотя бы вернуть. Так что думай, как нам серебро вернуть.

— Но ты же руну получил, хельтом стал…

— То в уговор входило. И сердце твариное было наше. Ты еще и его обещала достать.

— Если поможешь, втрое заплачу, — пообещала она.

— Два десятка против города? Ну уж нет.Лучше подумай, куда пойдешь отсюда. Наши рожи вряд ли запомнили, а тебя в Велигороде, поди, каждая собака знает. Поймают и утопят во славу богини. Помоги с серебром, и мы тебя отвезем в другое место.

— Но как же Хотевит? Свадьба? — ее голос совсем стих.

И вдруг Дагна шарахнула рунной силой так, что листья с деревьев посыпались. Кажись, она только сейчас поняла, что воевода не просто прославил ее темной мрежницей и ворожеей, но еще и свадьбу с Хотевитом расстроил. И ее это разозлило гораздо сильнее.

А тут еще Велебор в разговор влез.

— Кай верно говорит. Какая уж нынче свадьба? Теперь Жирным нужно поскорее женить Хотевита на здешней девушке и просить прощения у люда велигородского, что привели темную мрежницу, сами того не зная. Скажут, что Хотевита заморочили крепко, но теперь ворожба снята, за что благодарность великая воеводе и людям живичским! Может, тогда Жирные и сумеют сохранить добро. Хотя всяко потеряют что-то.

Альрик вздохнул и сказал:

— Я Жирных, кроме Хотевита, не знаю, но, думаю, не вернут они ни серебра, ни товара нашего. Себе оставят, чтоб потери закрыть.

Я аж рот разинул от удивления.

— Да как же это? Дагна, ты ж говорила, что наш товар и близко не равен богатствам Жирных. Так чего б не поступить по чести? У меня ж и кожа с его словами есть, где сказано, сколько и чего он взял. Альрик, ты ж сам говорил, что с такой кожей Хотевит или его род вернут нам сполна!

— Верно говоришь да видишь ли, в чем беда: к кому ты пойдешь, если Жирные платить откажутся? Князя-то нет. Вече созовешь? На том вече тебя и забьют, как прихвостня темной мрежницы.

— Это если дотянутся, — не задумываясь, огрызнулся я.

А потом задумался. И впрямь, чтобы нам поверили, нужно, чтобы слова записанные кто-то услышал, а нас слушать не станут.

Мы проспорили до темноты. Дагна хотела всего и сразу: и замуж выйти, и убедить городской люд, что она не ворожея, и поймать еще одну тварь, чтоб показать ее в Раудборге, и увидеться с Хотевитом. Всё же баба есть баба. Вроде умная, а как до жениха дело дошло, так разом и поглупела. Чтоб уговорить ульверов на убийство воеводы, даже попыталась приманить их своим даром, да только я, завидев совершенно одуревшего Трудюра, вразумил их стаей. Такое я спустить с рук ей не мог, и так едва сдержался, чтоб не ударить, попросил Велебора убрать глупую бабу подальше от моих хирдманов.

Сам же хотел только одного: вернуть товар или деньги и уйти отсюда куда подальше. Хорошо, хоть это не Бриттланд, тут полно разных городов, и в каждой иной ярл, а вернее сказать, князь. Так что изгоями во всей Альфарики мы не станем. Ведь не может же так статься, что мы везде умудримся в немилость впасть!

Нет, по правде, я бы не отказался увидеть и воеводу, и людей, что Игуля забили. Увидеть, отрубить руки и подвесить за ноги где-нибудь на площади, чтоб знали, каково заговоры устраивать против северных хирдманов. Но не сейчас. Сейчас мы слишком слабы. Моя стая слишком мала. Я прямо ощущал, что мне нужно больше волков! Мой дар возьмет всех! Не два десятка, а все пять или шесть.

Я даже попытался взять в стаю того же Велебора или Вышату, но не мог их отыскать. Глазами вижу, а даром — нет. Жаль, я-то решил, что могу не только будить дар, но и набрасывать его на всех, кого пожелаю.

Не все ульверы были со мной согласны. Живодер, к примеру, хотел пробраться в город и прирезать воеводу. Отчаянный считал, что мы порвем всех и так. А Трудюр вдруг вспомнил про дочек хозяина, что приютил нас в Раудборге. Вдруг им тоже досталось от перепуганных горожан? Но когда Альрик, Простодушный и Коршун встали на мою сторону, все спорщики угомонились.

Потом мы долго обсуждали, как и кто пойдет в город, чтоб поговорить с Жирными. Я не собирался доверять слова Хотевита, начертанные на той самой коже, живичу. А если купец отберет? Я вообще ни с чем останусь. Конечно, из ульверов вызвался пойти Рысь, он при случае мог сказаться бриттом или прикинуться рабом, а рыжие и среди живичей встречаются. Коршун больше походил на сарапа, чем на норда. Но я тоже хотел пойти. Вот только среди живичей нет не только хельтов-баб, но и хельтов-юнцов. Так-то довольно волосы переплести иначе, убрать браслеты с цепями, снять слишком дорогой топор и одеть живичскую рубаху, и меня не отличить от других юнцов в Раудборге. Если бы не руны…

Тогда я и вспомнил про дар Рыси. Если мы будем в стае, я смогу скрыть если не всю свою силу, то хотя бы ее часть.

Сказал ульверам, что выждем несколько дней, пока Раудборг поуспокоится, а уж потом пойдем к Хотевиту. А сам с Леофсуном учился прятать свои руны.

— Попробуй сначала выпустить рунную силу, придавить меня ей, — говорил мне бритт. — Ага, видишь, само собой выходит. А теперь делай наоборот. Будто втягиваешь ее в себя, собираешь всю под кожу, в самое нутро. Будто у тебя в животе есть сундук, куда ты всю силу складываешь, крышку закрываешь и на ключ запираешь.

Чтобы выпустить — много ума не надо, довольно только захотеть или разозлиться. А как ее обратно? Мыкались мы изрядно. Леофсун устал выдумывать, как еще мне объяснить, и тупо повторял одно и то же. Я пыхтел, тужился, втягивал в себя воздух, живот, грудь, но только не то, что надо, иногда даже распускал стаю, забыв про нее. Уже хотел плюнуть и отправить Рысь без моего пригляда, но потом вдруг получилось, только не так, как говорил бритт. Не через втягивание и не через сундук, а через зимы. Я подумал, сколько у меня было рун две зимы назад,а две зимы назад я все еще ходил в карлах, на пятой руне. И так хорошо подумал: вспомнил пустячную ссору со Скирикром, игру в кнаттлейк с парнями из рунного дома, которые после пошли за мной в хирд, в бой на болотах, когда я впервые ощутил свою стаю.

— Вот оно! — воскликнул Рысь. — Теперь я слышу лишь восьмую руну.

За пару дней я выучился скрывать лишь до пятой, хотя и этого многовато по меркам живичей. Надеюсь, горожане запомнили, что среди ульверов карлов не было.

В это время Дагна угомонилась, успокоилась, вернула прежний ум, потому более не заводила речь ни о мести воеводе, ни об упущенной свадьбе. И когда мы уже собирались отправиться в Раудборг, она протянула кожаный кругляш с рисунком и лоскут ткани.

— Это знак Жирных, — сказала Дагна про кругляш. — Поможет пройти на Вечевую сторону. А тут мои слова для Хотевита. Прошу отдать только ему и не показывать никому другому.

Ха, вот в чем загвоздка со словами, которые не в уши попадают, а ложатся узорами: всяк их может узнать. Что-то тайное так лучше не передавать, уж лучше с гонцом.

Мы переоделись в одежу живичей, иначе закрутили обмотки, сняли знаки наших богов и двинулись в путь. В сам город решили пробираться по двое: я с Вышатой, а Рысь с другим живичем, потом уговорились встретиться возле моста. И всю дорогу Вышата учил меня живым словам.

— Если что будут спрашивать, говори: «Смоленецкие мы».

Будто это так просто! Я чуть язык не сломал, пытаясь сказать это. Вышата бился так и эдак, сдался и предложил говорить, что я с Альдоги.

Мы с Вышатой вошли на Торговую сторону со стороны дальних ворот, не через реку.Он перекинулся несколькими словами с воинами, что охраняли их, посмеялся и прошел дальше. Я за ним.

Вроде бы Раудборг ничуть не изменился с того дня, как мы из него ушли. Те же улочки, вымощенные деревом, те же люди, те же сапоги, но стоило нам пройти недалеко от Очевья, где жил наш хозяин, я приметил, что не гуляют дети, девки будто попрятались. Здесь жили семьи иноземцев, и они нынче старались не показываться на улице. Несколько раз на нас удивленно оглядывались, и Вышата еле слышно пояснил, что все-таки высоковат я рунами для своих зим.

До моста мы дошли быстро, но вот войти на Вечевую сторону было не так просто, там воины держались иначе, смотрели всякого, спрашивали знак для прохода у незнакомых. Через какое-то время к нам подошел и Рысь со своим живичем. Леофсун был босиком, в рубахе навыпуск, с подвернутыми штанами и корзиной рыбы за плечами, выглядел так, будто непутевый мальчишка сбежал из дому на рыбалку. Усы и первую бородку он себе сбрил, напоказ выставил лишь первую руну и стал выглядеть едва ли на пятнадцать зим. И не скажешь, что это восьмирунный воин, который немало повидал и немало кого порубал.

— А дальше как? — спросил он.

— Дальше нужно сходить к вингсвейтарам. Они двор Жирных сторожат, знают, кто мы есть, и не откажутся помочь.

На это и была вся моя надежда. На здоровяка Гуннара, с которым мы неплохо сдружились за время пути из Триггея до Раудборга.

Вышата передернул плечами.

— Боязно. Стоян-то не вернулся.

— Может, его со двора не выпустили? Вряд ли воевода убивает всех, кто на Вечевую сторону со знаком Жирных идет. Скажешь, что принес Жирным весть об их товаре, мол, разбойники напали или наоборот, весь товар вышел и нужно еще вести. Ты же лучше знаешь, что сказать можно.

— Прежде знал, — угрюмо отвечал Вышата. — Но прежде Жирных тут боялись и уважали, а нынче порядок другой. Ладно. Пойду. Коли что, не поминайте лихом.

А мы остались ждать неподалеку от моста.