Сага о двух хевдингах

Глава 7

Единственное, в чем я был уверен — я пока не помер.

К Фомриру всегда попадаешь здоровым. Как бы тебя не изувечили перед смертью, на сколько бы кусков не разрубили, в дружине создателя фьордов ты появляешься целым и невредимым. Даже зубы не болят. А у меня болело всё: живот, спина, руки и хуже всего голова. Я приоткрыл глаза и едва успел повернуться, чтоб не захлебнуться рвотой.

— Раз блюет, значит, точно живой, — сказал кто-то.

Я поморгал, но кружение продолжалось.

Ведро холодной вонючей воды выплеснулось мне на лицо, смывая рвоту. И земля наконец прекратила вращаться.

Передо мной стоял Лундвар с мерзко-радостной мордой.

— Ну ты дал! А я всё думал, что там за дар такой, что аж от самого Скирира! Стая — разве ж это дар? Мой-то получше будет. А тут вона как! Ясно, отчего тебя хёвдингом приняли. Вот уж диво дивное. Я впервые… — он задохнулся от восторга. — Впервые был так силен. Да какое там силён. Могуч! Велик! Непобедим! А ведь уже уходить думал из хирда. Росомаха дурень, конечно. А еще больший дурень — Беспалый. Поди, оставшиеся пальцы сейчас отгрызает!

Я очень хотел встать и врезать Отчаянному в поддых, чтоб он заткнулся. И так по голове будто колуном вдарили, а он тут верещит. Но я дернулся и не смог приподнять даже плечи.

И вообще, о чем он говорил? Я сощурился, вспоминая прошлый вечер. Или день. Или что там было? Мы были в Сторбаше, а потом вроде бы отплыли, шли под парусом, потом Видарссон коров потерял, какие-то твари, вода, кто-то умер…

Хвала богам, подошел Дударь и прогнал Лундвара.

— Что… — прохрипел я.

Во рту всё слиплось, даже капли слюны не осталось, да еще остатки рвоты воняли нещадно. Бьярне влил мне в рот воды, от которой пахло тиной и лягушками.

— Помнишь, что было? — спросил он.

Я мотнул головой.

— Росомаха. Он напоил нас отравленным пивом. Ну как отравленным. Вроде хельтового, но еще крепче и забористее. Такое и сторхельта бы свалило. Альрику, тебе и тем ульверам, что выше рунами, больше всех досталось. А потом он с Крюком, Гвоздем и Беспалым напали на нас. Ледмар мертв. Альрик ранен. Вепрь тоже. Хотя вообще всех как-то зацепило. Только Бритт, Офейг да Лундвар целёхоньки. Живодеру новая руна помогла, он Крюка убил. На мне раны затянулись. У тебя… ну, прям плохо. Порубленный бок немного залечился, а вот стрела в пузе и нога… Лекарка нужна, притом хорошая.

Я моргал, не в силах уразуметь сказанное.

— Знаешь, что ты учудил? — усмехнулся Дударь. — Мало того, что ты всех новых хирдманов в стаю затянул, так ты и Беспалого захватил, а ведь он к тому времени уже Ледмара прирезал. Наверное, потому он больше ничего и не смог сделать. Как сражаться против своей стаи?

— А-альрик, — выдавил я.

Бьярне сразу помрачнел.

— Коли так посмотреть, раны у него полегче, чем твои. Стрела в груди, но далеко не прошла, да бок малость подпален. Живодер наконечник-то уже из него вытащил, мазь какую-то налепил.

И замолчал. Чего-то он недоговаривал, но мне было так дурно, что я почти не соображал.

— Так я чего пришел? Как быть-то? Идти в Хандельсби? Или здесь останемся пока? Или вернемся в Сторбаш? Тебе лекарка нужна, да и остальным тоже.

— Сторбаш, — выдохнул я.

А дальше была сплошная боль. Меня тащили на корабль, и я чувствовал, как в животе от малейшего сотрясения скребет и режет железный наконечник стрелы. Потом мы бесконечно долго плыли, «Сокол» подпрыгивал на волнах, и я не мог спать из-за постоянной тряски. Раненых было много, целыми остались лишь низкорунные хирдманы. Трупы Росомахи и Крюка оставили там на острове, даже не потрудились их закопать. Гвоздю резанули сухожилия на руках и ногах, и сейчас везли его с собой, чтобы выспросить толком, что там была за задумка у Росомахи, и кто за этим стоит. Беспалого скрутили и бросили возле мачты. Благодаря ему парни нашли еще один бочонок с дурманом, и Вепрь то и дело вливал хельтово пиво в Альрика. Что-то с хёвдингом было не то, но мне никто не говорил, что именно.

В Сторбаше нас уже ждали. Тулле подсказал.

Меня сразу потащили в дом Эрлинга, парней — в тингхус, пленных — в цепи. Орсову женщину с помощницами отправили к ульверам, а нами занялся сам Эмануэль, который спустился в Сторбаш.

Мамиров жрец долго ковырялся в моем животе холодным железом, пока не вытащил кончик стрелы. А потом занялся ногой, которая хоть и оказалась на месте, но толку от того было немного. Кость изломана, мясо изодрано, и что-то там еще вывернуто не так, как должно быть. Пока он возился, я проклял всё: и мерзкую морскую тварь, и глупца Гвоздя, что кинулся в воду вместо того, чтобы принять честный бой, и свою глупость. Зачем было торопиться? Надо было кинуть ему в спину копье, и пусть бы его сожрала та же самая тварь! Ну или потом можно было не спеша догнать его на «Соколе», ведь не зря же Коршуна взяли в хирд. Отыскали бы как-нибудь.

Дагней и Фридюр помогали Эмануэлю, приносили воду, тряпки, иглы, травы, дергали на себе волосы для зашивания ран, черпали и грели жир, смывали кровь. Я же лежал, скрежетал зубами, стискивал до крови кулаки и бранился. Под конец я совсем вспотел, охрип и обессилел. А окаянный жрец, запустив изуродованные пальцы в мое мясо, никак не хотел угомониться. Под конец он намазал ногу чем-то жгучим и сказал:

— Завтра еще посмотрю. Пока закрывать рану не буду. Мясо нарасти успеет, нужно, чтоб кость зажила.

Измучавшись, я хотел бы заснуть, да дергающая боль в ноге и жгучая в животе не давали успокоиться. Тогда ко мне подсела жена, положила прохладную ладошку на лоб и вполголоса запела. Только так я и уснул.

Это длилось несколько дней. Я просыпался, хлебал при помощи Фридюр жидкую протертую похлебку, терпел новые мучения от Эмануэля и снова засыпал под пение жены. И с каждым разом взгляд Аднфридюр становился теплее.

Как-то раз я проснулся от того, что рядом кто-то рыдал. Я протянул руку и коснулся платка на голове своей жены.

— Это моя вина, — прерывисто, захлебываясь слезами, сказала Фридюр. — Моя вина. Это я попросила богов, чтоб ты не вернулся.

— Зачем? — прошептал я.

— Дура! Дурой была! Как ты привез меня и ушел, я поначалу боялась, думала, что Дагней и Эрлинг будут обижать меня. Ведь за мной ни крепкого рода, ни приданого, ни трэлей, ни оружия, ни славы. И в Сторбаше многие так говорили: мол, привез незнамо кого незнакомо откуда. И Ингрид меня поначалу невзлюбила.

Она говорила и говорила, будто давно в ней это скопилось и вот сейчас выплескивалось через край. А я думал только о том, что она и вправду дура.

— А Эрлинг за меня горой встал, ни разу ничем не попрекнул. И Дагней учила меня всему, как у вас тут принято, подарила несколько своих платьев, помогла их перешить, ходила со мной на женские посиделки. Да и Ингрид перестала меня задевать. Наоборот приходила, чтоб выспросить про тебя побольше: как мы познакомились да что ты на Туманном острове делал, кого убил, с кем подрался. И Ульварна она приняла, игралась с ним. Никогда мне так хорошо не жилось прежде, даже у родного отца с матерью. И так мне эта жизнь по нраву пришлась! Мне и дом этот в радость, и сын здоров, крепок, почем зря не кричит, и Дагней с Эрлингом ближе той семьи стали. Вот так бы и прожила всю жизнь! А коли ты вернешься, так всё переменится. Все вокруг тебя вертятся, твои слова ловят, малейшую думку стараются исполнить. Хоть муж, а сердцу моему чужой. Вот мне порой и думалось, как хорошо было бы, коли ты б не вернулся. Потому Орса и наказала меня!

Это еще посмотреть надо, кого тут наказали. Эта дуреха только слезы льет, вот и все наказание! А я тут с дырой в пузе и с располосованной ногой, жру одну воду и не знаю, когда снова встать смогу. Если бы я кого наказывал, так бил бы виновного, а не его жену или детей.

— Ты прости меня. Я больше никогда так думать не стану. Хочешь — до смерти избей, хочешь — на холод выгони! Ни слова поперек не скажу! Только пусть Орса сжалится и излечит твои раны! Дагней ночами не спит, твое дыхание слушает, Эрлинг почернел от горя, Ингрид места себе не находит, даже Ульварн хуже спать стал.

— Вот на ноги встану, — сказал я и замолчал, чтоб отдышаться. — Встану, тогда и побью.

— Хорошо, — пискнула Фридюр.

— Позови…

— Дагней? Эрлинга? Эмануэля?

Надо узнать, как там ульверы. Что с Альриком? Как решили поступить с предателями? И стоит ли кто за Росомахой? А все эти бабьи сопли… Пусть думает, что хочет, лишь бы на сторону не ходила да за сыном смотрела. Наказали ее, тоже мне.

— Херлиф. Его кликни.

— Я мигом.

И она умчалась быстрее ветра, даже не утерев слезы.

Я же тем временем начал перебирать хирдманов. Немного же нас осталось. В Мессенбю Альрик взял одиннадцать человек да еще четырех из ватаг Сивого и Жеребца. Всего полтора десятка. А сколько их осталось? Пятеро. Слепой, Коршун, Синезуб, Отчаянный и Свистун. Остальные либо померли, либо сбежали, либо подняли мечи на своих же. А всё потому что Альрик погнался за дарами воинов, не думая о том, что они за люди. Хотя Беззащитный тогда был сам не свой, и в нем ворочалась Безднова тварь.

Да и я хорош. Ведь знал же, что Росомаха не так просто в хирд вошел, он и слухача за нами посылал, так почему же я не выгнал его, как хёвдингом стал? Да, на корабле он был очень полезен, в бою тоже никогда приказы не нарушал, бился отчаянно и храбро. А на берегу… да мало кто что делает во время отдыха? Аднтрудюр вон по бабам бегает, еще поди вылови его вовремя, зато в походах он надежен. Так же и Росомаха. Пил и хёвдинга поил? Так у хёвдинга своя голова должна быть. Прекословил? Так и я так же делал, притом во время походов.

Нет, не за что было его выгонять. И винить себя тут не стоит. Но людей надо выбирать осторожней, и если вдруг что покажется странным, так не брать их в хирд. Я бы и Живодера выгнал, особенно как посмотрел на него глазами Тулле, но он уже вошел в мою стаю.

— Кай?

Я открыл глаза. Передо мной стоял Простодушный. В рассеянном свете, что доходил через распахнутую дверь, он казался спокойным, как обычно.

— Садись. Что с Альриком?

— Поправляется. Но у него подпален бок и часть спины.

— Он же хельт. Что ему несколько ожогов!

— Порушен узор, что вырезал Живодер.

От его слов я аж привстал, впрочем, сразу же рухнул обратно, скривившись от острой рези.

— Он…

— Пока нет. Но в тот день на острове он стал иным. Вроде бы и Альрик, но лицо чужое. Потому мы поили его дурманом, боялись, что если проснется, мы с ним не сладим.

— А сейчас?

— Ему здешний жрец навесил каких-то бус-костяшек, так что пока он держится. Но он сам не свой. Корит себя за Росомаху, за то, что не сразу распознал пиво, и за то, что снова стал опасен. Вепрь приглядывает за ним, но лучше бы ты поскорее встал на ноги и поговорил с Беззащитным.

В прошлый приход Эмануэль все же зашил рану, наложил на ногу повязку, под которую уложил дробленые кости тварей, так что рано или поздно я должен встать.

— А что с Гвоздем? И вроде бы Дударь говорил что-то о Беспалом, но я не совсем…

— Гвоздя отдали Живодеру и Мамирову жрецу. Он уже много чего понарассказывал. А Беспалый, гнида твариная, зарезал Ледмара, — взгляд Простодушного застыл. — Подошел и полоснул ножом. Мне с того пива дурно стало, и я блевал на другом конце корабля. А там ты со своим даром. Я почуял его смерть прежде, чем увидел. Успел лишь выхватить нож и отбить первый удар, а потом Беспалый как-то оказался в стае и больше не хотел драться. И я тоже не смог, не смог его убить. Вбил его голову в доски, а потом вижу, ты в воду кинулся, за тобой кровь полотном тянется. Я к тебе прыгнул, чтоб вытащить, а потом сообразил, что ты за предателем гонишься. Так что жив Беспалый. Толку от него немного, он мало что знает про Росомаху. Соблазнился богатством, вот и предал хирд.

— Скажи Эрлингу, чтоб созвал тинг. Пусть братья скажут, какую смерть он заслуживает.

Отец не стал торопиться с тингом, объявил, что соберет людей дня через три-четыре. А я понемногу стал чувствовать себя получше: меньше спал, ел уже не только вареную жижу, начал припоминать тот самый вечер и диву давался, как я вообще жив остался. Я ведь был уверен, что рубился с тварью, а не с хирдманом. Как только еще Росомаху в стаю не притащил? И как я смог охватить даром вообще всех? Прежде мне такое не удавалось. Может, стоит изредка пить Бездново пойло?

Стоило мне только немного ожить, как и в доме стало повеселее. Мать, наконец, перестала ходить с красными глазами, Ингрид, которая прежде от одного взгляда на меня убегала во двор, успокоилась и даже пару раз улыбнулась мне, Фридюр уже не возилась со мной, как с дитем грудным. Но ни ходить, ни даже сидеть я пока не мог. Потому на тинг меня притащили прямо с лавкой. Эмануэль сказал, что бедро было вывернуто, и лучше бы мне поменьше дергаться. Поганая морская тварь! Мало того, что покусала, так еще и чуть не выдернула ногу. И ведь до сих пор не знаю, убил я ее или нет. Если нет, то почему я жив? Если да, хотелось бы увидеть ее уродливую морду и поглядеть, что это за тварь такая была. Эх, забыл спросить у Простодушного!

В тингхусе уже столпились все рунные жители Сторбаша, да и не только. Еще бы, такое развлечение! Среди прочих я увидел и Полузубого с несколькими бриттами. Ульверы обступили мою лавку, увидели, что я сейчас помирать не собираюсь, принялись зубоскалить.

— Хорошо живешь! И ходить никуда не надо. Лежи себе и лежи.

— А срать тебя тоже на лавке выносят?

— Эх, и чего ж я в море-то не кинулся! Сейчас бы тоже лежал себе и лежал.

— Бока-то не отлежал?

Альрик неловко присел сбоку. На его груди болтались странного вида бусы, где каждая бусина диковинной формы.

— Стоило ли тинг созывать? Сами бы всё решили.

— Не хотел, чтоб в Сторбаше надумали невесть что. Они же видели нас, видели раненых, кормят нас, лечат, заботятся. Пусть уж знают всю правду. Да и я сам много чего не понимаю.

Беззащитный кивнул.

Как обычно, тинг начался с перестука бодрана. На середину вышел Эмануэль и хриплым голосом затянул:

— Давным-давно, когда мир был еще молод, и Мамир еще не зажег огонь под котлом на горе Куодль, зимние и весенние боги жили в согласии, и даже буйноголовый Фомрир выплескивал свой гнев только на тварей. Был тогда среди зимних богов еще один под именем Ха́грим. Он появился вторым после Скирира и всегда завидовал старшему брату. А потом он начал завидовать Фомриру, который хоть и не перворожденный бог, но силой обладал не меньшей. И захотел Хагрим встать во главе всех богов. Долго он думал, сомневался, но потом все же решился на дело страшное. Обратился он к Бездне, сказал, что если он станет конунгом богов, то больше не тронет никто ее детищ, тварей морских, земных и небесных. А еще пообещал Хагрим, что освободит он Карну, праматерь зимних богов.

Бодран застучал яростнее.

— После того, как Фомрир посмеялся над богами, одарив их останками змея Тоурга со словами колкими, обиделись зимние и весенние боги, не желали больше видеть создателя фьордов. Только Хагрим не отверг Фомрира, прикинулся другом, втерся в доверие, а потом обманом заманил в тесное ущелье и напоил жгучим ядом трехрогой змеи. Как впал в забытье Скириров сын, так заковал его в цепи тяжелые, бросил в глубокую яму, завалил камнями огромными, а сверху разлил озеро и заморозил его намертво. Думал Хагрим, что вся сила Скирирова в сына ушла, и без Фомрира легко он справится с остальными богами.

Я впервые слышал эту историю. Значит, и Фомрир пережил такое предательство?

— Без Фомрира распоясались твари, гуляли по миру, не страшась и не таясь, как прежде. Распугали всю дичь Хунору, пожрали оленей и медведей, на которых охотился держатель рогатины, потоптали посевы Фольси, разметали лечебные травы Орсы, порвали сети Миринна, разломали кузню Корлеха и едва не опрокинули корабль Нарла. Разозлились боги, разбранили ленивого Фомрира, что забыл о своем долге, пришли они к Скириру и пожаловались на держателя меча. Позвал бог-конунг сына, но никто не откликнулся на его зов.

Эмануэль замолк. Мерно ухал бодран. Люди в тингхусе едва дышали в ожидании продолжения.

— Долго искали по белу свету пропавшего бога-воина, думали, разозлился он и ушел в самые глухие леса, в самые высокие горы, в самые глубокие ущелья, но не нашли и следа его. Тогда Скирир взял молот и ударил в свой щит железный. Всколыхнулись леса, с деревьев посыпались листья, вздрогнули реки и озера. Ударил Скирир второй раз. Дрожь прошла по всей земле, воды рек и озер выплеснулись из берегов, с гор градом скатились камни. Ударил Скирир в третий раз. Всколыхнулись моря, огромные волны загуляли по ним, раскололись горы, потрескались вековые льды. Вздрогнул Фомрир, открыл глаза, разорвал цепи, опутавшие его, раскидал камни и растопил ледник одним выдохом.

Жаль, что я не бог, иначе бы тоже убил Росомаху одним ударом. Да и морская тварь не ранила бы меня.

— Собрались зимние и весенние боги на первый тинг, где Фомрир поведал им о предательстве Хагрима. И решено было поступить с ним так же, как он поступил с богом-воином, только во сто крат тяжелее. Сковал Корлех цепи толстые, неподъемные, отыскал Хунор самую глубокую пропасть, а Орса сделала самый жгучий яд. Напоили тем ядом Хагрима, заковали в цепи, бросили в пропасть, завалили ее камнями. Поверху Скирир разлил широкое соленое море и напустил холод, чтобы покрыть то море толстым льдом. Но не вечен тот лед. Из-за яда чуть жив павший бог Хагрим, еле-еле он дышит. Пока вдыхает он, воды над ним скованы льдом, а пока выдыхает, согревается море и тают льды.

Снова замолк Эмануэль, а бодран всё стучит и стучит. Не закончена история старого жреца.

— Одна за другой сменялись зимы, на том море наросли острова. А как создал Мамир людей и одарил их благодатью, самых первых он поселил на те самые острова, чтобы приглядывали люди за морем. Рано или поздно очнется от яда бог Хагрим, скинет цепи и выйдет из соленых вод на берег. И именно нордам суждено встретить его! И пока он не наберет сил, мы должны одолеть его. Но никто не знает, как выглядит Хагрим! Ни один человек не видел его лица, ведь Мамир сотворил людей уже после заточения бога-предателя. Мы знаем лишь то, что лжива и коварна душа его, выдаст он себя поступками подлыми и бесчестными. Потому можно простить убийцу, пощадить неверную жену и отпустить вора, но нельзя спустить с рук предательство.

В последний раз рассыпался стуком бодран и затих.

Стоит ли тогда говорить с Гвоздем и Беспалым? Может, сразу закопать их в самую гнилую землю и привалить камнями? Но раз уж собрали тинг, так проведем суд по всем обычаям.

И в тингхус принесли пока еще живых предателей.