Сага о Кае Лютом

Глава 10

В просторной светелке пахло утренней свежестью и дымом. Прохладный ветерок залетал через распахнутые оконца, а дымом несло по большей части от меня и Рыси, что сидели в красном углу. Купцы-то успели умыться да переодеться. Мы бы тоже могли так сделать, но я не захотел надевать чужую одежу и остаться безо всякой брони.

Вдоль стен на широких скамьях расселись лучшие мужи Раудборга, богатейшие купцы. Все в солидных зимах, с длинными убеленными бородами, в парчовых кафтанах и шелковых рубахах, в золотых и серебряных украшениях. Мы с Рысью и Простодушным были зимами вровень с их внуками, да и выглядели не так внушительно. Если, конечно, не смотреть на руны.

Преувеличенно тяжело поднялся один из мужей, видать, чтоб выглядеть еще старше, чем он есть:

— Я, Деян, глава рода…

— Ваши имена мне знать ни к чему, — оборвал я его и встал сам.

Дометий еще до сбора малого вече предупредил, чтоб я не давал ни слова, ни воли живичам. Если бы я хотел сесть на место князя или остаться наемным хевдингом — другое дело, тогда следовало бы их выслушать, приглядеться, кто с кем союзен, а кто друг другу козни строит. В нашем же случае лучше сразу показать, кто тут главный и за кем сила.

— А вот мое запомните хорошенько! Я Кай Эрлингссон по прозвищу Лютый, хёвдинг сноульверов. Зиму назад вы опорочили мой хирд! Заставили бежать, бросив дорогой товар. Убили купца и его людей, что всего лишь пришли в Альфарики вместе с нами.

Со мной также был и Хальфсен, но он мои слова живичам не пересказывал. Некоторые мужи сами неплохо знали нордский, а кто не знал — взял с собой того, кто знает.

— Я пришел сюда не для того, чтобы освободить вас от Красимира, и не для того, чтобы выпрашивать справедливость как милостыню. Я пришел, чтобы очистить доброе имя хирда, отомстить тем, кто осмелился поднять на нас руку, и взять виру!

— Так всему виной Красимир и Жирные! — сказал один из купцов. — С них виру и надо брать!

— Красимир оплатил ее кровью своей дружины. С Жирных я возьму золотом. Но ведь не только они охаяли нас, ославили колдунами и пособниками ворожеи, не они забрасывали нас грязью, не они избили нордского купца и примотали его к столбу.

Взгляды всего вече то и дело обращались на худого старика, что вздрагивал всякий раз, когда называли его род. Гореслав Жирный. Тот самый ублюдок, который предлагал мне три марки серебра за половину товара и семь марок за остальное. Десять марок серебра за всё. За Альрика, видать, тоже.

— Сколько ты хочешь? — вздохнув, спросил другой купец.

— За избавление от Красимира — десять марок золотом. За то, что не сожжем Раудборг в назидание другим княжествам, — десять тысяч марок серебра.

Сказал — и самому страшно стало. Если согласятся, то оба корабля будут набиты серебром. Отец станет богатейшим ярлом на всех Северных островах. Да что там — он будет богаче конунга Рагнвальда, а этого могут и не спустить с рук. Да и людей у отца маловато для такого.

— Десять тысяч гривен? — взревел купец Деян. — Да с чего бы? По твоей милости мы уже остались без дружины и защиты. А ну как коняки доберутся и до нас? Нам же нужно искать новый хирд, нового хёвдинга! Чем мы им платить будем? Все хирды на живичских землях уже разобраны по княжествам.

— Угомонись-ка, — тихо промолвил другой. Тихо-то тихо, но все сразу примолкли, услыхав его голос. — Уважаемый Кай Эрлингссон, Деян погорячился, да только в его словах есть правда. Хоть мы и богаты, всё серебро вложено в корабли, в товары, в людей, что их охраняют, в лавки. За один день столько мы не соберем. Потому есть у нас другое предложение. Ты со своим хирдом поживешь в Велигороде, под вами будет весь город: стены, ворота, мыто с проходящих кораблей, с нас же стол и кров. К первому снегу мы постараемся собрать столько серебра, сколько надо. Будем торговать в убыток, лишь бы расплатиться с вами честь по чести.

Купцы согласно закивали, поглаживая бороды.

Я же усмехнулся. Они думают, что я настолько глуп?

— Хочешь нанять мой хирд до зимы, а расплатиться вирой, которую и так мне должен? Давай лучше сделаем иначе.

— Поведай нам, Кай Эрлингссон! Мы всегда готовы выслушать мудрые речи.

— Сколько на Вечевой стороне дворов?

— Около полутысячи, — сказал старик.

— Здесь вас два десятка. Два десятка самых богатых родов. Хальфсен, если с них взять по двести марок, сколько выйдет с остальных дворов?

Толмач быстро прикинул на пальцах:

— Немногим больше десяти марок со двора.

— Не так уж и много. Пусть даже ровно десять марок, а с вас по двести. Это тяжко собрать? Я готов взять пряностями, оружием и броней под хельтов, твариными сердцами.

— Тяжко, — кивнул старик.

— И в домах не найдется столько серебра?

— Нет.

— Тогда я готов сделать иначе. Кто откажется платить, я тому сожгу дом и виру требовать не стану. Судить вам. Что дороже: дом со скарбом или двести марок серебра? Вы привыкли торговать, знаете всему цену, так что быстро сумеете решить, как выгоднее.

Купец хотел что-то сказать, но я ударил кулаком по лавке, от чего она треснула:

— И сроку вам — седмица! Через семь дней мы либо уйдем из Раудборга с серебром, либо ваш город и впрямь станет красным.

На сей раз купцы решили промолчать. Неужто они и впрямь думали загрести жар моими руками и не заплатить за это? Что я из ненависти к Красимиру, которого толком и не видел, брошу своих хирдманов в сражение и просто уйду? Рысь говорил, что Годослав не один решил впустить нордов на Вечевую сторону, всё малое вече согласилось с ним. Живичам и так повезло, что их детям и внукам не пришлось сражаться с нами, погибло бы гораздо больше людей, да и плату я потребовал бы совсем иную. Содрал бы по три шкуры за каждого убитого и раненого ульвера.

— Второе дело, с которым я к вам пришел: Красимир всё еще в городе. И он засел у одного из вас.

Судя по взглядам, многие купцы подозревали это, но не знали наверняка.

— Вы все видели, что случилось с Годославом и его родом. Вряд ли Красимир пощадит и тех, кто прячет его сейчас. Потому мне проще всего сделать то же самое: подпереть двери и сжечь там всех. Напомню, у Годославских выжила безрунная рабыня и дите, их попросту не почуяли дружинники. Остальные были убиты.

На лбу у одного купца выступили крупные капли пота, он затрясся и крепко стиснул пальцы, чтобы его дрожь не заметили.

— Или кто-то проведет моих хирдманов внутрь, и мы сделаем всё сами. Авось кто и уцелеет.

— Не могу! — простонал купец на живичском. — Красимир сказал, если кто с двумя потоками пройдет около дома, он убьет моих внуков.

Остальные мужи чуток отодвинулись от него, словно только сейчас почуяли князеву вонь. А я понял, почему князь выбрал именно этого купца. Видать, решил, что раз тот не умеет говорить по-нашему, то и столковаться нам будет трудно.

Как хорошо, что мы заранее обговорили, что спрашивать и как отвечать. Сам бы я точно ляпнул про Рысь, который и сейчас притворялся низкорунным толмачом. Пусть думают что хотят, лишь бы не опасались Леофсуна.

— А если ты приведешь в дом карлов в живичском наряде? Князь не всполошится из-за оружных карлов? Или хускарлов?

— Не должон, — через Хальфсена передал купец.

— А чего Красимир хочет? Чего ждет? Почему не выбрался из города? — спросил Простодушный.

— Хочет пересидеть, пока вы реку не откроете, а потом уйти на моей ладье. Как ни крути, а воины с двумя потоками нужны нынче всюду. Может, думал в дружинники податься? Дальше он не рассказывал, — поспешно выложил купец. — Он хотел через стену, отправил одного воина проверить, но тот не вернулся. Вот Красимир и не стал пробовать.

Дометию пришлось несладко на стене. Если бы не подмога Трехрукого и Болли, хирд потерял бы пару-тройку хельтов, так жестоко и яростно бились дружинники Красимира. К тому же там оказался один из приближенных князя, его правая рука или заплечный, что вовремя спохватился, собрал людей, завалил входы в башню и отбивался до последнего. Вот он вызывал уважение, и я приказал похоронить его с оружием в руках. Может, как раз его Красимир и отправил к стене.

— Почтенный Кай Эрлингссон! А вот насчет реки. Когда вы думаете открыть проход? Сейчас самая пора, и с севера идут торговцы…

— Вот Красимира изловим и тогда откроем.

На этом собрание закончилось. Я так и не сказал ни слова Жирным, хотя было видно, что дед ждет. Но мне так понравилась мысль Простодушного насчет страха грядущего, что я решил изводить Жирных своей якобы забывчивостью. Пусть думает, пусть трясется, пусть ждет!

Чтобы не спугнуть князя, я не стал слать много людей. Я сам, понятное дело — Рысь, клетусовец-лучник и один из псов, у которого был необычный дар. Он мог раз в несколько вдохов сорваться с места и исчезнуть так быстро, словно его там и не было. Пока он был хускарлом, то мог рвануть лишь прямо и на шагов пять-шесть, хельтом же он научился поворачивать во время рывка и скакать уже на десять-пятнадцать шагов. Так пес и нападал, и уворачивался, и защищался. Хундр говорил, что его любили на Арене, каждый рывок встречали радостными криками и звоном монет.

В дом мы вошли легко, но уже в сенях нас встретил княжеский дружинник. Благодаря Рыси наши руны его не напугали. Он только хотел спросить у купца, кто это такие, как пес уже вогнал нож ему в горло до самого хребта.

— Снимай! — шепнул я Леофсуну.

И тот высвободил из-под своего дара клетусовца, чтобы казалось, будто дружинник-хельт все еще жив.

Купец говорил, что сам князь засел наверху, в лучшей светелке, один его воин всегда внизу и еще один возле комнаты, где живет купцова сноха и внуки. Всех рунных мужчин Красимир держал взаперти. Я еще подивился, почему он главу рода отпустил на вече.

— Чтобы я разузнал, чего ты хочешь, надолго ли здесь. И еще сказал, чтоб я просил открыть реку. Мол, чем быстрее он уйдет, тем скорее отпустит моих родичей.

И впрямь. А вдруг бы я передумал и решил взять город под свою руку?

Дальше мы разделились. Я с Рысью двинулся к Красимиру, клетусовец и пес — ко второму дружиннику. Меткий стрелок и прыгун должны сладить с ним так, чтоб тот не успел вырезать всю семью купца.

Я думал выбить дверь, но Леофсун меня придержал. Робко поскребся о косяк, дождался ответа на живичском, который я не разобрал, медленно потянул дверь на себя, и в ту щель ужом ввернулся я с топором наготове.

Красимир сидел возле окна с толстенной книгой в руках. Увидев меня, он вскочил, но книгу не бросил, а бережно положил на скамью.

— Норд! Как ты… Почему всего четыре истока? Вот, значит, каков твой дар! Теперь понимаю, как ты пробрался в город незамеченным. Дар не воина, а помойной крысы.

Я лишь ухмыльнулся ему в ответ.

— Что ж, пусть будет так. Всё решит поединок, — торжественно молвил он.

— Рысь, это твоя руна, — сказал я и отошел к стене.

Много чести — со мной биться. К тому же силой мы с Красимиром равны, лучше я Леофсуну отдам благодать, чем попусту тратить на себя. Хотел было сказать Рыси, чтоб перестал скрывать свою силу, но передумал. Пусть князь гадает, воин какой руны ему противостоит.

Леофсун вытащил ножи, к которым привык больше, чем к мечу. Брони на нем не было вовсе, как и шлема. Впрочем, и Красимир не был готов к бою: только пояс с оружием оставил на себе.

Они встали друг напротив друга и медленно пошли по кругу. Красимир сделал несколько выпадов вперед, проверяя прыткость противника. Длинный меч и высокий рост играли ему на руку. Невысокий щуплый Леофсун с двумя ножами, один — скрамасакс длиной в локоть, второй — короткий, лезвие едва ли с ладонь, не казался грозным воином. Да еще и скрытые руны…

Красимир из очередного выпада резко перешел в плотный натиск: удары почти без замаха часто рубили воздух. Рысь уворачивался, всё время пятясь назад, а когда до стены остался всего шаг, он вдруг кувыркнулся князю под ноги, полоснул по икре и поднялся за его спиной. Красимир тут же развернулся, но Леофсун успел располосовать ему плечо.

Любопытно, каков дар князя? Лишь бы не как у Отчаянного, а то крови из него вытекало немало.

Снова ложные выпады, снова плотный натиск, только на сей раз Красимир ждал чего-то такого. Зря Рысь не вытащил меч, потому он никак не мог подобраться ближе. Я лениво отлепился от стены, чтоб подсобить своему хирдману, коли что. Мы тут не в круге чести и не на божьем поединке, и ударить в спину я не побоюсь.

Леофсун вертелся, как головастик в иссыхающей луже. Князь его снова припер к стене. Я шагнул вперед и остановился, услышав нежелание Рыси. Его огонек прямо-таки полыхал задором и восторгом перворунного. И началась пляска! Рысь вдруг подпрыгнул к самой крыше, ударил Красимира ногой в лицо, извернулся в полете и пнул его в спину. Затем его руки замелькали быстрее, чем крылья воробья. Я ждал брызг крови, но Рысь бил не ножами, а кулаками с зажатыми в них рукоятями. Что-то у кого-то хрустнуло.

Звякнул оброненный нож. Леофсун тут же схватил Красимира за запястье правой руки и сильно выкрутил, вынудив того бросить меч. Я мысленно перебирал тех, к чьим дарам он обратился: Дометий, Болли, Трехрукий, клетусовец-ловкач, Сварт… Удар за ударом Леофсун перепробовал все боевые дары.

— Сторхельт? — простонал князь. — Ты же сторхельт!

— Не угадал, дядя, — усмехнулся Рысь, вогнал скрамасакс Красимиру в грудь и скривился, переживая приход благодати.

Одиннадцатая руна. Давно пора! Сколько битв он прошел с того момента, как стал хельтом? Пустынные твари, Брутусово поместье, коняки, ночной бой в Раудборге… А у него ведь нет никакого условия!

Я отрубил князю голову и взял ее с собой.

Внизу нас поджидали уже закончившие свой бой хирдманы. Они не стали играть со своим противником и быстро убили дружинника. Тот и порезать никого не успел.

Кое-как отделавшись от благодарного купца, мы отправились на площадь, где подвесили за волосы княжью голову к деревянному столбу, на котором прежде висело главное городское клепало. Пусть народ полюбуется.

На следующее утро мы открыли для прохода реку, а заодно и Мостовые ворота. Ни к чему одной половине Раудборга отгораживаться от второй. Да и нам так было проще. Охранять город я не собирался. Пусть купцы сами ставят своих людей на ворота и на пристань, ульверы же за ними присмотрят.

Я не опасался внезапной атаки еще и потому, что за седмицу купцы не успеют отправить весточку и получить подмогу от соседних княжеств или от тех же вингсвейтаров.

Так что мы отлеживались, отдыхали, зализывали раны, перебирали оружие и броню, чтоб оставить себе лучшее. И ждали обещанного серебра.

Купцы каждый день подходили ко мне и заводили разговоры о слишком большой дани, о собственной бедности, о жадности покойного Красимира, который забирал себе всё мыто, о коняках, что мешают доброй торговле. Два-три раза я их послушал, а потом надоело. Я запретил ульверам пускать ко мне купцов, вон, пусть Простодушный с Хальфсеном и Милием отдуваются.

В целом, я готов был снизить виру. Пусть не десять тысяч марок серебра, а хотя бы пять! Это уже немалое богатство. Да что там… Огромное богатство! Невероятное! Немыслимое! Но если уступить с самого начала, купцы будут давить еще и еще. Посоветовавшись с ульверами, я решил, что соглашусь уменьшить дань лишь в самом конце, перед уходом из Раудборга.

К Жирным я так и не пошел. Решил играть с ними до последнего. Каждый день я останавливался напротив их ворот, недолго смотрел и уходил, так и не заглянув в гости. Потом и мои хирдманы переняли это. Весь день с утра до вечера ульверы по двое-трое стояли возле их двора, громко переговаривались, швыряли камни в ограду, обсуждали, когда же их хёвдинг прикажет запалить этот дом. Те, кто знал всю историю, не раз упоминали огромный долг Жирных передо мной, называли и сто золотых марок, и тысячи годрландских илиосов.

На четвертый день Милий поведал, что лавки Жирных теперь обходят стороной даже жители Раудборга. По городу ходили слухи о страшной каре, которую обрушит на них пришлый воевода. Соседи наполняли бочки водой и держали их поближе к той стороне, где жили Жирные.

На шестой Жирные сдались и пришли ко мне. Точнее, самый старший из Жирных — старик с даром чуять ложь. Он сильно изменился за этот год: ушла надменность, и взгляд из сытого-довольного стал просительным. Так-то лучше! Я до сих пор не мог забыть, как он говорил, сколько заплатит за мой товар, и что я не смогу созвать вече, потому письменами Хотевита с записанным долгом хоть задницу подтирай. А еще именно этот старик послал тех воинов, из-за которых сорвался Альрик.

И вся моя выдержка полетела в Бездну!

Пятьдесят марок? Долг? Да плевать! Жирные не откупятся одним лишь серебром.

Старик пошатнулся от испускаемой мной рунной силы.

— Почтенный Кай Эрлингссон! — прохрипел Жирный. — Я безмерно счастлив, что ты вернулся в Велигород, ведь теперь мой род сможет вернуть долг.

Он судорожно вдохнул, постучал по своей груди и продолжил:

— С прошлой весны это тяготило мою душу и не давало жить спокойно.

Вот же лживая сука! В тот раз он говорил со мной через толмача, а сейчас вспомнил нордскую речь.

— К моему великому огорчению, описи переданных нам товаров не сохранилось, потому долг я рассчитал неточно.

Если бы письмена лежали передо мной, я бы швырнул их старику в лицо, но для пущей важности я заранее передал их Милию. По моему знаку бывший раб положил перед Жирным два договора: первый был написан Хотевитом еще в Раудборге, а второй составлен законником в Гульборге.

Пятьдесят две марки золотом! Вот сколько стоит «честное» слово и доброе имя Жирных.

Старик быстро просмотрел оба договора, даже фагрские письмена ему не стали помехой, закашлялся и лишь потом сказал:

— Мой внук не разбирается в ценах, к тому же в Годрланде тот же товар зачастую стоит дороже, чем здесь…

— Ты со мной торговаться вздумал? — прошипел я. — Хватит!

— Прошу простить, я не посмел бы…

Но было уже поздно!

— Вепрь! Забери все, что он принес, и посчитай.

Ульверы быстро обыскали и купца, и его людей, открыли принесенный сундук, взвесили серебро и золото, что там лежали.

— Марок тридцать будет, если пересчитать на золото.

— Тридцать, — медленно сказал я, глядя на старика. — Тридцать…

Рывком я очутился возле Жирного, с трудом удерживаясь от того, чтоб не сломать ему шею, схватил его за шиворот и поволок прямиком к его дому. Все старые ульверы, что были в хирде прошлой весной, да и многие новые последовали за нами.

На улицах народ ахал, завидев, как мальчишка-норд безо всякого почтения тащит почтенного купца волоком. Перед нами расступались, даже разбегались, но когда я подошел к дому Жирных, там уже собралась толпа живичей.

— Обыскать! Забрать всё ценное! — сказал я негромко.

И со злобной радостью смотрел, как мои волки врываются со всех входов, слушал, как визжат перепуганные бабы, как плачут встревоженные дети. Вскоре хирдманы начали спускаться, швырять во двор мешки, набитые добром, и снова уходить внутрь. Потом они перешли на сундуки и короба, а под конец потащили уже всё подряд, вплоть до шкур и недотканных полотен.

— Смотри, старик! — тряхнул я Жирного. — Вот цена твоей жадности!

Кто-то попытался остановить волков, но, отхватив по морде, быстро заткнулся.

— Если бы за тобой был лишь долг серебром, на этом бы я и закончил. Но ведь есть еще и долг крови!

Старик задыхался, глядя на разоряемый дом, всё чаще стучал себе по груди, словно хотел проломить ребра.

— Вепрь! Выведи всех баб и безрунных! Остальных не выпускать.

Я знал Вепря и знал, что он выволочет даже тех, кто с перепугу будет цепляться за столы и лавки. Он хотел отомстить за Альрика, но не ценой крови невинных.

Когда орущие и вопящие бабы были выведены из дома, почти все с дитями на руках, без разбору, кто рабы, а кто из рода Жирных, я отдал последний приказ:

— Сжечь!

Ульверы подперли двери, обложили стены мешками с соломой, что осталась с прошлого лета. Вепрь сам высек огонь, зажег пук соломы и поднес к дому. Поначалу огонь робко пробовал на вкус предложенное блюдо, а как распробовал, так вмиг разгорелся и охватил жадными языками весь терем по кругу.

Смотри, Альрик! Этот костер и эти души в твою честь!

Лишь когда смолкли последние крики из дома Жирных, я заметил, что старик испустил дух.