Сага о Кае Лютом

Глава 6

Возвращались в Смоленец мы уже на конякских лошадках. Хватило не всем, но не все умели и хотели ехать верхом. Болли, к примеру, отказался, сказал, что устанет делать свое тело легким гораздо быстрее, чем идти. Трёхрукий тоже отмахнулся.

Одинца мы прихватили с собой. Теперь я понимал, что княгине ссориться с нами не с руки, так что никаких препятствий или обид она чинить не станет. Если уж в небольшой городок в стороне от крупных рек и торговых путей пришли три сотни воинов, то сколько же коняков нынче там, где стоит князь? Я и чисел таких не знал. Но Одинца всё же забрал. Мало ли как бабский ум вывернет? Вдруг вздумает угрожать сожжением моих кораблей, если я не пойду на подмогу к ейному мужу?

Я оглянулся на свой хирд и снова подавил желание пробудить стаю. Теперь оно горело пуще прежнего. Вроде терпеть и не сложно, но в то же время невыносимо. Когда я в Бриттланде сломал себе руку, и Орсова женщина обмотала ее тряпицами с мазью, кожа под повязкой сильно чесалась. Настолько сильно, что мне постоянно хотелось засунуть нож под тряпки и как следует поскоблить там. Вот и сейчас было что-то похожее. Если бы не слова Тулле о том, что это мой собственный бой, и если я поддамся, то дар возьмет надо мной верх, я бы давно сдался.

Также я знал, что и хирдманам нравится быть в стае, кому-то из-за небывалой силы, кому-то из-за единения с другими. Но им терпеть проще, ведь это зависело от меня, а не от них.

После того собрания все новые хирдманы притихли. Обычно-то случались и ссоры, и драки, которые вроде как для обучения, а на деле — для того, чтоб узнать, кто сильнее. А тут как отрезало. И ни единого насмешливого или пытливого взгляда на меня. Только уважение и затаенный страх.

Забавно, что после боя, где псы и львята впервые ощутили мой дар, такого не было. В пылу сражений не все прочувствовали стаю в полной мере. Ну силы прибавилось, ну видеть стал во все стороны разом, ну соратников чувствовал как самого себя. Порой такое случается. Я и сам когда-то не сразу понял, что у меня появился дар. А вот ощутить это просто так, безо всякого боя…

Потом ко мне один за другим подходили разные хирдманы. Хундр просил прощения за своих псов. Трёхрукий сказал, что Скириров дар достоин своего имени. Фагр из Дайгедовых людей захотел узнать, как я получил его. «Ведь дар — это отражение мыслей и страхов человека! — добавил он. — Для меня честь служить хёвдингу, который своих людей ставит выше себя». Живичи, как один, восхваляли ум и прозорливость отцов, доверивших своих сыновей незнакомому норду.

Словом, это было утомительно.

Один лишь Дометий сказал что-то толковое:

— Хёвдинг, я давно хотел предложить… Твои воины сильны и довольно умелы, но они не вполне знают свои дары. Надо, чтобы каждый понимал, на что он способен и в какой мере. Клетус проверял нас не один день и с каждой новой руной заставлял это делать снова.

— Например, как долго можно просидеть под водой? — улыбнулся я, вспомнив, как Дагна гоняла ульверов перед охотой на озерную тварь.

— Верно.

— Хорошо. Ты этим и займешься. Проверь каждого в хирде. Может, у кого-то есть скрытые дары?

И я с нетерпением ждал, что же Дометий мне расскажет. Сейчас он только начал, да времени толком нет, почти весь день в пути, а вечером хирдманам хотелось наесться да уснуть.

В Смоленце наше возвращение не осталось незамеченным. Мы не стали пересаживаться на ладьи, а доехали до города верхом. И хотя княжеские дружинники встретили нас загодя, поначалу в городе поднялся переполох. На наших глазах ворота закрылись, и оттуда послышались крики и плач смоленецких жителей. Видать, они решили, что дикие всадники добрались и сюда. Уж не знаю, как их там успокаивали и что говорили, но когда ворота открылись, нас встретила сама княгиня. Она преподнесла хлеб, щедро посыпанный солью, ласково поприветствовала и даже не попросила оставить хирдманов за городскими стенами, как в прошлый раз.

— Для твоих людей по нордскому обычаю я устроила богатый пир, — сказала она, не сводя с меня глаз. — А тебя приглашаю к себе, за княжеский стол.

Мне вдруг стало неуютно. Я попытался отбрехаться:

— У нас принято, чтоб хёвдинг пировал вместе со своими хирдманами.

— Пир будет идти долго, до самого утра или даже до следующей ночи. Ты успеешь.

И тут я понял. Лошади же! Непонятно только, чего именно она хочет: забрать часть табуна задаром или выторговать цену пониже. Ну, пару-тройку коней я ей подарю, а вот за остальное придется платить.

Я обернулся, чтоб позвать нескольких ульверов, но никого не нашел возле себя. Их уже увели, пока княгиня кормила меня этим Бездновым хлебом. И меня это разозлило. Ишь как хитра, лиса! Решила, что самая умная? Да и хирдманы хороши! Чем их заманили, что ни один не догадался вывернуться и остаться подле своего хёвдинга? Даже Хальфсен, который вообще редко отходил от меня, пока нет Милия!

Вообще я не жалел, что стал хёвдингом, но иногда — вот как сейчас — меня поманывало вытворить какую-нибудь глупость. Например, схватить княгиню за задницу, чтоб проверить, насколько ей нужны те кони. Как далеко она зайдет? Или запрыгнуть на крышу ближайшего дома, отыскать хирд и увести его из Смоленца прямо сейчас. Но нельзя. Уже невместно!

Да и корабли… «Сокол» с нашими богатствами стоял в здешней гавани. «Лебедь» осталась на полпути в Вениборг, и Херлиф сейчас вел ее прямиком в Смоленец. Вот он бы догадался остаться подле меня!

Так что я в который раз стиснул зубы и оскалился в улыбке. Сдохну, но вытяну с княгини кучу золота за конякских лошадей!

Мирава Чеславдоттир провела меня в красивый деревянный терем, щедро украшенный резными завитушками, средь которых проглядывали и лица богов, и зверушки, и птички. Захлопотали девки, поднесли мне чашу для умывания и рушник, и пока я тер лицо, княгиня спросила:

— Может, хочешь сперва помыться в баньке, а потом за стол?

Я невольно покосился на нее. Уж не собирается ли она пойти со мной? А то я будто к жене вернулся.

— Хорошо бы!

Она хлопнула в ладоши, в комнату влетела еще одна девка.

— Дорогого гостя проводить в баню, помыть, попарить, подать чистую одёжу!

Причем сказала она это всё на нордском.

Баня тут была хороша! Две девки меня терли, намывали и хлестали вениками, пока третья наливала воду, поддавала пар да подносила холодное пиво. А когда я потянулся к одной из них, она не завизжала, а сама подалась ко мне, скидывая длинную рубаху.

Так что из бани я вышел уже размякшим, чуть осоловевшим и довольным жизнью. Разве что в животе немного урчало с голоду, но те же девки отвели меня прямиком к столу. И чего там только не было! И рыбная похлебка, и пироги с разной начинкой, и каши с мясом, и запеченная птица, и лепешки… Фагрское вино, нордская медовуха, живичские настойки на ягодах и травах.

И княгиня в домашнем платье. Сама наливает, сама накладывает, сама подает. Даже вон прядь волос выбилась из-под убора.

Когда же я отвалился от стола, тяжело пыхтя, Мирава впервые заговорила о деле:

— Сыт ли, гость дорогой? Доволен ли?

— И сыт, и пьян, и доволен, — кивнул я, рыгнув. — Только уступать всё равно не стану.

— Уступать? О чем ты говоришь? — искренне удивилась она.

— Четыре марки золотом. И конякские лошади.

Княгиня звонко рассмеялась и махнула рукой:

— Что ты, Кай Эрлингссон? Ты выполнил всё оговоренное честь по чести, и я отдам всё по чести. Насчет коней можно и после поговорить. Я торговаться не приучена, для того другие люди есть. Поди, и ты не сам для хирда снедь покупаешь?

Я с облегчением выдохнул, потому как сейчас не хотелось спорить да коней обсуждать.

— Мой муж говаривал, что у вас на пирах принято рассказывать о своих подвигах. Думается мне, что за твоими плечами немало славных деяний! И побывал ты в разных землях, многое повидал. Будь так добр, коли не в тягость, поведай что-нибудь! А то я всего и видела один Смоленец да деревни окрестные!

И глаза у Миравы такие искрящиеся, любопытные. А чего ж и не рассказать? Особенно когда слушают так внимательно, ловят каждое слово, ахают да руками всплескивают. Княгиня как девчонка хохотала над забавными случаями, вытирала слезы, когда я говорил о гибели ульверов, возмущенно вскрикивала из-за предательства Росомахи.

Когда я закончил рассказывать, на дворе уж стемнело, девки зажгли свечи на столе и по углам комнаты.

— Вот она какая — жизнь хирдманов, — протянула Мирава. — Вольная! Хочешь — идешь в жаркий Годрланд, хочешь — с тварями сражаешься, хочешь — домой ворочаешься и детей рожаешь. И ответ ни перед кем держать не надобно. А коли тяжко где, так уходишь в другое место. Сам себе князь!

— На Северных островах таких хёвдингов, как я, называют морскими ярлами. Пусть земли и деревень у меня нет, зато есть корабли и воинов не меньше, чем у обычного ярла, — похвалился я.

— Жаль, все не могут быть морскими ярлами, — грустно улыбнулась княгиня. — Кому-то надо и землю пахать, и скот пасти, и мечи ковать. А кому-то надо пахарей и ремесленников защищать.

— Это верно. Я своих тоже в обиду не даю. И за отца, мать, жену и Сторбаш всегда готов постоять.

— А если ты далеко? Как им тогда быть? Сам говоришь, год тебя в родных краях не было. Вдруг твари до них добрались?

— Быть того не может. Там же есть воины, конунг Рагнвальд на страже. А еще, — вспомнил я, — отец может нанять другой хирд.

— Иногда даже золото не помогает. Ведь не всегда отыщется такой храбрец, что согласится помочь с бедой даже за щедрую плату.

— Ну так хирды ж для того и есть, чтоб отдавать мечи за честную монету.

А она будто и не слышит:

— Видишь, подошла беда к моему порогу, а бежать некуда. И нельзя! Ведь за мной и деревни, и города, и люди. Всех не увезти, не спрятать. Это конякам хорошо — всё, что у них есть, умещается в седельных сумках. Потому они и носятся где хотят, нападают когда вздумается, всех убивают, жгут, уводят в полон. И нет никого, кто бы помог, защитил… — княгиня всхлипнула.

— Так ведь князь, муж твой…

— Далече он. И не ведаю, вернется ли живым.

— И эти… вингсвейтары. Ты же говорила, что должны приехать!

— Верно. Вингсвейтары. Да и дружинники еще есть, есть собранные по деревням воины, а вот вести их некому. Мы, живичи, люди мирные, к боевому ремеслу не очень приучены. Мечом махать умеем, а вот думать, как биться, куда войско вести… Были воеводы, да всех князь забрал. Вот нашелся бы опытный хёвдинг, что не раз водил свой хирд и на тварей, и на людей, сильный духом, умелый! Я бы такого золотом осыпала, отдала всех своих воинов, лишь бы защитил он мои земли! Остановил бы клятых коняков!

Я покивал, мол, да, неплохо бы такого найти, а потом сообразил, что к чему:

— Так ты что же, снова меня нанимаешь?

Княгиня встала из-за стола, прошлась по комнате, шелестя длинным подолом, заправила волосы под убор.

— Можно и нанять, коли тебе так будет угодно. А можно иначе…

Подошла поближе, коснулась пальцами моего плеча и продолжила:

— Слышала, что на Северных островах главная ценность — земля, на которой можно хоть что-то взрастить. Я могу дать твоим людям землю — хорошую, богатую, а тебе — деревню или две. Перевезешь родителей, жену с сыном, купишь скот, построишь дом… А если хочешь иного, так стань воеводой. Будешь вторым человеком в княжестве после моего мужа. Отдам всех воинов под твою руку, будешь водить не пять-шесть десятков, а пять-шесть сотен.

Я едва успевал слюни подбирать. Много доброй земли, деревни, свой двор — чем плохо? Да только если б я того хотел, так остался бы в Сторбаше, помогал отцу, а после его смерти занял бы его место. Поди, лендерман на Северных островах — тоже не последний человек. А воеводой… Это княгиня сейчас так говорит, а вернется ейный муж с другим воеводой и погонит меня. Стыд! К тому же конунг Рагнвальд тоже звал меня в свою дружину, пусть не воеводой, не хёвдингом, но тоже не простым воином. И это я еще хельтом тогда не был. Сейчас, может, и хёвдингом позовет.

И с чего вдруг княгиня стала так любезничать? Ну прогнал коняков, так с этим бы любой справился.

— А ты, Мирава Чеславдоттир, хитра. Никак рассказали тебе что-то о битве в Вениборге?

— Вениборг, — улыбнулась она и вернулась на прежнее место. — Хорошее название для Звениславля. Рассказали. И Смоленецкому княжеству нужен воин с таким даром.

— Каким «таким»? — прищурился я.

Уж не сболтнул ли кто из моих хирдманов? Да не, когда бы успел? Значит, кто-то глазастый и смекалистый, скорее всего, из тех воинов, что ехали с Одинцом. Я особо не приглядывался, так что мог и не заметить, как на одного человека стало меньше.

— Таким, что хускарла делает хельтом, а хельта — чуть ли не сторхельтом. Что бы ты ни выбрал, я не обижу тебя ни золотом, ни милостью, ни вниманием. Сама Масторава привела тебя в мое княжество в столь трудный час.

— Хочешь, чтобы я оборонял княжество от коняков… А ну как они отступят? Зачем тогда держать слово, давать золото и земли? К тому же князь мне ничего не обещал. Вдруг он не захочет выполнять обещанное женой? Скажет, что ты всполошилась почем зря. И что тогда?

Всё напускное радушие слетело с княгини, и теперь я видел перед собой обычную перепуганную бабу.

— Не отступят. Им некуда отступать.

— Почему?

Мирава замялась, не решаясь ответить. Но я уже полностью опомнился, стряхнул сытую дремоту и насторожился. Неспроста ведь княгиня предлагает так много случайному хёвдингу, пусть даже с особым даром!

— Всё равно согласия не дам, пока не услышу всю правду.

— Хорошо, — она утерла выступившие слезы. — Где-то там, далеко на востоке, где коняки жили прежде, вдруг появились твари. Много. Коняки отбивались сколько могли, а потом пошли сюда, на запад. Говорят, поначалу они отстраивали дома на новых местах, но потом перестали. Теперь всё добро они возят с собой. Возвращаться им некуда, там всё заполонили твари. Вроде бы стоит их пожалеть, но не можем мы пустить коняков к себе — сейчас к живичским землям подошли самые быстрые воины и самые жадные племена, а за ними следует огромная орда, тьма! Если бы их было немного, мы могли бы принять их, дать землю, дать место для выпаса лошадей. Но коняки — как саранча — идут и пожирают всё на своем пути. А за ними идут твари.

Последних слов княгини я толком и не слышал.

Как же так? Неужто близится конец мира? Неужто Бездна поглотит все земли, пожрёт и нордов, и сарапов, и живичей, потом дотянется до богов? И наш небольшой островок, беспомощно болтающийся в море Бездны, как некогда говорит Тулле, уйдет под воду?

На юге, у сарапов, Бездна вырвалась несколько десятков лет назад. У нас, на Северных островах — зиму назад, если не считать тот первый случай. На востоке, у коняков, это случилось уже давно. И скоро люди будут сражаться друг с другом за последние крохи земли, еще не поглощенные Бездной.

Я резко встал:

— Благодарю за баню, стол и славную беседу, княгиня Мирава, да только не могу я остаться и служить тебе. Когда мы уходили с Северных островов, там тоже случилась беда, и может так статься, что твари начнут теснить нас. Я запомню твои слова, и коли мы не выстоим, я приду сюда, в Смоленецкое княжество, попрошусь под твою руку и буду служить верой и правдой. Если примешь, конечно.

Княгиня тоже поднялась, бледная, с покрасневшими глазами, но снова величественная и гордая:

— Кай Эрлингссон, я услышала твое слово. Пусть будет так. Буду молить богов за твою семью, надеюсь, что мы сумеем дождаться.

Больше говорить нам было не о чем. Мирава передала мне оговоренную плату, позвала девку, и та отвела меня к ульверам.

Хирдманы вовсю пировали, ели-пили, щупали баб. Я заметил, что мои банные девки были покрасивше и помоложе, и стол у княгини был побогаче. Сперва я хотел позвать Тулле, Живодера и других парней, чтоб рассказать им о коняках и Бездне на востоке, но передумал. За одну ночь ничего не переменится, пусть погуляют вволю, отдохнут.

Мне же что-то не веселилось. Так что я прошелся вдоль стола, с кем-то выпил, с кем-то перекинулся парой слов, кого-то хлопнул по плечу, а потом ушел в отдельную опочивальню.

В те два дня, пока мы ждали возвращения «Лебеди» и Простодушного, пока собирались в обратный путь, я княгиню так и не увидел. Хорошо, хоть не обозлилась и не стала чинить препятствий. Если бы она хотела нанять мой хирд на одно сражение или еще на седмицу-другую, я бы не отказал, но ей нужны воины даже не до осени, а на несколько зим. Или до тех пор, пока коняки не сметут всё Смоленецкое княжество подчистую.

Перед самым отбытием я созвал свое малое вече на борту «Сокола», где пересказал речи княгини. Кроме Агнея, живича из Холмграда, никто особо не удивился. Все в Годрланде слышали о бедствии на юге, да и мы не раз говорили о Бездне на севере.

— Не удивлюсь, если скоро с западной стороны придут морские твари, — усмехнулся Херлиф.

— Тулле, что говорят боги? — спросил я, не дождавшись слов от жреца.

Он поднял лицо к небу, подождал немного, потом нехотя открыл рот:

— Боги молчат.

— Как это «молчат»? Премудрый Мамир тоже? И даже знак какой не подаст?

Одноглазый вздохнул:

— Как-то раз один глупый мальчишка пошел в лес и встретил волка. Он испугался и закричал: «Отец, спаси меня! Помоги!» Но отец не пришел к нему на помощь, потому что уже сделал всё, что нужно: дал сыну нож, научил драться, показал, как убивать волков. Он не мог всегда ходить за сыном и защищать от всех опасностей.

— И что? Убил он волка? Или помер? — нетерпеливо спросил я.

— Не знаю. Они всё еще стоят друг напротив друга.

— Хочешь сказать, что боги уже сделали всё, что могли? — вмешался Простодушный. — И дальше мы сами должны сражаться?

— Боги создали людей, — Тулле загнул один палец. — Дали нам оружие, зерно, огонь, железо, — еще один палец. — Одарили нас силой, — третий палец. — Послали нам дары, — четвертый. — И указали путь, — сжатый кулак. — Что еще они должны сделать?

— Спуститься к нам, сразиться с Бездной и очистить землю от ее гнили, — сказал Рысь. — Ведь боги Дану когда-то уже сражались с Домну! Значит, и сейчас…

— А выдержит ли земля богов? Вспомни бой сторхельтов в Сторборге! Одной лишь рунной силой они сметали дома и калечили людей, а это ведь просто люди! Да и руны их были не так уж велики. Что будет, если сойдет бог с силой, кою мы даже представить не можем? Не сорвет ли его дыхание мясо с наших костей? Не раздавит ли нас его взгляд? Не рухнут ли горы от тяжести его поступи?

— Но как сражаться с Бездной? — пробормотал Хундр. — Даже если убить всех тварей, что она родит, это ее не остановит.

Мы вместе посмотрели на Живодера, что сидел на палубе, вытянув ноги, и ковырялся в ухе.

— С ней не надо сражаться. Ее надо любить! — небрежно сказал бритт.

— Но ты же убиваешь тварей, которых она порождает! — удивился я.

— Собака порождает блох, но если убить блоху, собаке не станет хуже. Твари — не Бездна. Бездна — это сила, много силы, очень много силы. Если любить Бездну, она подарит силу! Если сражаться с ней, она превратит в тварь.

Я обхватил голову руками. Вокруг меня одни безумцы! И неважно, кому они служат: богам или Бездне, их речи одинаково бессмысленны.

Простодушный, единственный разумный хирдман, сказал:

— Ну, как бы то ни было, теперь мы знаем, что не стоит ждать подмоги ни от богов, ни от Бездны. Надо самим справляться. А коли не справимся, так уйдем в Бриттланд или проверим, что там за западным морем.

— Есть еще одно дело, — глухо проговорил я. — Раудборг!

Обвел взглядом ульверов и понял, что большая часть хирда знать не знает ничего о той обиде, что нам причинили в том городе, разве что Милий и Пистос слышали об этом не раз. Потому я коротко пересказал всю историю.

Хундра впечатлил долг Жирных перед нами, он столько золота и не видывал никогда, потому он первым воскликнул, что зарвавшихся купцов надо укоротить.

Дометий пожал плечами:

— Мимо города мы всё равно не пройдем.

Дагейд разозлился из-за несправедливого суда и гибели нордского купца:

— Пусть он уже вышел из-под вашей защиты, но погиб ни за что. Эдак скоро они всех нордов перестанут уважать!

Я опасался, что живичи не захотят влезать в старые дрязги хирда. Но Агней меня удивил:

— Этот Красимир — подлый человек, сын рабыни. Он и в Холмграде много дурного натворил, потому наш князь Здебор его и выгнал. Велигородцы сами виноваты, позарились на малую плату — взяли негодящего хёвдинга. Хотя чего ждать от града, где правят купцы?

— Ты ж сам купеческий сын! — скривился Рысь, он ведь тоже был когда-то рабом.

— Потому и говорю так. Насмотрелся в отцовом доме. Так что сам решай, хёвдинг. Мы поперек тебя не пойдем!