Сага о Кае Лютом

Глава 2

До самой ночи я просидел на корме «Сокола», глядя на изредка всплывающую тварь, чтоб понять, как она выглядит целиком. То взметнется ласт с бахромой по краям, то растроённый хвост, то голова на длинной шее. Или у нее там две головы? Так сразу и не понять.

Коршун обошел весь невеликий островок: ни тварей, ни людей, только странные грязные пузыри, что застыли и покрылись твердой коркой. Ульверы подумали, что это могли быть яйца тварей. Никто ведь не видел их детенышей или гнезд! Одни лишь боги знают, откуда берутся твари, может, и вовсе появляются из земли, как черви и жуки, разве что земля та должна быть отравлена Бездной. Расколупали те пузыри, но кроме вони и мерзотной гущи ничего не нашли. Хотя если разбить куриное яйцо, оттуда тоже не всегда вываливается цыплёнок. Словом, мы так и не поняли, что это: то ли и впрямь твариные яйца, то ли их дерьмо, то ли отрыжка.

А еще на острове не было ни единого зверя крупнее мыши. Скорее всего, твари тут всё же погуляли, потом изголодались и сдохли. Или уплыли. Бездна их знает!

Стаю я давно отпустил, не хотел, чтоб мой гнев перекидывался на хирд, а сам думал о Херлифе и убитом живиче. Нет, мне не было жаль Суморока. Умер и умер, к тому же его, поди, закололи или прирезали — не самая худшая смерть. Если, конечно, Простодушный не поручил это Живодеру.

Я так не хотел наказывать Херлифа! И в то же время был готов избить его до полусмерти. Если спустить ему это с рук, что будет потом? Он всегда станет решать что-то за моей спиной? Считает меня слишком глупым или слишком робким? Вздумал учить меня жизни? Оберегать от трудностей? Кто он, Бездна его задери? Мой хирдман или моя мать?

Несколько раз я вставал с твердым намерением врезать Херлифу и всякий раз садился обратно. Потому что Лютый — это, конечно, хорошо, но даже у лютости должны быть причины. Не рассказывать же всем, что после ухода из хирда их прирежут!

И я придумал.

Вечером, когда хирдманы мирно хлебали Вепреву стряпню, я поднялся и громко сказал:

— Та тварь не хочет пока уходить, потому завтра останемся здесь же. А чтобы не заскучать, я предлагаю всем хирдманам сразиться со мной в честном бою. Каждый, кто меня одолеет, получит десять марок серебра!

— Это годится лишь для хельтов! — выкрикнул Отчаянный. — А что хускарлам?

— А хускарлы пусть бьются меж собой. Победителю дам пять марок серебра и руну, если будет выбор, кому ее вручить. Руну и твариное сердце.

— Вот это дело! — обрадовался Лундвар.

Он давно рвался в хельты и сейчас, будучи на девятой руне, вполне мог стать победителем.

Хирдманы оживились, загомонили, обсуждая, кого они легко одолеют, а с кем придется повозиться. Я же посмотрел на Херлифа, и тот кивнул в ответ.

Наутро парни расчистили от кустов и крупных камней небольшую площадку. Для жребия Милий предложил настругать небольшие дощечки, на которых будутначертаны углем знаки, и раздать их вслепую. У кого знаки совпадут, те меж собой и бьются. Но то для хускарлов. Для хельтов проще — каждый, кто хотел испытать мою силу, подымал руку и шел в круг.

Многие десятирунные не хотели вставать против двенадцати рун вовсе. Вровень со мной стояли двое псов, а сильнее были лишь Болли и Трёхрукий. Но даже так желающих набралось больше десятка. И это радовало.

Первым против меня вышел Дометий. Длинный меч и большой вытянутый щит против топора и щита. Свой дар я пробуждать не стал. Просто сила одного воина против другого, и я при таком раскладе слабее, ведь хирдманы-то свои дары прятать не станут. С Дометием трудность в том, чтоб дотянуться до него, пробиться через его щит и дар.

Я не стал выдумывать ничего особенного и пошел в прямую атаку, уповая на силу и быстроту своих рун. Рубились мы в полную силу и на своем привычном оружии, только в последний момент надо было придержать руку, чтоб не убить ненароком. Порезы и небольшие раны — это ничего. Пусть.

Щит Дометия словно стал неодолимой стеной. Куда бы я не ударял, как бы скоро не перескакивал, всюду видел надоедливый красный кулак, намалеванный на белом поле щита. Так что я попросту проломил его шипом топора и уже хотел разбить в щепу, как Дометий признал поражение.

Следующим вышел Эгиль Кот. Он дрался совсем иначе: вертелся, юлил, кидался в ноги. Впрочем, мы с ним не раз сходились в шуточных боях, я уже знал его любимые удары и хитрости, потому быстро одолелКота.

Чернокожий львенок. Длиннорукий, длинноногий, гибкий и сильный, хорошо обученный, он быстро подстроился под меня и вскоре перешел на встречные удары. Уворот и тут же укол мечом. Отбил и тут же напал. Если бы я был с ним на одной руне, так точно бы проиграл, а так отсушил ему руку щитом и оглушил обухом топора.

Потом один за другим вышли двенадцатирунные псы. И я понял, что Арена неплохо обучает своих бойцов, при том не как в рунных домах Бриттланда, где мальчикам подсовывают лишь израненных или ослабленных тварей, и те дерутся с ними под присмотром наставников, чтоб не дай Фомрир не поранились. На Арене же нет места слабым. Убей или умри! Вот и псы, выйдя на площадку, стряхнули с себя привычную расслабленность и оскалили зубы.

Единственное, что меня спасало, так это их малый опыт сражения с людьми. Арена редко позволяла бойцам биться до смерти друг с другом, ведь это потери, лучше уж пусть схлестываются люди и твари.

Первого я одолел, когда подцепил его меч бородкой топора и врезал левой рукой в челюсть. Второй пес на такую хитрость уже не вёлся, не отбивал удары, а уклонялся от них. С ним я провозился подольше, но все же сумел сбить с ног. Я на той же руне был немного сильнее и немного быстрее, чем они.

Хоть об том и не говорили вслух, но каждый старший должен был выйти в круг. Каждый из них должен был показать себя, чтобы их люди увидели силу хёвдинга в сравнении с теми, кого они знали. Только Агния я вытаскивать не стал, потому как слишком мал рунами.

Дометий уже был. Потом пошел Дагейд, а следом Хундр. Впрочем, бои с ними были неинтересны: они не рвались победить, да и руны у них были поменьше.

Остался только Простодушный.

Он уловил мой взгляд и спокойно направился ко мне, прихватив щит и привычный длинный меч. Но в круг первым заскочил Живодер и дернул изувеченной щекой, так он нынче улыбался.

Раны на его лице подживали, но еще не затянулись полностью, потому он старался толком не говорить и не хмуриться, чтобы они не открылись заново. Вспухшие багровые рубцы с толстой коркой исполосовали его лицо вдоль и поперек, только светло-голубые глаза сверкали как прежде. Пока я не мог разобрать, что за узор он вырезал на себе.

Что ж, поглядим, каков Живодер-хельт!

Пробный замах. Я едва удержал удар, чтоб не разрубить плечо безумного бритта, и с трудом сдержал стон — его меч рассек мне мясо на груди.

— Хр-хр-хр, — засмеялся сквозь зубы Живодер.

Мы обошли друг друга по кругу.

Что это, задери его Бездна, было? Какого ляда он не защищался и не уклонялся?

Я снова напрыгнул на Живодера и едва увернулся от его удара, но на сей раз я руку придерживать не стал, и мой топор с хрустом рассек кольчугу бритта. Его рубаха тут же окрасилась багрянцем.

Это уже не случайность! Живодер не собирался отбивать мои удары, а пропускал их все, надеясь лишь на мое милосердие. Или не надеясь. Он будто хотел обмениваться ранами до тех пор, пока один из нас не упадет. Как победить безумца, который сам лезет под топор, и при том не убить его?

Сшибка! Я подсек его ногу, он полоснул меня по боку; хвала Скириру, моя кольчуга на сей раз выдержала удар. Еще одна сшибка. Мое плечо ожгло огнем, а Живодер захромал на левую ногу. Без Дударя раны затягиваться не спешили, без Отчаянного делали нас слабее. А ведь у меня впереди бой с Простодушным!

Тогда я сделал вид, что собираюсь ударить снизу вверх, поймал меч Живодера на железную оковку топора и рванул вперед, навалившись всем телом на бритта. Тот полетел наземь и замер, почувствовав нож у своего горла.

— Ты проиграл!

— Хр-хр-хр, — снова проскрипел бритт и кивнул.

Вот же Безднов ублюдок!

На бой с Херлифом я вышел уже не столь бодрым. Две довольно глубокие раны горели и дергали болью, к тому же они были на плече и груди, а значит, каждый взмах руки будет даваться сложнее. Безднов бритт! Он хотя бы вычистил свой меч после Раудборга?

— Может, отложим бой на завтра? — предложил Простодушный.

За прошедшие три зимы он изрядно окреп, прибавил в рунах, но с виду мало изменился: те же светлые кудри, такие же огромные коровьи глаза с длинными густыми ресницами. Бабы его любили почти так же, как и Трудюра.

Шурин обычно брал напором и бешеной страстью. Я не раз видел, как какая-нибудь заморенная родами и трудами баба, поймав на себе пылкий взгляд Трудюра, вдруг розовела, расправляла плечи и молодела едва ли не на пять зим. Так было и в Годрланде, и в Альфарики, и на Северных островах — бабы везде одинаковы.

С Херлифом же было иначе. К нему липли женщины постарше, обманувшись его наивными глазками и смущенным видом. Каждая хотела пожалеть бедняжку и сделать его настоящим мужчиной. Ну, а чего ж? Вон какой детина пропадает! Я же за ласку платил либо монетой, либо бусами, либо мечом, как было у Смоленецкой княгини.

— Нет. Так хоть немного сравняемся по силе.

Тянуть я не стал и сразу перешел в наступление. Мой топор, уже отведавший сегодня крови, жаждал еще. Херлиф едва успел отбивать удары щитом, стараясь принимать их на умбон, но доски всё равно разлетались в щепу. И вскоре Простодушный сбросил обломки щита с руки.

Да у него даже дара толкового нет, как, впрочем, и бестолкового! Я сделал его вторым человеком в хирде, дал корабль и людей! А он возомнил, что отныне может думать и решать за меня? Я терпел такое только от Альрика, ну так ведь он был хёвдингом, старшим и сильнейшим. А почему я должен теперь сносить это от простого хирдмана, который к тому же ниже меня рунами?

И я бил почти во всю силу, только отвернул острие топора в сторону. Херлиф не сопротивлялся, то ли не мог, то ли не хотел, и тяжелые удары сыпались на него градом. Руки, ноги, живот… Под конец раненое плечо подвело меня, и топор пошел не так, как было задумано. Шип скользнул по щеке Простодушного, вспоров кожу. Светлая борода вмиг стала красной.

Бой окончен.

— Живодер! — крикнул я. — Сделай так, чтоб шрама потом не осталось!

Бритт прихромал к Херлифу, покрутил его голову, заставил открыть рот, чтоб взглянуть, не прошел ли шип насквозь, и сказал:

— Шрам будет. Но борода прикроет.

Я повернулся к Болли и Трёхрукому Стейну, но те явно не собирались подымать свои задницы ради десяти марок серебра.

— Ты ранен, — лениво сказал Стейн.

— Слегка, — нахмурился я.

— Не хочу, чтоб ты ненароком убил меня, не сумев удержать топор из-за раны.

Норды рассмеялись, да и я невольно усмехнулся. Вряд ли бы я одолел Трёхрукого без помощи стаи, даже будучи здоровым, но его слова мне изрядно польстили.

— Тогда начинаем бои хускарлов! — сказал я, затем вышел за пределы круга и тяжело опустился на траву.

Слишком много боев подряд. Слишком много крови вытекло. Казалось бы, уже хельт, а значит, и сил, и выносливости стало гораздо больше, но в сражениях с равными ты вынужден двигаться быстрее, отбивать удары мощнее, самому рубить сильнее, потому выматываешься едва ли меньше, чем какой-нибудь карл.

Хускарлов было много, а площадка всего одна. Бои проходили поочередно, и потому первый круг закончился уже под вечер. Почти все шести- и семирунные повылетали, кроме тех, кому повезло сразиться с равными по силе. Никто иного и не ожидал. Последние бои явно будут между девятирунными.

Меня неприятно удивил Отчаянный. Как и прежде, он безо всякой нужды получил несколько глубоких ран и лишь потом начал сражаться в полную силу. Притом силу эту он плохо чувствовал, едва не убил своего восьмирунного противника. Если бы не вмешался Дометий, который приглядывал за бойцами…

Так что я решил не призывать свой дар, хотя изначально собирался. Пусть Лундвар помучается ночью, чтоб завтра, когда начнутся более тяжелые бои, сражался уже изрядно ослабленным. Он должен думать! Должен понимать, когда уместно лить кровь, а когда лучше приберечь силы.

Правда, я и сам проснулся следующим утром не в духе. Раны всю ночь ныли, и как бы я ни повернулся, всё равно где-нибудь да болело. Безднов Живодер! Чтоб его всю ночь твари драли!

С моря тянуло прохладой и сыростью. Поверх ровной глади низким пологом стелился туман, и стоило подуть ветерку, как белые клочки, точно овцы, спешно побежали к берегу, но исчезли, не успев до него добраться.

Тихо.

Даже крикливые чайки еще не покинули гнезда, чтобы поохотиться за рыбой.

— Тварь ушла, — сказал подошедший Коршун. — Еще ночью.

— Уйдем после всех боев. Наверное, завтра утром, — немного помолчав, я добавил: — Хорошо, если ты победишь. Мне нужен твой дар, а у хельта он будет еще сильнее.

После утреннего перекуса сражения меж хускарлами пошли по второму кругу: вчерашние победители бились меж собой. И на сей раз все низкорунные воины ожидаемо проиграли, остались лишь девятирунные.

Короткая передышка — и начался третий круг. Только бойцов оказалось девять. Тогда Милий сделал еще одну деревяшку, безо всякого знака. Кто вытащит ее, тот пройдет в следующий круг без боя: удача для воина тоже важна. Повезло Свистуну.

Отчаянный встретился с клетусовцем с даром в силу. И я с удовольствием смотрел, как клетусовец медленно и уверенно перемалывает Лундвара, несмотря на дар последнего, как спокойно уклоняется от ударов, как в конце несколькими взмахами обезоруживает и приставляет меч к его горлу. После окончания этого боя я подарил клетусовцу серебряный браслет в знак восхищения его мастерством и выдержкой.

Лундвар явно разозлился, но смолчал. Надо будет с ним поговорить, иначе он по глупости решит, что я сделал это ему в укор. Ну, так и есть, но не совсем.

После третьего круга осталось пять бойцов: два клетусовца, один фагр из львят, Коршун и Свистун. Пустая дощечка на сей раз досталась Коршуну. Видать, сами боги благоволят старым ульверам!

Клетусовцам не повезло встретиться в бою друг с другом. Они отлично знали все любимые уловки противника, знали дары, знали, кто из них двоих сильнее, но все же не отступили, бились до упора, честно и яростно. Победил силач, что и немудрено. У второго дар в дыхание, который далеко не всегда пригождается в бою один на один.

Свистун встретился со львенком и с первого же удара уложил того наземь. Хитрец! Вот пример того, как правильно применять свой дар.

Пятый круг. Три бойца. Еще одна жеребьевка. Вновь пустую дощечку получил Коршун.

Я подозвал Милия:

— Это ведь честный выбор? Не помогаешь никому?

Вольноотпущенник поклялся, что всё по справедливости.

На сей раз дар Свистуна не сработал. Если бы мы выждали какое-то время после предыдущих боев, всё было бы иначе, но сейчас его дар посчитал, что на клетусовца уже нападали. Наверное, потому Свистун и проиграл. А может, потому, что был уже изрядно стар, а опыт далеко не всегда побеждает молодость.

Так что в последней битве сошлись Коршун и клетусовец-силач.

У Коршуна было на два сражения меньше, потому он не так устал, но его дар бесполезен в бою. Клетусовец же изрядно выложился в последних кругах. Он тяжело дышал, ворот его рубахи пропитался потом, и кое-где проступали алые пятна, оставшиеся после боя с Отчаянным, но держался он по-прежнему уверенно и спокойно.

Чем больше я узнавал клетусовцев, тем больше восхищался самим Клетусом. Уверен, что он выбрал этого воина далеко не из-за дара. Да и мало ли было на Арене бойцов с таким даром? Только у меня в хирде их несколько: среди живичей пара да у псов трое. Нет! Этот еще умеет думать, разгадывать противника и подстраивать бой именно под него. Отменный воин!

Я думал, что последнее сражение клетусовец начнет точно так же, как и предыдущие — с прощупывания. Скорее всего, Коршун ожидал того же, потому он был ошеломлен резким напором. После первых же ударов силача развалился щит, и спустя несколько вдохов Коршун признал поражение.

— Недаром я пожаловал тебе браслет, — улыбнулся я, вручая победителю пять марок серебра. — Ты отличный воин! Поди, и хельту было бы нелегко с тобой сладить.

И тут я сообразил, что силач не получил ни одной руны с того самого дня, как присоединился к хирду. А ведь это было еще в Годрланде! Неужто у него какое-то условие? Вряд ли он так плохо сражался в Раудборге…

После награждения я расспросил Дометия об этом воине.

— Нет, условия у него нет. Вернее сказать, есть, но не посланное свыше. Клетус запретил Дамиану переходить на второй порог, прежде чем тот не научится терпению.

— А… — раскрыл я рот и тут же закрыл.

— Дамиан на девятой руне уже полтора года, — пояснил Дометий. — Но теперь он доказал, что готов, потому может получить и вторую половину награды.

— У всех хирдманов Клетуса были такие условия?

— Не у всех и не такие, но были. Дар меняет воинов, и нужно крепко держать их в узде, чтобы они не потеряли себя после второго порога.

По сути, я сделал то же самое, когда велел Трудюру убить всех баб в княжеском тереме, а потом запретил ему получать руны. Только я это сказал в гневе, толком не подумав, а Клетус, видать, говорил о том после изрядных размышлений.

— А тебе он тоже что-то запретил?

— Не совсем, — покачал головой Дометий. — В пустыне он велел мне нападать на незнакомых тварей и убивать каждую с трех ударов. Я всегда был излишне осторожен, долго выжидал. Меня на Арене не любили. Хотя я всегда побеждал, зрители считали, что мои бои скучны и очень затянуты. Потому я и не гожусь в хёвдинги — буду сидеть и думать, пока не станет поздно.

— Ко мне ты явился на второй день после смерти Клетуса.

— Так я же прошел его условие.

Волна глухого раздражения поднялась во мне. Хорошо, что Клетус был хёвдингом лишь у шести моих хирдманов, иначе бы они все сравнивали нас. И я явно проигрывал ему во всем. И умен он был, и силен, и грамоту разумел, и прочим премудростям был обучен, на мечах — лучше всех. Поди, и висы умел складывать, и с девками без устали мог баловаться! Единственная глупость, которую он совершил, — это нападение на Набианора прямо на Арене. От нее же и помер.

— Не стоит оглядываться на мертвых! Они уже мертвы, а значит, проиграли нам, живым. Ты не Клетус. У тебя иной путь. Зачем учить каждого воина отдельно, если в бою мы все едины?

Я хлопнул Дометия по плечу и ушел.

Мы провели на острове еще одну ночь. Морская тварь так и не появилась, и я велел отплывать.

Вид у нас, конечно, был потрепанный, особенно у Живодера. Да и остальные могли похвастать свежими рубцами да багровыми кровоподтеками. Херлиф кривился всякий раз, когда поднимал руку, его щека опухла, кусок бороды был сбрит, и там виднелись грубые стежки шелковой нитью. Зато в моей душе наступил мир.