Сага о Кае Лютом

Глава 11

С каждым вдохом мне становилось чуть-чуть лучше. Постепенно прояснялось в голове, кровь перестала течь в глотку, и я смог дышать носом. Тонкие острые вспышки боли пробежали по рукам, зато я хоть их теперь почувствовал, сумел пошевелить пальцами и ощупать цепь.

Скиррессонов ублюдок, тот, что не Логмар, сыпал проклятиями и угрозами, не зная, что он уже почти мёртв, всё требовал назвать имена ульверов, которые были со мной во время убийства Скирре. Явно мать нагуляла его от другого мужика, скорее всего, трэля, потому как ярл-то был поумнее. Мне понравилась эта мысль, и я высказал ее вслух.

Бедолага аж захлебнулся от ярости, вытащил меч и замахнулся, но вовремя остановился:

— Нет! Нарочно хочешь разозлить, да? Чтоб я тебя убил, да? Чтоб сразу к Фомриру в дружину, да? Не-ет, так просто ты не сдохнешь! После смерти твоя душа будет гнить вечно! Боги побрезгуют даже взглянуть на нее.

— И впрямь ошибся, — прохрипел я. Очень хотелось пить, язык высох и царапал дёсны. — Не трэль то был, а бодливый козёл. Потому от твоей матери так воняло козлятиной!

Хускарл едва успел вывернуть меч и ударил плашмя, краем полоснув вскользь по плечу. Я глянул: ни капли крови не выступило, видать, дар крепкой кожи помог.

— То-то мои хирдманы носы воротили, когда ее драли, — договорил я.

Резкий скрип остановил взбешенного хускарла. Это поднялся Логмар, и лавка проскрежетала по полу.

— Угомонись, — холодно сказал хельт. — Они мертвы, и дурные слова уже не замарают их.

Потом подошел, посмотрел на меня сверху вниз:

— Знаешь, я говорил отцу, что не стоит мстить за Роальда. Ты убил его в честном бою один на один, и нет чьей-либо вины в том, что боги отвернулись от него. Отец не послушал. Когда ты убил Торкеля Мачту, я надеялся, что на том всё и кончится. Увы, я ошибся. Отец зашёл слишком далеко, как и мать: угрожать твоей семье было подло. Но ты убил их обоих. У нас нет выбора. Мы должны отомстить.

Я слизнул подсохшую кровь с губ, чтоб хоть так смягчить жажду, и сказал:

— Скоро твари доберутся и до ваших земель. Мой хирд…

— Хирд выберет другого хёвдинга. Твоя смерть ничего не изменит.

— Нет, — я хрипло рассмеялся, — мой хирд…

В дальнем углу распахнулся тяжелый полог, внутрь ворвался хельт и закричал:

— Враги! Они режут наших!

— … здесь, — закончил я говорить.

Я напряг плечи. Сила Сварта, дар Отчаянного, мощь двух сторхельтов и почти десятка силачей! Цепь не выдержала и лопнула.

Логмар соображал быстрее брата и бросился ко мне, сжимая свинокол. Я только и успел вскинуть высвобожденные руки, чтобы остановить удар. Мгновение мы смотрели друг другу в глаза, а потом его снесло в сторону с такой силой, что он влетел в стену и сполз по ней на пол в беспамятстве. Небольшую комнату тут же заполнили воины: мои хирдманы, снежные волки.

Выругался Эгиль, охнул Хальфсен, кто-то позвал Живодера. Я знал, что жалок: сижу на полу с переломанными ногами, с разбитым в мясо лицом, весь в крови, на руках — обрывки цепей. Не так должен выглядеть хёвдинг самого сильного хирда.

— Скиррессоны, — прошипел Харальд, протиснувшись вперед. — Ублюдки. Под самым Хандельсби сидели.

Только сейчас я сумел рассмотреть своих похитителей. Оба уже не мальчики, каждому за три десятка зим. Логмар, видать, в мать пошел: рослый, видный, с густой светлой бородой. Сразу видно — ярл! Второй же, хускарл, поплоше: и ростом поменьше, и морда кривовата, и борода жидковата. Подъярлок, не иначе.

— У них всего десяток хельтов был, правда, один аж на четырнадцатой руне, — отчитался Хальфсен. — Пятерых убили, остальные пока живы. Оставили, чтоб если что…

— Пить! — оборвал я толмача, увидев заветный бурдюк на поясе у Дометия.

Мне поднесли бурдюк, и я, захлебываясь, принялся глотать тепловатую воду, разведенную с вином. Он же фагр, привык к вину, а не к пиву.

— Что с ними делать будем? — спросил Эгиль. — Сразу закопаем или Живодеру отдадим?

Не успел я ответить, как заговорил Гейр:

— Отведем к конунгу.

— Зачем? — удивился Кот. — Тут суд не нужен, и так всё ясно. Мы в своем праве!

— Так надо. Рагнвальд должен показать всем, что нынче межусобные распри запрещены. Поверь, он не пощадит их.

— Кай, что скажешь?

Бурдюк вывалился у меня из рук и покатился по полу, внезапно заломило плечи, и я весь затрясся, будто припадочный. Неужто уже накатило после того, как я позаимствовал силу сторхельта? Слишком быстро… Наверное, потому, что от побоев и потери крови я ослаб. Меня скрутило хуже, чем в тот раз, да еще отдавало болью после каждого движения. Козий сын, видать, сломал мне ребро или два, и всякий раз, когда я сгибался, меня словно пронзало тем же свиноколом.

Я плохо запомнил, как меня волокли обратно в город. Перед глазами стояла красная пелена, и даже все силы стаи ничуть не облегчали мои муки.

Потом в меня вливали какое-то пойло, отмывали в теплой воде. Помню жуткий холод, пронзающий ничуть не хуже боли, помню какую-то женщину, что бранилась с Живодером, потом режущую боль в ногах, когда складывали обломки костей вместе… Лучше бы отвесили дубиной по голове, чтоб я провалился в беспамятство.

Лишь на третий день я перестал трястись от лихорадки, заново призвал стаю ради одного Дударя и сумел расспросить, что да как. Рядом со мной сидел Фродр, так что он и ответил:

— Поломали тебя знатно. Живодер говорит, через месяц встанешь.

— Почему? Есть ведь твариные кости. В тот раз за седмицу всё прошло.

— Кровь, — пожал плечами жрец. — Нельзя прикладывать твариные кости к ранам. Сначала нужно, чтобы кожа заросла.

— А что Скиррессоны?

— Передали их конунгу. Гейр настоял. Рагнвальд ждет, когда ты придешь в себя, хочет суд устроить всем напоказ, уже созвал людей.

— Скажи, я готов.

Фродр согласно наклонил голову.

— И это… Ты говорил, что плата за знание — боль. Я заплатил немало. Сейчас сможешь ответить?

Жрец повернулся ко мне пустым глазом и едва заметно усмехнулся:

— Когда это я говорил, что можно расплатиться болью? За каждый вопрос своя цена. Тогда была боль. Нынче нужно совсем другое.

— Так скажи, что нужно! — хотел крикнуть я, но получилось лишь прохрипеть, а потом закашляться.

— Рано, — сказал Фродр и встал. — Пойду скажу, что ты готов к суду.

Я такое видел раньше. Всё уже было: и этот огромный зал с языками пламени в очаге посередине, и десятки уважаемых мужей, стоящих вдоль стен, и величественный конунг в злате и серебре, и даже гнездящаяся в теле боль и покрытая шкурами лавка, куда меня положили. Встревоженное лицо отца, злые ульверы рядом, звонкий голосок Вагна Акессона, который не мог замолкнуть даже на мгновение, хмурые шепотки созванных хёвдингов и ярлов.

Разве что прежде не было великана Стюрбьерна, возвышающегося над всеми, как огромная скала. Он подошел ко мне сразу, как я устроился на своем ложе, ласково поприветствовал и поблагодарил за переданную весть:

— Вот уж никак не ожидал, что сын Зигварда Безухого прибудет ко мне сам! Как я мог не откликнуться на его зов после такой чести? Ты давай побыстрее вставай на ноги! Будем вместе бить тварей!

От зычного голоса в голове загудело, но я был рад видеть Стюрбьерна. Уж не знаю, поможет ли его хирд Северным островам, но лишним точно не будет.

Последними ввели Скиррессонов, и они выглядели получше моего. Знать, Гейр всё же сдержал ульверов и не дал покалечить ублюдков. И я не знал, хорошо это или плохо. С одной стороны, Лопата не пошел против моего слова, так как я не успел ничего сказать, с другой — он взял и поворотил весь хирд так, как ему вздумалось. А ведь он только-только присоединился к нам! Впереди него не один я, но и Простодушный, и Вепрь, и Дометий… Если Гейр принудил их силой, тогда как мне оставлять его за своей спиной? Тут еще надо будет разбираться.

Перво-наперво Рагнвальд дал слово моему отцу. Эрлинг рассказал историю моей вражды с ярлом Скирре с самого начала: про разорение Растранда, про смерть Роальда, про Торкеля Мачту и про попытку похищения Фольмунда. Об этом уже говорилось на предыдущем суде, что был четыре зимы назад, кто-то слыхал о том, кто-то — нет. Потом отец поведал о нанятых хирдах, что перекрыли выход из Сторбаша, и об их смерти от рук нашего хирда. Дальше речь повел Харальд Прекрасноволосый. Он рассказал правду о смерти ярла Скирре, о причине своей мести и о гибели своих хирдманов.

— Мои люди пропадали не во время пьянок или отдыха, — добавил Харальд. — Они гибли во льдах, когда выслеживали тварей. Мы принесли весть о захвате Бриттланда, мы откликнулись на зов конунга и помогали биться с наступающей Бездной! Но мои люди погибли не в твариных когтях, а под пытками сыновей Скирре. Они прошли до конца тот путь, на который Кай Лютый лишь едва заступил.

Волей-неволей все присутствующие взглянули на меня. Я лишь криво усмехнулся. Харальд, оказывается, умел говорить красиво и убедительно.

Потом взял слово Магнус. Он поведал всем о моих заслугах, о силе хирдманов, которых я привел из дальних земель, о том, как именно ульверы дважды вызволили ярла Гейра и привезли весть о Бездне на его землях, о том, что мы вычистили два острова от тварей, и что Скиррессоны поймали меня в тот день, когда ульверы только вернулись после месячного похода.

Рагнвальд махнул рукой, и вперед выступил плюгавенький муж с пергаментом в руках. В тот раз я не понял, что это было такое, но сейчас уже знал, что конунг тоже держит человека, ведающего грамоту. Оно и не удивительно. Мало ли гостей из дальних земель приезжало к Рагнвальду?

— Ярл Логмар Скиррессон передал двадцать четыре воина, из которых трое — хельты, а остальные — хускарлы с шестой по девятую руны, — зачитал человечек.

— Я полагал, — заговорил Рагнвальд, — что столь малое число воинов связано с гибелью ярла Скирре вместе с большей частью его дружины, потому не настаивал на ином. А нынче выходит так, что ты, Логмар, приберег силы не для сражения с тварями, что несут беду на все Северные острова, а для кровной мести. Мести, которая началась с проступка твоего отца!

Скиррессон поднял голову и попытался что-то сказать, но Рагнвальд повысил голос и загрохотал на весь зал:

— Мне нет нужды слушать тебя. Я знаю всё, что ты скажешь. Месть за отца — твой долг! Это верно! Но ты забыл главное — у нас идет война! Ярл Гейр, каково наказание за межусобицу во время похода?

— Выжившего закопать заживо, — спокойно ответил Лопата и глянул на меня с легкой усмешкой.

Видать, он всё же помнил, как едва не сделал то же со мной, когда я убил Торкеля Мачту. Если бы не хитроумие Альрика, гнил бы я нынче в земле, а над моим телом росла бы яблоня.

— Так тому и быть!

Логмар встретил приговор с высоко поднятой головой, а вот его брат не сдюжил: заверещал, как раненая свинья, завопил про справедливость, про убитого отца, начал бранить и меня, и суд, и Рагнвальда. Стиг, стоявший рядом, легонько отвесил Скиррессону оплеуху, свернув ему челюсть.

— Но ради заслуг Скирре, который немало помогал мне в прошлом, — внезапно продолжил Рагнвальд, — я дарую вам легкую смерть. Кай! Пусть их жизни заберет кто-то из твоих хирдманов. Вам нужны руны!

Я глянул на своих парней. В лучшем случае за двоих выйдет одна руна, и то если благодати уже набрано немало.

— Дударь! — сказал я. — Давай ты!

Его дар едва ли не самый полезный для стаи, правда, вспоминал я об этом, лишь когда сам бывал раненым. Хотя в любом другом хирде Бьярне бы вряд ли ценили. Зачем нужен воин без боевого дара, который умеет залечивать лишь собственные раны?

Дударь радостно осклабился, взял меч, который ему передали дружинники конунга, двумя взмахами обезглавил Скиррессонов и полыхнул силой одиннадцатой руны.

— Сыновей отдать на воспитание родичам со стороны жен, — негромко сказал Рагнвальд своему писарю, — их земли — под мою руку, отправить туда людей, что лишились своих домов. Присмотрит за землей, — конунг глянул на Стига, потом на остальных своих дружинников, — Бёгвар. Нынче он всё равно не боец, но ярловых людей подмять сумеет.

Раздав указания, Рагнвальд подошел ко мне, единственному, кто сидел во время конунгова суда помимо самого конунга.

— Тут и моя вина. Харальд говорил о пропаже его людей, но мне было не до того. Я послал самую умелую Орсову женщину в Хандельсби, надеюсь, она поможет поскорее встать на ноги. Хотя у тебя и свой костоправ неплох.

— Распустил ты людей, Зигвардссон! — пробасил Стюрбьёрн. И, как всегда, от его голоса аж полы с лавками затряслись. — Распустил!

— Отец рано умер, не научил, как должно, — с улыбкой отозвался Рагнвальд. — Может, хоть ты поучишь меня уму-разуму? Вот что сделать для Кая Эрлингссона, чтоб не держал он на меня обиды?

— Женить на своей дочке! — немедленно ответил глава вингсвейтаров.

— Так он уже женат. Уже двое сыновей народилось. Верно я говорю, Эрлинг? Да и сам Эрлинг не промах, еще одного сына родил.

— Серебром ода… — сказал Стюрбьерн и сам же себя оборвал. Видать, вспомнил ту небольшую толику удачи, которую я у него оставил. — Может, земли дать? Вдруг Кай захочет из морского ярла стать обычным?

— Не могу! Он мне вольным хёвдингом нужен, а не землепашцем.

Я едва успевал переводить взгляд с одного говоруна на другого. От густого голоса Стюрбьёрна разболелась голова и заныли разом все раны, я изо всех сил старался не кривиться и слушать их шуточную перепалку.

— М-да, тяжело, когда у вольного хёвдинга добра больше, чем у какого-то конунга. И жена у него есть, и дети, и богатство, и воины с кораблями.

— Ничего, — рассмеялся Рагнвальд, — есть у меня подходящий дар для Эрлингссона. Нужно только обождать, пока он будет готов.

С этим мы и вернулись к себе.

На следующий день к нам заглянул Стиг и сказал, что конунг поможет тем девятирунным ульверам, что оставались в городе из-за ранений, получить недостающую руну. Наверное, об этом Рагнвальд и говорил. Так что конунговы дружинники забрали у меня раненых, пообещав вернуть где-то через седмицу. Уже потом я узнал, что это было не так-то просто для Рагнвальда: мои ульверы повырезали всех тварей в том месте, не оставив ничего. А ведь эти твари могли спасти жизнь дружиннику или другому полезному воину.

Хвала богам, пока мы ходили в поход, очнулся Болли. Да, он изрядно ослабел и похудел, да, сейчас он не мог менять свой вес, видать, что-то надорвалось во время битвы с кабаном, но Толстяк и без своего дара грозный боец. Ничего, отъестся, отдохнет, а там, глядишь, и руну получит, излечит нутряную хворь.

Провалявшись в доме всего один день, я решил, что смерть Скиррессонов была слишком легкой и милосердной, еще и к Фомриру теперь попадут. Надо было им тоже изломать все конечности да так и закопать, чтоб их раны загноились, чтоб в них завелись черви, чтоб их заживо под землей сожрали. Скоро встанет лед! Я бы успел сходить в еще один поход! А теперь придется торчать здесь и ждать, когда же срастутся мои кости.

Мы сидели с Пистосом и играли в хнефатафл, когда в дом зашел незваный гость, стуча об пол деревянной ногой.

— Доброго здравия тебе, Кай Эрлингссон!

Флиппи Дельфин пожаловал, да еще и без хмельного запаха. За это время я уж подзабыл о нем, и заплечный его больше не выискивал меня по пристаням, так сторхельт сам пришел.

— Есть дело, но я хотел бы поговорить о том сам-на-сам.

— Уж не затаил ли обиду какую? Еще одной мести я не переживу, — без улыбки сказал я.

Боль в поломанных костях грызла без устали, и нрав мой нынче совсем подурнел. Впрочем, я махнул Пистосу и еще нескольким ульверам, чтоб вышли вон. Если Дельфину вздумается нас убить, его всяко не остановить.

— Всё думаю о тех словах, что ты сказал на пристани, — Флиппи сразу перешел к делу. — Мол, будто твои хирдманы слышат друг друга и делят дары на всех.

Мне вдруг подумалось, а что бы сделали Скиррессоны, знай они о стае? Пока во всем Хандельсби о том знали лишь Гейр, Флиппи да Рагнвальд со Стигом, кое о чём догадывались Магнус и мой отец, но доподлинно всё не ведали. Я бы на месте Скиррессонов сразу убил, безо всяких пыток и допросов.

— Ну, — буркнул я.

— Одолжи свой дар! На время! Хотя бы на один поход!

Я внимательно посмотрел на Флиппи. Да нет, не пьяный, глаза не чудные, как после макового отвара или грибных настоек. Теперь он выглядел почти прежним: сильный, гордый сторхельт, чье имя знают на всех Северных островах.

— Как я его одолжу? Это ж не горшок и не топор, чтоб его так просто отдать.

— Как ты в тот раз меня даром объял, так сделай и со всем моим хирдом. Чтоб мой дар коснулся и их. Я отплачу! Вот чем хочешь — отплачу.

Во мне разгорелся гнев, подстегиваемый нудящей болью:

— Отплатишь? Стая — это тебе не девка гулящая, чтоб сегодня под одного лечь, а завтра под другого. Я ж каждого ульвера к себе в душу пускаю, слышу боль каждого, их смерти рвут больнее твариных клыков. Да я даже своих хирдманов не сразу в стаю беру, проверяю сначала в бою.

Дельфин смотрел на меня спокойно, будто ожидал такой ответ.

— Тогда предлагаю иное. Мой хирд пойдет под твою руку.

Я потер зудящую ногу и выплюнул:

— И что? Я уже сказал, что… — и замолк, уставившись на Флиппи.

— Ты же взял Гейра и его людей. Вот так же и я пойду под твою руку вместе с людьми и кораблями.

— Зачем? И как?

— У тебя же два корабля. На одном главный ты, а на втором…

— Простодушный, — бездумно ответил я.

— Также и тут. Будут у тебя сноульверы, снежные волки, и, к примеру, сёульверы, морские волки. Над морскими буду стоять я, над снежными кто-то еще, а выше всех — ты. Вся слава будет твоей, по долям от добычи уговоримся. Твоя будет наибольшей.

— Э-э… — протянул я, не зная, что сказать.

— Все Северные острова будут знать, что Гейр Лопата и Флиппи Дельфин нынче ходят под Каем Эрлингссоном. Пять кораблей! Едва ли не полторы сотни воинов!

Я попытался привстать, и режущая боль привела меня в разум.

— Слава, хирд, сторхельты под моей рукой… — сплюнул я. — А на деле ты будешь решать за свой хирд сам и поступать, как вздумается, прикрываясь моим именем? Я не приму звание хёвдинга без власти. Если вдруг соглашусь, мое слово будет главным. Не только для тебя, но и для твоих людей. Прекословия я не потерплю!

— Да, хёвдинг, — кивнул Флиппи.

— И для чего это? Ты же столько зим ходил по морям без моего дара! У тебя лучшие корабли и лучшие воины!

— Страх, — коротко ответил сторхельт. — С того мига, как мне оторвала ногу тварь, я боюсь. Всё время. Теперь море для меня не друг, а враг, в нем нынче я вижу лишь смерть. Думаешь, мои хирдманы не затаскивали меня в воду? Думаешь, они сразу бросили меня наедине с хельтовым пойлом? Но только с твоим даром я вновь был счастлив, нырнув в соленые воды фьорда. Разделить дары на всех хорошо, но мне довольно и того, что я смогу выйти в море. И если для того надо поступиться гордостью, так тому и быть. К тому же ярл Гейр уже пошел под твою руку. Что не зазорно Лопате, то не зазорно и мне.

— Я… мне надо подумать, — только и смог сказать я.

Едва Флиппи вышел, как я велел вошедшему Хальфсену созвать мое малое вече. Правда, теперь оно стало чуть больше: добавился Гейр, а еще Фродр после перемены имени редко отходил от меня надолго.

Когда я рассказал, с чем приходил Флиппи, хирдманы заговорили не сразу. Видать, им, как и мне, было непросто. Одно дело — Гейр Лопата, что пришел ко мне с одними лишь рунами да пятью воинами, и совсем другое — Флиппи Дельфин с тремя кораблями и крепким хирдом. Да, у меня нынче людей было примерно вровень с ним, но я-то их большую часть набрал недавно, а хирдманы Флиппи ходят с ним не одну зиму. Я где-то слышал, что он очень редко ищет новых воинов, так редко, что попасть к нему почти невозможно.

Первым заговорил Фродр:

— Таков твой путь. Ты сам протянул нить меж вами.

— Всякий, у кого есть хоть толика ума, захочет тебя в хирд, — согласился Херлиф, — но не у всякого хватит духу признать тебя хёвдингом.

— Флиппи признал, а его хирд? — спросил Дометий. — Они могут не принять Кая.

— Да и с Дельфином не так всё чисто. На словах одно, а как на деле будет?

— Он подходил ко мне вчера, сразу после суда, — сказал Гейр. — Спросил, правда ли, что я стал хирдманом Эрлингссона. И больше ничего.

— А и впрямь… одолжи ему дар, — вдруг ляпнул Простодушный. — Сходи с ним в один поход.

Я глянул на Херлифа, как на умалишенного. А он продолжал:

— Судя по твоим словам, Флиппи пока плохо понимает, что такое стая. Пусть проверит ее на деле.