Сага о Кае Лютом

Глава 5

Я стоял на стене Вениборга и ждал.

Отправленные Полюдом лазутчики один за другим возвращались в город.

— Коняков больше двух сотен, скорее даже три или четыре, издалека худо видно. У многих по две лошади.

— Коняки в двух днях пути.

— Коняки скоро подберутся к реке!

— Коняки в полудне пути!

Последний гонец так и не вернулся. Жаль, что лазутчики не смогли подобраться достаточно близко и не разобрали, что там за воины. На каких рунах? Кто во главе? Кольчуги там или тряпичные халаты? Вроде не блестело, но можно ведь поверх кольчуги накинуть тряпицу или зачернить железо, чтоб не сверкало.

Воины Полюда и Одинца тоже стояли на стенах. И вот они блестели изо всех сил, даже пахарям и ремесленникам, которых взяли с посада, надели на лбы повязки с железными пластинами. Из моих рядом были только шести-семирунные живичи да несколько умелых лучников.

Вскоре раздался резкий свист. И возле голубой речки вдруг появилась новая река — буро-коричневая, живая, пенящаяся сотнями грив и хвостов, шумящая топотом копыт, бурлящая переливчатым ржанием. На мгновение у меня похолодели кишки. Как удержать реку? Как остановить ее бесконечный бег? Нас так мало… Нет. Мы справимся! Удержим! Вырежем! Только бы Скирир послал сюда не лучших конякских воинов! Хельтов ульверы не остановят.

Мы сделали, что смогли. Вырыли вокруг посада рвы пяти шагов шириной, на их дальней стороне поставили частокол: да, редкий, да, слабый — любой карл руками вырвет колья — но для того нужно сначала перебраться на другую сторону. Вспахали долину по обеим сторонам так, чтобы кони увязали в рыхлых бороздах — вроде и не страшно, но коняки все ж не захотят растекаться. Из посада часть людей забрали в детинец, остальные ушли в леса вместе со скотиной. Уж как-нибудь день-другой продержатся, всё же месяц Фольси(1), уже не так холодно.

Остались позади споры с Полюдом и Одинцом, едкий шепот княжьего племянника: «А я думал, что нордские хёвдинги идут в бой первыми!», обсуждения со своими хирдманами, слова Простодушного: «Сверху тебе будет виднее. А коли что, так ринуться в бой и после успеешь».

Теперь всё в руках Скирира.

Кто они? Карлы? Хускарлы? Хельты?

Река домчалась до долины, замерла и разразилась дикими пронзительными криками. Коняки радовались! Они чуяли поживу! И всколыхнулись волны, ускорили свой бег, словно прорвали тонкий хрупкий заслон и сейчас стремились пожрать всё на своем пути.

Ближе! Еще ближе! Захлестнули крутые склоны холма и отпрянули, взметнув ввысь завесь брызг — стрел. Дробно застучали наконечники, усеивая стены и навес над нашими головами. Вскрикнул невезучий воин, пронзенный случайной стрелой. Наши лучники дружно ответили, и я заметил, как несколько коняков упало, как споткнулись лошади, но так мало… Они успели отпрянуть от детинца. Так быстро? Я видел, что всадники даже не держат поводья, правят лошадьми либо через дар, либо как-то иначе.

Но кое-что я углядел благодаря Коршунову дару. Сюда приехала молодь, буйные юные головы, что стремились поскорее набрать руны и обзавестись богатствами. В такой круговерти не было ясно, какой силы те воины, но хельтов среди них не было. Или было совсем немного. Благодарю, Скирир! И дарую этот бой тебе! Каждую жизнь. Каждую каплю крови. Каждую новую руну!

Бурая река обернулась водоворотом, еще раз ударилась о холм и разбилась на два потока. Один помчался к посаду, а второй закружил возле детинца, осыпая высокие стены стрелами.

Пора!

Я потянулся к своему дару, зажигая новые огни. Дагейд и львы! Хундр и его псы! Болли Толстяк! Трехрукий Стейн! И пошатнулся от захлестнувшей меня мощи. Моя душа словно разлетелась на десятки мелких осколков, а потом снова собралась воедино, только намного сильнее и больше, чем прежде. Будто наши огни слились в огромного пламенного волка, где я был глазами и ушами, а хирдманы — когтями и клыками. Я не различал, что за дары сплавились в этом костре, во мне бурлила такая сила, что было больно ее сдерживать.

Вдесятеро сильнее! Впятеро быстрее!

Под моими крепко сжатыми ладонями сминалось и крошилось дерево, только я этого почти не видел, зато видел каждую стрелу, что проносилась мимо. Взмах — и стрела переломилась меж двух пальцев.

В груди что-то клокотало и рвалось наружу. И я не утерпел:

— Аууууу!

Черные волны борозд разлетелись мелкими комками, и десятки волков набросились на лошадиное стадо со всех сторон.

— Аууууу!

Вой едва встревожил лошадей, но всадники не успели ничего сделать. Волки огромными прыжками настигли их и начали рвать. Быстро! Сильно! Под мощными ударами кони жалобно кричали, взбрыкивали, били копытами и падали. Меня обжигало острой болью и опаляло благодатью, но я держался. Сверху и впрямь виднее. Куда бить! Где прореха в волчьих рядах! И они слышали меня.

Жажда крови! Восторг охоты! И уверенность в победе. Ведь мы волки! А лошади — наша добыча. Наша пища!

И кони чуяли это! Те, что шли без всадников, ошалели от ужаса и начали рваться из волчьего круга. Не бить! Пусть бегут! С них ничего не возьмешь. Грызть всадников! Они — самое вкусное мясо! Они несут нам благодать!

С трудом я оторвал взгляд от своей стаи и глянул на второй поток, что умчался к посаду. Всё произошло так быстро, что те коняки только-только поняли, что случилось, только-только начали разворачивать лошадей.

Пора!

Я облизнулся, выхватил топор и спрыгнул со стены. Подстегиваемый силой стаи, я слетел с холма и остановился меж посадом и своими волками. Рядом со мной встали Болли Толстяк, Трёхрукий Стейн, Квигульв Синезуб, Живодер и Дометий.

Едва коняки подошли на расстояние выстрела, как мы рванули к ним навстречу. Миг! Мой топор отсек передние конские ноги. И нас захлестнуло волнами! Всюду оскаленные конские морды! Потные бока! Чьи-то сапоги! Мелькание мечей! Отсеченная кисть с крепко зажатым луком! Узкие глаза на темном лице! Брызги крови!

Топор унесло потоком. Я хватаю чью-то руку с мечом, дергаю… Из вырванного плеча хлещет кровь. Я разжимаю стиснутые пальцы, вынимаю меч и рублю им. Отшатываюсь вбок и сбиваю плечом лошадь. Передо мной встает стена — Дометий врастает в землю, удерживая щит. Справа Квигульв хлещет копьем, слева рубит Трёхрукий.

Вдох! И поток иссяк. Вокруг десятки тел: конских, людских. Визги. Вопли. Стоны. Запахи крови и дерьма.

Я слышу, как за моей спиной ульверы добивают остатки табуна, вижу, как огни вспыхивают новыми рунами, и чувствую, как мои волки падают один за другим. Валится Хальфсен, словно подрубленный падает Феликс, корчится один из клетусовцев, вцепившись в повод обезумевшего скакуна. Острая боль, не моя, пронзает тело, и я отпускаю стаю.

Из детинца высыпали воины, чтобы перехватить оставшихся коняков. Громко выбранился Дометий! Ему вторили голоса Херлифа и Стейна. Но я не понимал, почему они злятся. Мы же победили! Одолели коняков!

На меня в одночасье навалилась жуткая слабость. Или это не слабость, а всего лишь моя собственная сила без поддержки стаи? Вот, значит, каков я сам… Захотелось снова пробудить дар, снова почувствовать ту мощь, то единение!

— Кай! Кай!

Кто-то кричал мне в лицо. Тряс за плечи. Простодушный?

— Ульверам плохо! С ними что-то не так!

— Всем? — с трудом стряхивая с себя стайный дурман, спросил я.

— Нет, — он оглянулся. — Хускарлам. Особенно тем, кто меньше рунами. Скажи живичам, чтоб не добивали раненых! Это наши руны!

Так вот почему они бранились!

Я поднял выпавший меч, скривился: плохонький, под руку хускарла, если не карла, и направился к Полюду и Одинцу. Врезал первому попавшемуся живичу, что хотел добить коняка, сшиб с ног второго и закричал:

— Еще один дохлый коняк, и мы убьем вас всех!

Бездна! Где же Хальфсен, когда он так нужен?

Меня попросту не поняли. Или не захотели понять. Так что у следующего живича я выбил меч, у другого — зубы, а потом добрался до Одинца, растолкал его охрану, схватил за грудки и тряханул хорошенько.

— Меч — нет! Стой! Убью!

Наконец-то послышался хриплый голос Хальфсена, что повторил мои слова на живичском.

— Это наши руны! Останови своих людей, или их остановлю я!

Одинец внял моим словам, крикнул что-то, и живичи перестали резать раненых.

Я оглянулся. Хальфсен висел на плече Простодушного, его сильно трясло, руки и ноги крутило так, что вздулись жилы, он хватал воздух ртом, точно выброшенная на берег рыба. И такое творилось не только с ним, но и с другими ульверами, хускарлами. Херлиф верно сказал.

— Ты ранен? Это яд? Стрелы были отравлены?

Почему я не почуял это в стае?

— Н-нет, — выдавил Хальфсен. — Н-не яд. Н-не ранен. П-после с-стаи.

— Надо поднять его на руну. Может, исцелится?

— Давай!

Мы перетаскивали толмача от одного коняка к другому. Хальфсен успел подняться до седьмой руны во время боя, и до восьмой ему надо было много благодати. Вот только коняки… Я видел вокруг одних лишь юнцов, у них даже бороды толком не выросли. Три руны, четыре, редко у кого шесть или семь. Мальчишки!

Еще один. Еще. Хальфсен с трудом удерживал нож, его пальцы то и дело распрямлялись с такой силой, будто вот-вот выгнутся не в ту сторону. Наконец от него полыхнуло, и он со стоном облегчения опустился наземь.

Я мрачно посмотрел на остальных. Хускарлы клетусовцев и львов перед боем были в шаге от десятой руны, потому держались лучше. Они кривились от боли, еле волочили ноги и чудно подергивались, но всё же могли идти сами. Псы все были хельтами, и их эта напасть не коснулась. Живичей я оставил в детинце, и они тоже остались целы. Больше всего пострадали мои ульверы: Хальфсен, Офейг, Лундвар и еще Феликс Пистос. Тулле, Видарссону, Трудюру и еще нескольким тоже приходилось несладко, хоть и не так сильно, как Хальфсену.

Что же это? Прежде ведь такого не было?

Пока Простодушный помогал страдальцам заполучить новые руны, я прошелся по полю, усеянному телами, заодно отыскал свой топор. Мы посекли не всех, наверное, немало коняков выжило и умчалось обратно к реке, увлекая за собой многих лошадей, что остались без всадников. Воины Полюда сейчас вылавливали тех, что не смогли убежать.

Я же смотрел на безбородые лица мертвецов и хмурился. Если после отца-хускарла, порубившего карлов, мне досталось такое тяжелое условие, то что получит мой сын? Ведь я уже хельт и убил немало низкорунных воинов. Зато хотя бы не посчитаю его неспособным к боям, надо всего лишь разгадать замысел богов.

Еще я хмурился потому, что оружие у убитых коняков было плохоньким. Тащить его в Смоленец, потом грузить на корабли и везти на Северные острова… Надо ли? Проще продать живичам за треть цены. Коней, раз уж они тут так дороги, мы перегоним к княгине и тоже продадим. Ведь почти всех коняков убили мои хирдманы, и всё, что на них, принадлежит нам, не только их жизни.

Вскоре ко мне подошел Херлиф.

— Всё, коняки закончились. Руну получили Пистос и Офейг. Лундвару не хватило. Сварт получил десятую руну, еще клетусовец и один из львов. Есть раненые. Больше всего досталось Тулле. И тебя бы самого проверить, вон как кольчуга посечена.

И впрямь! Пластины, укрепленные твариным прахом, коняки разрубить не смогли, а вот на плечах кольца разошлись, и оттуда виднелись красные пятна на рубахе. Но боли не было. Я поковырял пальцем в одной прорехе — ничего, гладкая кожа. Видать, во время боя дар Дударя сразу заживил все раны.

— Я снова призову стаю. Может, Бьярне подсобит хускарлам? Сварта я сам проведу, а насчет тех двоих… Дай Дометию и Дагейду по сердцу, пусть они сами помогают своим, без языка и доверия от меня толку немного.

Стая откликнулась сразу, хотя боль раненых немного мешала. Я хотел взять лишь Дударя и тех, кому нужен его дар, но так не вышло. Либо звать всю стаю, либо по одному убирать огни хирдманов, чего мне делать не хотелось.

Парней скрючило еще сильнее, даже те, кто еще держался, рухнули наземь. Неужто я сделал только хуже? Отозвать дар? Выждать? Я высмотрел Тулле, подбежал к нему и увидел, как глубокая рана на его лице затягивается сама собой. Нет, пусть лучше помучаются немного, но исцелятся.

А немногим позже и болезненная гримаса ушла с лица нашего жреца. Он открыл глаз, подергал пальцами рук, потом плечами, чуть поднатужился и сел. Следом за ним, кряхтя и бранясь, зашевелились и остальные. Я убрал дар. Дальше они как-нибудь сами. Еще бы понять, что с ними случилось…

Уговор с княгиней был на две седмицы, потому мы остались в Вениборге еще на несколько дней.

Я вдоволь наговорился с Одинцом, который не соглашался отдавать мне всю добычу с убитых коняков. Хорошо, хоть Полюд не лез в наши споры, а занялся укреплением посада, отправкой лазутчиков и думами, как усложнить переправу через реку. Может, потому я и отдал ему почти всё собранное железо за бесценок. Пусть хоть карлов вооружит, и то лучше будет. А вот конями я делиться не хотел.

Одинец по дурости своей полагал, что нанятый хирд служит лишь за оговоренную плату, а добычу забирает тот, кто его нанял. На Северных островах такое изредка бывало, но всегда проговаривалось загодя. Например, к ярлу Ториру Тугой Мошне мы пришли именно на этих условиях: нам плата, а всё, что есть нужного в твари, — ему или другим хирдам. Мой отец звал в Сторбаш хёвдингов безо всякой платы, зато обещал отдать сердца огненного червя. Если же ничего такого сказано не было, значит, делят по чести: кто убил, тот и забирает всё добро.

— Ты же сам велел оставаться на стенах! — злился княжий племянник. — Словно знал, что идут мальчишки, не получившие и первого потока.

— Что ж не спрыгнул за мной? Еще один меч бы не помешал.

— За тобой? — взвился Одинец. — Да ты видел себя? А своих людей? Вы же будто поганых грибов обожрались! Или будто в каждом тварь притаилась! Один твой воин коня располовинил! Коня! Со всадником! И он даже не хельт! Вы будто из Безд…

— Замолчи! — холодно бросил я. — Мы с тварями больше твоего бились. Еще одно слово, и я не посмотрю, чей ты там родич.

Впрочем, этот разговор был самым легким. Мне еще предстояло объясниться с остальными хирдманами. Хундр со своими псами, Дагейд со львами, да и Болли со Стейном жаждали побеседовать со мной и узнать, что же у меня за дар такой. Да и живичи, что видели со стены, как мы сражаемся, тоже недоумевали. Честное слово, моё восхищение Клетусом росло чуть ли не с каждым днем! Как же хорошо он выучил своих людей! Дометий и его соратники приняли мой дар безо всяких вопросов.

Я оттягивал расспросы как мог. Запасливый Херлиф прихватил несколько твариных сердец с кораблей, так что мы помогли еще троим хирдманам стать хельтами. Как прошло у Дометия и Дайгеда, не знаю, но Сварт едва не сломал мне руку. Что же будет, когда Трудюр доберется до десятой руны? Может, для него баб повыносливее позвать, а самому спрятаться?

Но в последний вечер перед выходом из Вениборга я всё же собрал хирд в большом зале детинца, поставил на столы бочонки с темным пивом, которое тут недурно варили, и жестом пригласил говорить.

Первым, к моему удивлению, выступил Агний, старший среди живичей, что мы набрали в Альфарики.

— Ты не позвал нас в битву, оставил на стенах. Почему? Не считаешь нас своими хирдманами? Не хочешь давать нашу долю? Или не доверяешь?

Хундр невольно передернул плечами. Им я такой воли в словах не давал.

— Не доверяю, — честно сказал я. — Прежде у нас был обычай: если против нового воина выступали трое старых хирдманов, мы его не брали. Сейчас всё иначе. Если есть руны, дар и смелость, то я возьму такого воина в хирд. Но прежде чем он войдет в стаю, мы смотрим на его нрав, на отвагу, на умения.

— Как показать свою удаль, если не в бою?

— Я не знал, какой силы будут коняки, и не знал, справитесь ли, а терять всех в первой же битве не хотел.

— Или думал, что нас скрючит, как остальных? — спросил другой живич.

Хускарлы отлежались немного и сейчас уже почти исцелились.

Я говорил с Тулле, Живодером и теми, кому было дурно. Выходило так, что тела хускарлов не выдержали хельтовых даров. Прежде сколько хельтов у нас было? Один-два. И их дары передавались не полностью. Да и какие у нас были хельты? Мой дар — стая, он больше не повторяется. Квигульв с копьем, а у нас больше с мечами ходят. Исцеление, чуткость к рунной силе, умение скрывать руны… Они не нагружают тело. После присоединения клетусовцев добавилась защита Дометия и меткость лучника, тоже не самые тяжелые дары.

А тут разом обрушилось множество хельтовых даров, сплетенных меж собой: и сила, и ловкость, и быстрота, и еще, и еще… Пока стая держала людей вместе, хускарлы боли почти не чувствовали, сражались так, будто сами стали хельтами, но твариных сердец-то они не ели. Что будет, если взвалить на спину слишком тяжелый груз? Или пробежать быстрее, чем ты можешь? Или ударить с такой силой, чтоб отнялись руки? Вот и рвались жилы, выкручивались кости; Пистос умудрился их даже сломать, хвала Скириру, благодать его исцелила.

Я не знал, что так будет, но порадовался, что оставил живичей вне стаи, иначе бы некоторые из них сильно покалечились.

— Что это было? — посыпались вопросы. — Это конякский яд?

— Правда, что норды едят мухоморы перед боем?

— Нет, они грызут свои щиты!

— Но у этих не было щитов!

— Нет, пьют дурманящий напиток и превращаются в волков. Слыхал, как они выли?

— Разве ж превращались? Вроде на двух ногах бегали!

— Я хвост видел. Ну, у воеводы нашего.

Хальфсен шепотом пересказывал мне слова живичей. Смех да и только! Но стоило одному из них упомянуть вылюдь, как я вмешался:

— У нас всех разные боги! Но враг один — твари и Бездна, их породившая. Среди нас нет вылюдей, нет тварей. На Северных островах мы будем сражаться с Бездновыми отродьями! Потому я больше не буду вас беречь. Вам нужно стать сильнее, иначе вы не выдержите тяжесть дара, что даровал мне Скирир.

— А что за дар-то?

— Стая! — просто ответил я.

И тут Трехрукий Стейн ахнул, хлопнул себя по лбу и что-то яростно зашептал Болли.

— Мы станем волками? — удивился Агний.

— Нет. Мы станем чем-то большим, чем просто хирд воинов.

А впрочем, чего таить? Когда я был хускарлом, то не мог пробуждать свой дар в любой момент. Нужны были битва, злость, стена щитов. Видать, тогда я и привык, что в стаю можно звать лишь во время боя. Но ведь я могу сделать это и сейчас! К тому же не для баловства, а на пользу хирда. Даже Тулле не за что меня укорить.

Я мягко потянулся к огням, что тихо мерцали внутри меня. Нащупал и новые, едва видные, опалил их своим даром и вобрал в стаю.

Живичи повскакивали с лавок, ошарашенные новыми чувствами. Псы заворчали, ощутив это второй раз в жизни, у некоторых выступили слёзы. Клетусовцы замерли, прикрыв глаза, скорее всего, проверяли свои новые умения, что проявлялись лишь в стае. Дагейд и львята отскочили от стола и пробовали свою силу: кто сминал пальцами лезвие ножа, кто кувыркался в воздухе. Болли повернулся к Стейну, тот повернулся ему навстречу… О да, странно и чудно ощущать мир не только через себя, но и через собрата, через всех собратьев, даже через тех, что сейчас далеко от нас.

— Мы стая, — негромко сказал я. — И нет никого сильнее нас!

1 Месяц Фольси — с 21.04 по 20.05.