Сага о Кае Лютом

Глава 5

— Что это? Кто ты?

Голос Флиппи прозвучал так ясно и четко, будто не он только что еле шел и бредил. Сам Дельфин сидел на пыльной дороге, едва разминувшись с кучей коровьего навоза, грязные лохмы свисали, точно мокрая пакля, но взгляд был прям хёвдингский. Меня аж пробрало. Ну, почти.

— А ты кто таков? — резко спросил я.

— Флиппи Дельфин, трехсудовый хёвдинг.

— Вона чего! А я думал, калека подзаборный.

Его взгляд упал на обрубок ноги, на мгновение помутнел, но тут же прояснился.

— Та тварь… просто орех в твердой скорлупе, — еле слышно проговорил он. — Откуда взялась та плеть? Никто не знал, какова она.

— Ее убили. Благодаря тебе. Теперь фьорд чист.

— Так кто ты? Откуда взялся? И почему я… — Флиппи замялся, не зная, как выразить свои ощущения, — почему мы… Почему я слышу многих?

— Я Кай Лютый, сын Эрлинга, лендермана Сторбаша. Несколько зим назад ты убил хуорку в землях моего отца в обмен на твариное сердце.

Оперевшись на мое плечо, Флиппи поднялся, снова глянул вниз и скривился.

— Хёвдинг без ноги. Сторхельт, что не может даже ходить. Как ходить по морю? Я не устою даже при небольшой качке.

— А плавать? Плавать сможешь? Каков твой дар? Я знаю только, что он от Нарла, не более.

Он ожег меня гневным взглядом. Не все воины любили рассказывать о своих дарах, особенно если те были чуть заковыристей, чем простая сила или увёртливость.

— Ты спрашивал, почему слышишь многих, — сказал я. — Это мой дар. Ты слышишь моих хирдманов. Если сейчас отпущу, не станешь ли ты снова полубезумным пьяным калекой, который только и может, что рыдать над своей никчемной ногой?

Флиппи призадумался:

— Пока не отпускай. И давай-ка отойдем. Не хочу стоять посреди дворов.

Хальфсен снова подпер сторхельта с другого бока, и мы медленно поковыляли дальше. Только с каждым шагом я ощущал, как на меня наваливается тоска, жалость к себе и желание напиться. Эдак из-за Флиппи у меня весь хирд сопьется. Так не пойдет.

Я развернулся и поволок Дельфина к морю. Дотащил до берега, бросил и потребовал:

— Хватит! Хватит нюни распускать! Уже месяц пьешь! А другие бьются с тварями вместо тебя. Ты хёвдинг! Где тогда твои хирдманы? Ушли сражаться! С чужими хёвдингами! Но те не знают сил и даров твоих хирдманов, не знают, что может твой хирд. Какой ты в Бездну хёвдинг после этого? Не можешь стоять? Так дерись лежа или вплавь! Или распусти уже хирд и пей сколько влезет!

— Какое тебе дело, хельт? — разозлился Флиппи.

Он сидел задницей в воде и не мог встать. Хотя нет, мог, но почему-то не вставал. Да я на одной руке бы прополз весь Хандельсби! Флиппи сейчас напоминал Ящерицу после ранения Торкеля, тот тоже разнюнился всего лишь из-за одного шрама на лице. Глянул бы на нашего красавца Живодера! Тот весь в рубцах и ожогах и при том доволен. Что нога? Вон, вырезать деревяшку, подложить под обрубок — и можно ходить. А в море нырять и без ноги можно.

— Да никакого! Корабли мне твои приглянулись. Ты ж всё равно больше не будешь ходить по морю. Отдай, а?

Дельфин аж взвился от такой наглости. Оперевшись на руки, он с трудом поднялся и посмотрел на меня сверху вниз. Какой же он высоченный! Я невольно отшагнул назад, но продолжил говорить:

— Я ж не просто так. Серебром расплачусь. Пятьдесят марок за корабль! Столько Безднова пойла купишь! На всю жизнь хватит. И это… хирдманов тоже заберу. Пусть я и слабее, зато с двумя ногами.

Хоть я и был готов, но всё же отступил еще немного перед выплеснувшейся сторхельтовой силой. При этом Флиппи обшаривал свой пояс, чтобы ухватиться за оружие, только там ничего не было, даже паршивого ножа.

— И нечего рунами своими давить! — закричал я. — Толку от твоих рун, коли ты безногий? Любой карл тебя обойдет. А я и в воде быстрее тебя буду!

Разбежался и нырнул во фьорд, как был, только подосадовал, что хорошую рубаху испорчу. Дар Флиппи почувствовался сразу. Обычно я под водой мало что чуял, а теперь слух обострился настолько, что я слышал, как волны на той стороне фьорда трутся о борта кораблей. Слышать-то слышал, но разбирал мало. Флиппи свой дар знает лучше и, поди, на слух мог эти корабли и посчитать, и сказать, драккары то или кнорры, груженые или нет.

Я сделал с десяток взмахов, прежде чем услыхал, что позади плеск стих. И сторхельтова сила стремительно приближалась. Я поплыл так, что смог бы перегнать лодку с десятком вёсел, при том даже не выныривая за воздухом, благо в моем хирде был подходящий дар, да и дар Дельфина тоже должен сработать.

Быстрее! Еще быстрее! Но тут мимо меня скользнула длинная хищная тень. Флиппи! Он даже не бил ногами, а лишь изгибал тело, как змея или угорь, и изредка взмахивал руками, с каждым гребком вырываясь на десяток шагов вперед.

Что ж, тогда… Я усилием воли выкинул Флиппи из стаи. И едва удержал подкативший к горлу ком. Тяжесть вод разом навалилась на меня, и хотя я еще мог не дышать, но плыть стало гораздо труднее. Наверх! Пора всплывать. Здесь, в глубинах, всё же не место людям.

Дельфин замер где-то там, внизу. Я его уже не видел и не слышал, только чуял его рунную силу. Если он и теперь не сдюжит, значит, так тому и быть. Может, и впрямь выкупить его корабли? И хирдманов. Со мной им всяко будет лучше, чем с другим хёвдингом. Никто не возьмет их всех, а разбредаться по разным хирдам им вряд ли захочется.

Вот так, размышляя о том о сем, я доплыл до пристани, где стояли Флипповы суда, взобрался на причал, встряхнулся и пошел взглянуть на них поближе.

Я и прежде слышал, что Дельфин строил свои корабли сам и будто они отличались от обычных драккаров, но особо никогда не вглядывался. А сейчас своими глазами узрел, что они особые. Мощный киль обит железом, притом железом не простым, а с небольшой примесью твариных костей, нижние доски толще обычных. Наш «Сокол» явно ходит побыстрее, но Флиппи и не скоростью брал. Так-то хирдманов у него не настолько много, они хорошо уместились бы и на двух. Третий корабль смотрелся скорее как золотая цепь на шее ярла — показать всем вокруг, как богат и удачлив этот хирд. Но я видел Флиппи в бою с хуоркой, с тремя кораблями он мог ловить тварей лучше.

С Флипповых судов на меня подозрительно поглядывали воины, что сторожили их. Ну еще бы, вынырнул какой-то странный хельт и вместо того, чтоб пойти обсохнуть, кружит возле них и глаза пялит. Один даже подошел к борту и открыл рот, как из воды наконец вынырнул Дельфин. Вынырнул, подплыл к причалу и легко взмыл наверх, усевшись на мокрые доски.

— Флиппи! — воскликнули на корабле.

И хельт на четырнадцатой руне тут же спрыгнул, подбежал к своему хёвдингу, что-то начал спрашивать.

— Погодь, — отстранил его Дельфин. — Как там тебя? Эрлингссон? Скажи еще раз, каков твой дар.

— Стая, — ответил я. — Весь мой хирд — это стая. Мы слышим друг друга, держим друг друга и помогаем, — подошел к нему поближе и шепнул на ухо: — А еще делим дары друг друга на всех.

Флиппи сидел и молчал, весь сгорбившись и свесив руки. Я подождал немного, потом пожал плечами и пошел прочь. Я и так сделал больше, чем собирался, и рассказал больше, чем стоило. Жаль его хирдманов. И корабли жаль. Может, Рагнвальд потом заберет их?

— Эрлингссон! Не хочешь ли как-нибудь поохотиться со мной?

Я оглянулся и оскалил зубы:

— Как-нибудь.

Мы проторчали в Хандельсби еще несколько дней, а отец всё никак не возвращался. Так-то это ничего не значило. Хирды могли задержаться на седмицу-другую по разным причинам: шторма, ранения или поломка корабля. Может, отец отсиживался на каком-нибудь острове, выжидая, пока уйдет морская тварь. Потому я решил сходить в Сторбаш без него. Вернусь, и тогда встретимся.

Плохо еще, что Тулле так и не вышел от Мамирова жреца. Даже Магнус не мог сказать, в чем там дело. Поначалу через стаю я слышал, что Тулле жив и здоров, слышал, что он не в Хандельсби, а где-то выше, в горах, скорее всего, вместе со жрецом. А потом вдруг перестал его слышать вовсе. Я чуял, что его огонь не погас, да и болью меня не резало, но теперь Одноглазый будто оказался за стеной. И, как ни странно, это меня успокоило. Значит, жрец чему-то учит Тулле, а не пытается его забрать. Это пусть. Чем больше умеет и знает мой хирдман, тем лучше.

В Сторбаш я собирался пойти на одной лишь «Лебеди» и только со старыми проверенными ульверами, однако Простодушный оставался в Хандельсби за старшего. Ладью я отдам отцу, она отлично подойдет для небольших походов в ближайшие деревни, а вернемся мы на одном из спрятанных драккаров, что когда-то отобрал у нападавших на Сторбаш Альрик.

Перед отплытием я раздал часть серебра хирдманам, часть оставил в Хандельсби вместе с оружием и прочими вещами, но немалую его долю я отвезу в Сторбаш. Пусть хранится там. В случае чего уверен, что отец не поскупится и отдаст серебро моим ульверам.

Мы готовились отплыть с рассветом. И когда Офейг уже отвязывал «Лебедь», на пристани показались двое мужчин. Они побежали к нам, и один из них крикнул:

— Кай! Погоди! Возьми с собой Хакона!

Я придержал ладью, пока они не добрались до нас, потом махнул рукой, мол, давай сюда. Младший тут же перескочил через борт и остановился, повернувшись к берегу.

— Отец!

— Иди! Кай, увези Хакона! Я этого не забуду, клянусь топором Фомрира!

— Харальд! — прервал я хорошо знакомого воина. — Давай тоже к нам!

— Я на службе у конунга, не могу.

— Рагнвальд позволит, я с ним поговорю. К тому же ты скоро вернешься. Я ненадолго, лишь родных проведать.

— Отец, пойдем! — воскликнул Хакон.

Харальд, некогда Косматый, а ныне Прекрасноволосый, чуток посомневался, посмотрел назад и перепрыгнул на «Лебедь».

— Вёсла разобрать! — крикнул я. — На воду!

И ладья легко отплыла от пристани.

Пока мы петляли по фьорду, вглядываясь в воду и еле перебирая веслами, мне было не до разговоров. Лишь когда «Лебедь» вышла в море, я смог выдохнуть.

Только сейчас я рассмотрел, что Хакон в свои четырнадцать или около того зим уже был на пятой руне, а нравом и выдержкой мог бы сравняться с мужем тридцати зим. Это Вагн Быкоголовый, ярлов сын, мог выкрикивать глупости за конунговым столом. Да, он тоже прошел немало сражений для юнца, но его всегда прикрывали и поддерживали воины из дружины отца. Хакон же видел разоренную деревню, обугленные трупы матери и братьев, жил у чужих людей, пока Харальд бегал по хирдам и выгрызал себе руны, а потом и вовсе присоединился к хирду отца. Сравнивать Хакона и Вагна — все равно что сравнивать дикого кабана с домашней свиньей.

Едва Харальд запрыгнул в ладью, мальчишка тут же успокоился, сел так, чтоб никому не мешать, и поприветствовал ульверов, которых знал.

Харальд Прекрасноволосый дорос до хельта, видать, немало за прошлую зиму поубивал тварей.

— Ну, что случилось и почему ты хотел, чтоб я взял Хакона с собой.

— Скиррессоны, — выплюнул Харальд. — Они никак не угомонятся. За две зимы пропали почти все мои хирдманы.

— Пропали? — удивился я.

— Да. Ни трупов, ни крови. Пошел отлить — и исчез. Осматривал вместе с дружинниками остров — и исчез. Может, Скиррессоны оставили нас напоследок? Я — ладно, но Хакон должен жить.

— Почему раньше ко мне не пришел? Мы тут уже седмицу живем.

— А толку? Мы вон тоже едва не на конунговом дворе ночуем. Боялся, что они догадаются и поспешат нас прирезать, потому и пришел лишь перед отплытием. Я не прошу тебя взять Хакона в свой дом или свою деревню, не хочу принести беду на твой порог. Оставь его где-нибудь в другом месте, в Мессенбю или где еще. Он сильный и смекалистый, сам справится.

Хакон слышал, что говорил его отец, и явно был не согласен с ним, хмурился, кусал губы, но молчал.

— Если они так хотят отомстить за Скирре, то и до меня доберутся, — я усмехнулся. — Ну, или попытаются. Так что Хакон пусть поживет у моего отца в Сторбаше. А ты… Не хочешь пойти ко мне в хирд?

— К чему? — пожал плечами Харальд. — В конунговой дружине тоже немало хельтов, а толку с того?

— Так суть не в рунах, а в дарах. Мой немного схож с твоим, только тянется не к одному человеку, а сразу ко всем хирдманам.

— Чуешь, где каждый из ульверов?

Я кивнул.

— И если я вдруг исчезну…

— Я узнаю. И найду. И хельтов у меня предостаточно, чтоб сладить с остатками Скирревой дружины.

Лучших-то мы уже перебили вместе с их ярлом.

— А если там тоже какой-то дар? — спросил Харальд, хотя было видно, что он уже согласен. — Ведь даже безрунного не так просто незаметно убить, а уж хускарла — тем более.

— У моих хирдманов тоже кое-что за пазухой есть. Справимся.

На попутном ветре да с хельтами на вёслах мы долетели до Сторбаша уже на следующий день. Хотя меня и не было всего-то одну зиму, но чудилось, будто прошло уже с десяток. Наверное, потому, что мы далеко уходили и немало повидали на своем пути.

Когда «Лебедь» вошла в хорошо знакомую бухту и передо мной предстала старая деревянная пристань, холмы с виднеющимися крышами домов, те же сараи, я наконец-то смог вздохнуть свободно. Подспудно я ожидал либо пепелище, либо разоренный тварями город, но уже сейчас мог видеть, как мальчишки сбегают с холма, чтобы поглазеть на незнакомый корабль, пришедший в Сторбаш. Приди я на «Соколе», меня бы уже встречала Ингрид, да и мать с Фридюр приготовились бы к моему приходу, но живичскую ладью тут видели впервые.

Потому первым меня поприветствовал Даг, услыхавший о прибытии нового корабля, а за ним стояли четырех-пятирунные мужи, чтоб ежели чего…

— Даг! Нынче ты заместо Эрлинга? — крикнул я, подводя ладью к причалу.

— Кай, — отозвался он.

Мальчишки на пристани услыхали мое имя, восторженно завопили, и некоторые тут же метнулись наверх в город, чтоб рассказать всем, кто причалил.

Сторбашевец поймал канат и обвязал его вокруг кнехта, ульверы уложили весла и по одному начали выпрыгивать на деревянные мостки. Я сошел последним, кивнул Дагу, окинув его взглядом. Он почти не поменялся, лишь борода стала гуще да взгляд суровее. Да и весь Сторбаш выглядел точно так же, как и раньше.

— Эрлинг ушел по зову конунга охотиться на тварей, — сказал Даг.

— Знаю. Мы только что из Хандельсби, правда, отца там не застал. Скажи, чтоб подготовили дом для моих хирдманов.

Даг не стал задавать вопросов, кивнул и отправился обратно в город. Я же велел выгрузить весь наш скарб и отнести к тингхусу, а сам прихватил заранее подготовленный мешок с подарками для семьи, махнул Трудюру, чтоб шел за мной, и двинулся к дому.

Всю дорогу я ожидал, что в меня вот-вот врежется вихрь, повиснет на шее и завизжит голосом Ингрид: «КайКайКайКайКай!», но так и не дождался. Вокруг крутились мальчишки, особенно после того, как я кинул им горсть серебряных годрландских монет, внимательными взглядами провожали женщины, выглядывающие из своих дворов, мужчины здоровались, щуря глаза, чтоб оценить наши руны, но Ингрид так и не показалась.

Помимо старых ульверов, Харальда с Хаконом и Хальфсена, я прихватил с собой также Пистоса, Милия и Лавра. Двоих последних я намеревался оставить здесь. Лавр с боевым опытом и четырьмя рунами пригодится Сторбашу, к тому же я обещал дать ему угол, где он сможет жить свободно и спокойно. Да, ему придется туговато, нрав у Северных островов тяжелый, но он привыкнет, да и мои домочадцы помогут. А вот как устроится Милий… Он отличный парень, несмотря на единственную руну, умный, толковый, хваткий, но слишком уж хлипкий. Сейчас я понимал, что лучше было оставить его в Годрланде, пусть и под завороженным Сатурном Пистосом, или в Холмграде, там его грамота и знание языков пригодились бы. А что в Сторбаше? Будет ли лучше, чем в Хандельсби? Пять зим назад я бы первым над ним поизмывался.

Меня встречали на пороге дома. Дагней, Аднфридюр с младенцем на руках, за ее юбку держался темноволосый хмурый мальчуган в одной рубахе. Ингрид стояла позади них, а на ее плечах, вцепившись в волосы, сидел еще один паренек, мой брат Фольмунд. У меня аж в горле пересохло не пойми с чего.

Совсем недавно нас в семье было лишь трое: Эрлинг, Дагней и я, а нынче вон сколько народу!

Я поклонился матери, подхватил на руки мальчишку, что держался за юбку Фридюр, потянулся к жене.

— Сын, — сказала она, показывая младенца.

Ульварн внимательно осмотрел мое лицо, потом взялся ручонками за золотую цепь на моей шее и потянул к себе.

— А я? — недовольно пробурчала Ингрид.

И вся неловкость, что была меж нами, наконец треснула. Мать громко позвала всех в дом, Я обнял Фридюр, и младший сын, притиснутый меж нами, разревелся. Ингрид пыталась удержать Фольмунда, которому приглянулись браслеты на мне. Трудюр что-то бубнил за моим плечом.

Так мы всей гурьбой и ввалились в дом. Нас с Трудюром тут же усадили за стол, и хотя ничего к нашему приезду готово не было, но колбасы, лепешки, сыры да копченую рыбу из кладовой принести недолго. Все бабы разом защебетали. Мать говорила об отце и одновременно выспрашивала, где я был и почему так долго не возвращался. Фридюр успокаивала младшенького, в ухо мне упрямо сопел Ульварн, пробовавший цепочку на зуб, Фольмунд играл с серебряным браслетом, который мне пришлось-таки отдать. Ингрид же изучала мою одежду, украшения и оружие, то и дело задавая вопросы.

Трудюр поставил мешок с дарами на пол и начал вытаскивать из него все подряд: ткани, бусы, кошели с серебром, тонкие острые ножи в богатых чехлах, черепаховые гребни и шелковые ленты; вынул короб с цветными узорчатыми плошками, привезенными из Годрланда. И под конец выставил на стол раудборгские сапоги. Даже невозмутимая Дагней ахнула, увидав такую красоту.

Я пожалел, что не надел такие сапоги, прежде чем сойти с корабля. Тогда бы весь Сторбаш ахнул от изумления. Конечно, женщины тут же кинулись их примерять. Хорошо, что я набрал всяких, на любой вкус, а если не по ноге будут, так можно и несколько носков надеть или тряпок напихать.

Мать почти не изменилась за это время, а вот Фридюр похорошела, еще больше округлилась. Уже не девчонка с тонкими ручонками, как при первой встрече, а взрослая женщина, жена и мать. Движения ее стали более плавными, сдержанными, спокойными, я залюбовался, глядя, как она возится с дитем. Ингрид тоже изрядно вытянулась. В прошлый раз она была совсем еще маленькой, а нынче погляди — почти девица. Еще несколько зим, и можно замуж выдавать. Больше она не станет прыгать в воду, чтоб первой меня встретить, потому как девице такое не к лицу.

Мы проговорили до самой ночи. Я рассказывал про Годрланд и Альфарики, а они — про местные уловы, редких торговцев да прошлые морозы. Мальчишки, набаловавшись с новыми игрушками, вскоре угомонились, их уложили спать первыми, а за ними потянулись и остальные.

Фридюр сперва накормила грудью младшего сына, укачала его и лишь потом легла ко мне.

— Как думаешь его назвать? — спросила она. — Может, в честь твоего деда или отца?

Но я уже толком не слышал, крепко прижал к себе жаркое тело жены, пахнущее молоком, и потянулся к подолу рубахи.