А между тем, погнав коня вперед,
К царю Ормузду прискакал Харрод.
Открыл он повелителю все тайны,
Поведал он рассказ необычайный:
Как навестил Бахрам дворец лесной,
Как венценосной принят был женой.
Все то, что сам увидел, изложил он,
О том, что слышал, также сообщил он.
Ормузд был этой вестью изумлен,
И те слова, смятенный, вспомнил он,
Что говорил мобед, умом богатый,
И те, что молвил дряхлый соглядатай.
Явиться приказал мобеду он,
И тайную повел беседу он.
В душе как бы почуяв непогоду,
Так миродержец приказал Харроду:
«О всех делах осведоми ты нас».
Харрод подробный повторил рассказ.
Спросил владыка, холодом объятый:
«Что могут означать онагр-вожатый,
В лесной глуши таинственный дворец,
Красавица, носящая венец,
А вкруг нее, как вкруг царя, вельможи?
На сновиденье все это похоже!
Как поступить мне, мудрый мой мобед?
Таких событий не запомнит свет.
Я дело без тебя решать не стану:
Оно подобно древнему достану!»[6]
Сказал мобед: «Онагр — ужасный див.
С пути добра Бахрама совратив,
Он поселил в его душе коварство.
Зеленый лес — нечистой силы царство,
Обитель дивов — сей лесной дворец.
Красавица, носящая венец,
Бахрама упованье и отрада, —
Колдунья злобная, исчадье ада!
Бахрам, как пьяный, от нее пришел,
В мечтах венец он видит и престол,
Честолюбивый сон его тревожит,
С тех пор он в руки взять себя не может.
Ты должен меры срочные принять,
Чтоб войско повернуть из Балха вспять».
Раскаянье заговорило в шахе:
Зачем послал он витязю, как пряхе,
Одежду женскую, веретено?
Тоскою было сердце смущено…
Вдруг прискакал из Балха муж усталый,
В корзине были у него кинжалы.
Свой меч гонец Бахрама обнажил,
Корзину перед шахом положил.
Когда внезапно взору властелина
Предстала непотребная корзина,
Когда владыка посмотрел на сталь, —
Он вспомнил ярость и забыл печаль:
Велел кинжалы превратить в обломки,
Бахраму эти возвратить обломки!
Гонец вернулся, и узрел Бахрам
Кинжалы, сломанные пополам.
Задумался мятежный воевода,
Он приказал созвать мужей похода.
Вельмож вокруг корзины усадив,
Сказал им: «Наш властитель справедлив.
Достойных предков славные потомки,
Пусть эти не унизят вас обломки:
Так миродержец награждает рать,
А на́смех нас не думает поднять».
Мужи отваги погрузились в думы,
И ропот их послышался угрюмый:
«Что было в первый раз бойцам дано?
Одежда женская, веретено!
А ныне шах прислал обломки стали
Бойцам, что за него стеною встали.
Такого дела не знавал Иран,
Оно ужасней ругани и ран.
Нет места во дворцах такому шаху,
Кто вспомнит о таком — подобен праху.
А если ты, Гушаспа сын Бахрам,
Захочешь вновь припасть к его стопам,
Пусть у тебя — раба, а не вельможи —
Ни мозга не останется, ни кожи,
Ни унижения того, каким
Ты награжден властителем своим!»
Прислушиваясь к ропоту и крику,
Поняв, что рать озлилась на владыку,
Сказал Бахрам: «Пусть вас творец спасет!
Уже, наверно, передал Харрод
Владыке ваши мысли, ваши речи.
Вы сохранили жизнь в жестокой сече, —
Она теперь в опасности опять.
Вы клятву верности должны мне дать,
На всех путях поставлю я заслоны,
Чтоб не нагрянул враг неусмиренный,
Не то погаснет дней моих звезда
И рать моя погибнет навсегда».
Бахрам ушел, сказав свое веленье, —
Теперь приди, читатель, в удивленье!
По всем путям страны, во все концы,
Бахрамом были посланы гонцы,
Пока еще ни малый, ни великий
Приказа не услышали владыки.
Настала ночь, и снова день погас, —
Царя царей не возгремел приказ.