Словарь афоризмов русских писателей

ТУРГЕНЕВ ИВАН СЕРГЕЕВИЧ

А людям только того и нужно: воспетые радости, воспетые слезы трогают их более, чем действительные радости и слезы…

Бедняки — смиренные…

Белинский, бесспорно, обладал главными качествами великого критика… <…>Эстетическое чутье было в нем почти непогрешительно; взгляд его проникал глубоко и никогда не становился туманным. Белинский не обманывался внешностью, обстановкой — не подчинялся никаким влияниям и веяниям; он сразу узнавал прекрасное и безобразное, истинное и ложное и с бестрепетной смелостью высказывал свой приговор — высказывал его вполне, без урезок, горячо и сильно, со всей стремительной уверенностью убеждения.

Берегите наш язык, наш прекрасный русский язык, — это клад, это достояние, переданное нам нашими предшественниками! Обращайтесь почтительно с этим могущественным орудием.

Берегите чистоту языка, как святыню! Никогда не употребляйте иностранных слов. Русский язык так богат и гибок, что нам нечего брать у тех, кто беднее нас.

Бесспорно, вся она <природа> составляет одно великое, стройное целое — каждая точка в ней соединена со всеми другими, — но стремление ее в то же время идет к тому, чтобы каждая именно точка, каждая отдельная единица в ней существовала исключительно для себя, почитала бы себя средоточием вселенной, обращала бы все окружающее себе в пользу, отрицала бы его независимость, завладела бы им как своим достоянием.

Бесцветное подражание все же лучше плохой самостоятельности, уже потому лучше, что не может получить никакого влияния.

Будь ты хоть семи пядей во лбу, а учись, учись с азбуки.

Бывают таланты двоякого рода: таланты сами по себе, независимые, как бы отделенные от личности самого писателя, и таланты, более или менее тесно связанные с нею.

В истории духовного развития почти всех европейских народов повторяется факт довольно знаменательный, а именно — преобладание французского влияния в первую пору умственного движения в обществе и быстрое падение этого влияния, как только в обществе начинает пробуждаться самостоятельность. Факт этот особенно ясно обозначается в истории литературы; всем хорошо известно, что он повторился и у нас в России.

В любви нет равенства… в любви одно лицо — раб, другое — властелин, и не даром толкуют поэты о цепях, налагаемых любовью.

В самой природе нет ничего ухищренного и мудреного, она никогда ничем не щеголяет, не кокетничает; в самих своих прихотях она добродушна.

В сердце русского живет такая горячая любовь к родине, что одно ее священное имя, произнесенное перед публикой, вызывает приветственные клики одобрения и участия.

В смехе есть примиряющая и искупляющая сила — и если не даром сказано «чему посмеешься, тому послужишь», то можно прибавить: что над кем посмеялся, тому уж простил, того даже полюбить готов.

В том и состоит особенное преимущество великих поэтических произведений, которым гений их творцов вдохнул неумирающую жизнь, что воззрения на них, как и на жизнь вообще, могут быть бесконечно разнообразны, даже противоречащи — и в то же время одинаково справедливы.

Великие дела тем и отличаются от малых, что они кажутся легкими для всех, хотя действительно легки для весьма немногих.

Великий талант может существовать рядом с непониманием художественной правды в одном и том же человеке.

Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!.. Нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!

Время еще впереди, когда настанет для нас потребность в специалистах, в ученых, мы нуждаемся теперь в бескорыстных и неуклонных служителях науки, которые бы твердой рукою держали и высоко поднимали ее светоч; которые, говоря нам о добре и нравственности — о человеческом достоинстве и чести, собственною жизнью подтверждали бы истину своих слов.

Все говорят: любовь — самое высокое, самое неземное чувство. Чужое я внедрилось в твое: ты расширен — и ты нарушен; ты только теперь зажил и твое я умерщвлено.

Все люди живут — сознательно или бессознательно — в силу своего принципа, своего идеала, то есть в силу того, что они почитают правдою, красотой, добром.

Все мы точно любим природу, — по крайней мере, никто не может сказать, что он ее положительно не любит; но и в этой любви часто бывает много эгоизма. А именно: мы любим природу в отношении к нам; мы глядим на нее, как на пьедестал наш.

Все чувства могут привести к любви, к страсти, все: ненависть, сожаление, равнодушие, благоговение, дружба, страх, — даже презрение.

Да, все чувства… исключая одного: благодарности.

Благодарность — долг; всякий честный человек платит свои долги… но любовь — не деньги.

Всякий писатель, говорю, старается прежде всего верно и живо воспроизводить впечатления, вынесенные им из собственной и чужой жизни; всякий читатель имеет право судить, насколько он в этом успел и где ошибся; но кто имеет право указывать ему, какие именно впечатления годятся в литературу и какие — нет?

Всякое искусство есть возведение жизни в идеал…

Говорят, всякая мысль подобна тесту: стоит помять ее хорошенько — все из нее сделаешь.

Горе писателю, который захочет сделать из своего живого дарования мертвую игрушку, которого соблазнят дешевый триумф виртуоза, дешевая власть его над своим опошленным вдохновением. Нет, произведение поэта не должно даваться ему легко, и не должен он ускорять его развитие в себе посторонними средствами.

Горька неправая укоризна в устах людей, которых любишь.

Да, русская старина нам дорога, дороже, чем думают иные. Мы стараемся понять ее ясно и просто; мы не превращаем ее в систему, не втягиваем в полемику; мы ее любим не фантастически вычурною, старческою любовью: мы изучаем ее в живой связи с действительностью, с нашим настоящим и нашим будущим, которое совсем не так оторвано от нашего прошедшего, как опять-таки думают иные.

День за днем уходит без следа, однообразно и быстро.

Страшно скоро помчалась жизнь, — скоро и без шума, как речное стремя перед водопадом.

Для того, чтоб заслужить название народного писателя в этом исключительном значении, нужен не столько личный, своеобразный талант, сколько сочувствие к народу, родственное к нему расположение, нужна наивная и добродушная наблюдательность.

Добро по указу — не добро.

Драматическое искусство, как и вообще все искусства и художества, занесено в Россию извне, но благодаря нашей благодатной почве принялось и пустило корни. Театр у нас уже упрочил за собой сочувствие и любовь народную; потребность созерцания собственной жизни возбуждена в русских — от высших до низших слоев общества…

Дрязги не существуют для человека, если он только захочет их признать.

Если вы желаете хорошенько насолить и даже повредить противнику, <…> то упрекайте его в том самом недостатке или пороке, который вы за собою чувствуете. Негодуйте … и упрекайте!

Если где слишком много толкуют о добродетели — это все равно, как если бы в комнате у больного слишком накурено благовониями; наверно, перед этим совершилась какая-нибудь пакость.

Если ждать минуты, когда всё, решительно всё будет готово, — никогда не придется начинать.

Если стремление происходит из источника чистого, оно все-таки, и не удавшись вполне, не достигнув цели, может принести пользу великую.

Если только «через любовь» можно приблизиться к природе, то эта любовь должна быть бескорыстна, как всякое истинное чувство: любите природу не в силу того, что она значит в отношении к вам, человеку, а в силу того, что она вам сама по себе мила и дорога, — и вы ее поймете.

Есть случаи, в которых деликатность неуместна… хуже грубости.

Есть три разряда эгоистов: эгоисты, которые сами живут и жить дают другим; эгоисты, которые сами живут и не дают жить другим; наконец, эгоисты, которые и сами не живут, и другим не дают.

Жалок тот, кто живет без идеала!

Женщина не только способна понять самопожертвование: она сама умеет пожертвовать собой.

Жизнь есть не что иное, как постоянно побеждаемое противоречие.

Жизнь каждого народа можно сравнить с жизнью отдельного человека, с той только разницей, что народ, как природа, способен вечно возрождаться.

Жизнь только того не обманет, кто не размышляет о ней и, ничего от нее не требуя, принимает спокойно ее немногие дары и спокойно пользуется ими.

Жить в довольстве да палец о палец не ударить для ближнего — это еще не значит быть добрым.

Идите вперед, пока можете. А подкосятся ноги, — сядьте близ дороги да глядите на прохожих без досады и зависти: ведь и они далеко не уйдут!

Именно отсутствие сознательности и трогательно в наш обдуманный век.

Иная барышня только оттого и слывет умною, что умно вздыхает.

Истина не может доставить блаженства… Вот Правда может. Это человеческое, наше земное дело… Правда и Справедливость!

Истинный талант создает школу…

История искусства и литературы у нас на Руси замечательна своим особенным, двойственным развитием. Мы начинаем с подражания чужеземным образцам…

Каждый человек в молодости своей пережил эпоху «гениальности», восторженной самонадеянности, дружеских сходок и кружков.

Как бы то ни было, мы, кажется, не слишком ошибемся, если скажем, что для всех людей идеал — эта основа и цель их существования и находится либо вне их, либо в них самих: другими словами, для каждого из нас либо собственное я становится на первом месте, либо нечто другое, признанное за высшее.

Как из этого разъединения и раздробления, в котором, кажется, все живет только для себя, — как выходит именно та общая, бесконечная гармония, в которой, напротив, все, что существует, — существует для другого, в другом только достигает своего примирения или разрешения — и все жизни сливаются в одну мировую жизнь, — это одна из тех «открытых» тайн, которые мы все и видим и не видим.

Как пуст, и вял, и ничтожен почти всякий прожитый день! Как мало следов оставляет он за собою! Как бессмысленно глупо пробежали часы за часами!

И между тем человеку хочется существовать; он дорожит жизнью, он надеется на нее, на себя, на будущее…

О, каких благ он ждет от будущего!

Какая ничтожная малость может перестроить всего человека!

Какого вы мнения о семейной жизни вообще? Ее можно сравнить с молоком… но молоко скоро киснет.

Какую клевету ни возведи на человека, он, в сущности, заслуживает в двадцать раз хуже того.

Когда переведутся Дон-Кихоты, пускай закроется книга Истории. В ней нечего будет читать.

Космополитизм — чепуха, космополит — нуль, хуже нуля; вне народности и художества нет ни истины, ни жизни, ничего нет.

Красоте не нужно бесконечно жить, чтобы быть вечной, ей довольно одного мгновения.

Кто пожил, да не сделался снисходительным к другим, тот сам не заслуживает снисхождения.

Кто скажет, что такое жизнь, что такое истина? Вспомните, кто не дал на этот вопрос ответа…

Кто стремится к высокой цели, уже не должен думать о себе.

Кто, жертвуя собою, вздумал бы сперва рассчитывать и взвешивать все последствия, всю вероятность пользы своего поступка, тот едва ли способен на самопожертвование.

Кто, жертвуя собою, вздумал бы сперва рассчитывать и взвешивать все последствия, всю вероятность пользы своего поступка, тот едва ли способен на самопожертвование.

Лишь одни избранники в состоянии передать потомству не только содержание, но и форму своих мыслей и воззрений, свою личность, до которой массе, вообще говоря, нет никакого дела. Обыкновенно индивидуумы осуждены на исчезновение в целом, на поглощение его потоком; но они увеличили его силу, расширили и углубили его круговорот — чего же больше?

Любовь — болезнь… она овладевает человеком без спроса, внезапно, против его воли — ни дать, ни взять — холера или лихорадка… Да, любовь — цепь, и самая тяжелая.

Любовь и Голод — два родных брата, две коренных основы всего живущего.

Все, что живет — движется, чтобы питаться; и питается, чтобы воспроизводить.

Любовь и Голод — цель их одна: нужно, чтобы жизнь не прекращалась, собственная и чужая — все та же, всеобщая жизнь.

Любовь и страсть к искусству могут существовать во всякое время и… на избранные души не имеет никакого влияния общее меркантильное или мелочное направление литературы.

Любовь сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь.

Любовь! … в ней все тайна: как она приходит, как развивается, как исчезает. То является она вдруг, несомненная, радостная, как день; то долго тлеет, как огонь под золой, и пробивается пламенем в душе, когда уже все разрушено; то вползает она в сердце, как змея, то вдруг выскользнет из него вон.

Люди вообще настолько имеют значения и влияния, насколько нужны…

Людям того и нужно: воспетые радости, воспетые слезы трогают их более, чем действительные радости и слезы…

Много дрязг плавает в шумных волнах молодости и уплывает с ними; а все-таки лучше этих волн нет ничего.

Мужчина может сказать, что дважды два не четыре, а пять или три с половиной, а женщина скажет, что дважды два — стеариновая свеча.

Музыка — это разум, воплощенный в прекрасных звуках.

Мы более всего ценим в таланте единство и округленность: не тот мастер, кому многое дано, да он с своим же добром сладить не может, но тот, у кого все свое под рукой.

На знании Истины вся жизнь построена; но как это «обладать ею»? Да еще находить в этом блаженство?

На развалинах систем и теорий остается одно неразрушимое, неистребимое: наше человеческое Я, которое уже потому бессмертно, что даже оно, оно само не может истребить себя…

На словах-то мы все мудрецы, а первая попавшаяся глупость пробежит мимо — так и бросишься за ней в погоню.

Напрасно думают иные, что для того чтобы наслаждаться искусством, достаточно одного врожденного чувства красоты; без уразумения нет и полного наслаждения; а самое чувство красоты также способно постепенно уясняться и созревать под влиянием предварительных трудов, размышления и изучения великих образцов, как и все человеческое. Без тонко развитого вкуса нет полных художественных радостей…

Наука не нуждается в особенной физиономии, в живых определенных красках; форма становится в ней вопросом второстепенным, и творческие способности, всегда и везде необходимые, принимают здесь иное направление и иной смысл.

Наука, по самому существу своему, космополитична.

Наши недостатки растут на одной почве с нашими достоинствами, и трудно вырвать одни, пощадив другие.

Не в пору возвещенная истина хуже лжи, не в пору поднятый вопрос только пугает и мешает.

Не читайте что попало, а со строгим выбором. Воспитывайте свой вкус и мышление.

Немец старается исправить недостатки своего народа, убедившись размышлением в их вреде; русский еще долго будет сам болеть ими.

Непонятыми остаются только те люди, которые либо еще сами не знают, чего хотят, либо не стоят того, чтобы их понимали.

Непризнанных гениев нет — так же, как нет заслуг, переживающих свою урочную череду.

Неслышно и тихо совершается переворот в обществе; иноземные начала перерабатываются, превращаются в кровь и сок; восприимчивая русская природа, как бы ожидавшая этого влияния, развивается, растет не по дням, а по часам, идет своей дорогой, — и со всей трогательной простотой и могучей необходимостью истины возникает вдруг, посреди бесполезной деятельности подражания, дарование свежее, народное, чисто русское, — как возникает со временем русский, разумный и прекрасный быт и оправдает наконец доверие нашего великого Петра к неистощимой жизненности России.

Нет благородной мысли, которая бы не нашла себе сочувствия…

Нет ничего тягостнее сознания только что сделанной глупости.

Нет счастья вне Родины, каждый пускает корни в родную землю.

Нет! Без правдивости, без образования, без свободы в обширнейшем смысле — в отношении к самому себе, к своим предвзятым идеям и системам, даже к своему народу, к своей истории, — немыслим истинный художник, без этого воздуха дышать нельзя.

Нечего ждать вдохновения: придет оно — тем лучше, а ты все-таки работай.

Ни одно великое творение не упало на землю, как камень с неба; … каждое из них вышло из глубины поэтической личности.

Ничего не может быть хуже и обиднее слишком поздно пришедшего счастья. Удовольствие оно все-таки доставить не может, но зато лишает вас права браниться и проклинать судьбу.

Ничего нет утомительнее невеселого ума.

Но великие дела тем и отличаются от малых, что они кажутся легкими для всех, хотя действительно легки для весьма немногих…

Но добрые дела не разлетятся дымом; они долговечнее самой сияющей красоты…

Но если уж человеческий дух решится понять и оценить то, чем пленяется невольно, дознаться причин собственного наслаждения, то непростительно ему остановиться на полдороге: бесстрашная добросовестность и отчетливость до конца — вот главные достоинства критики в обширном смысле, которая, несмотря на вопли ее противников, никому еще не сделала зла.

Но от поэзии уйти невозможно…

Но разве мы в жизни не стараемся «понять» людей? Почему же нам отказываться от права понимать художественные создания, как бы они ни были живы и действительны?

Нравится тебе женщина — старайся добиться толку; а нельзя — ну, не надо, отвернись — свет не клином сошелся.

О безобразие самодовольной, непреклонной, дешево доставшейся добродетели, — ты едва ли не противней откровенного безобразия порока!

О молодость! Молодость! …Может быть, вся тайна твоей прелести состоит не в возможности все сделать, а в возможности думать, что все сделаешь.

О поэзия! Молодость! Женская, девственная красота! Вы только на миг можете блеснуть передо мною — ранним утром ранней весны!

О скука, скука, вся растворенная жалостью! Ниже спуститься человеку нельзя.

О чем бы ни молился человек — он молится о чуде.

Описывая явления природы, дело не в том, чтобы сказать все, что может прийти вам в голову: говорите то, что должно прийти каждому в голову, — но так, чтобы ваше изображение было равносильно тому, что вы изображаете…

Охота сближает нас с природой: один охотник видит ее во всякое время дня и ночи, во всех ее красотах, во всех ее ужасах…

Падает, рушится только мертвое, неорганическое. Живое изменяется органически — ростом.

Порицать, бранить имеет право только тот, кто любит.

Правда — воздух, без которого дышать нельзя.

Природа — не храм, а мастерская и человек в ней работник.

Природа сильно действует на русскую душу, <…> но одна природа удовлетворить вполне человека не может.

Простота! Простота! Тебя зовут святою… Но святость — не человеческое дело.

Смирение — вот это так. Оно попирает, оно побеждает гордыню. Но не забывай: в самом чувстве победы есть уже своя гордыня.

Романтизм есть не что иное как апофеоза личности.

Россия без нас каждого обойтись может, но никто из нас без нее не может обойтись; горе тому, кто это думает, двойное тому, кто действительно без нее обходится.

Русские люди — самые изолгавшиеся люди в целом свете; а ничего так не уважают, как правду, ничему так не сочувствуют, как именно ей.

С бою счастья не возьмешь.

Самобытность русского человека и в хорошем и в дурном по меньшей мере равна его восприимчивости…

Себялюбие — самоубийство. Себялюбивый человек засыхает словно одинокое, бесплодное дерево; но самолюбие как деятельное стремление к совершенству есть источник великого.

Склонность к грубой потехе, склонность, к сожалению, свойственная русскому человеку…

Слово «завтра» придумано для людей нерешительных и для детей.

Смешного бояться — правды не любить.

Сознание честно выдержанной борьбы едва ли не выше торжества победы.

Спорь с человеком умнее тебя: он тебя победит… но из самого твоего поражения ты можешь извлечь пользу для себя. Спорь с человеком ума равного: за кем бы ни оставалась победа, ты, по крайней мере, испытаешь удовольствие от борьбы. Спорь с человеком ума слабейшего: спорь не из желания победить, но ты можешь быть ему полезным. Спорь даже с глупцом! Ни славы, ни выгоды ты не добудешь… Но отчего иногда не позабавиться!

Справедливо сказал кто-то про самоубийц: пока они не исполнят своего намерения — никто им не верит; а исполнят — никто о них не пожалеет.

Стремительная, искренняя страсть не ищет выражений и не находит их: они сами бегут ей навстречу.

Счастье — как здоровье: когда его не замечаешь, значит оно есть.

Талант настоящий — никогда не служит посторонним целям и в самом себе находит удовлетворение; окружающая его жизнь дает ему содержание — он является ее сосредоточенным отражением…

Теперь не время сердиться на дураков за то, что они говорят глупые слова; теперь время мешать им глупые дела делать.

Точно и сильно воспроизвести истину, реальность жизни — есть высочайшее счастие для литератора, даже если эта истина не совпадает с его собственными симпатиями.

Точно и сильно воспроизвести истину, реальность жизни — есть высочайшее счастье для литератора, даже если эта истина не совпадает с его собственными симпатиями.

У нас у всех есть один якорь, с которого, если сам не захочешь, никогда не сорвешься: чувство долга.

У счастья нет завтрашнего дня, у него нет и вчерашнего, оно не помнит прошедшего, не думает о будущем, у него есть настоящее — и то не день, а мгновение.

Ум, направленный на одно отрицание, беднеет, сохнет.

Учение — не только свет, по народной пословице, — оно также и свобода. Ничто так не освобождает человека, как знание, и нигде так свобода не нужна, как в деле художества, поэзии: недаром даже на казенном языке художества зовутся «вольными», свободными.

Хохот невежества почти так же противен — так же и вреден, как его злоба.

Хочешь быть спокойным? Знайся с людьми, но живи один, не предпринимай ничего и не жалей ни о чем.

Хочешь быть счастливым? Выучись сперва страдать.

Человек без самолюбия ничтожен. Самолюбие — архимедов рычаг, которым землю с места можно сдвинуть.

Человек, желающий создать что-нибудь целое, должен употребить на это целое свое существо.

Человек, которому от своей ли вины, от вины ли других пришлось худо на свете, должен по крайней мере уметь молчать.

Человек, который расстается с женщиной, некогда любимой, в тот горький час и великий миг, когда он невольно сознает, что его сердце не все, но вполне проникнуто ею, этот человек, поверьте мне, лучше и глубже понимает святость любви, чем те малодушные люди, которые от скуки, от слабости продолжают играть на полупорванных струнах своих вялых и чувствительных сердец.

Человек, необыкновенно рассеянный в кружке подчиненных, никогда не бывает рассеян с лицами высшими.

Человека не может не занимать природа, он связан с ней тысячью неразрывных нитей; он сын ее.

Человеку всегда как-то совестно и неловко становится, когда он много наговорит сам.

Честный скептик всегда уважает стоика.

Чрезмерная гордость — вывеска ничтожной души.

Что же такое наконец и сам гений, как не инстинкт высшего рода, как не бессознательное, природное творчество…

Что за охота — писать, коли таланту Бог не дал — только людей смешить. Иной и умный (кажется) человек, а как возьмется за перо — хоть святых вон выноси!