Словарь афоризмов русских писателей

ГОГОЛЬ НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ

<Человеком> позабыто, что он сам может на всяком шагу, даже не приметив того сам, сделать то же подлое дело, хотя в другом только виде, — в виде, не пораженном публичным позором, но которое однако же, выражаясь пословицей, есть тот же блин, только на другом блюде.

А все сам-самородок, живой и бойкий русский ум, что не лезет за словом в карман, не высиживает его, как наседка цыплят, а влепливает сразу, как пашпорт, на вечную носку, и нечего прибавлять уже потом, какой у тебя нос или губы — одной чертой обрисован ты с ног до головы.

Архитектура — тоже летопись жизни: она говорит тогда, когда уже молчат и песни, и предания.

Бей в прошедшем настоящее, и в двойную силу облечется твое слово; живей через то выступит прошедшее и криком закричит настоящее.

Бывает время, когда иначе нельзя устремить общество или даже все поколение к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости.

Быть в мире и ничем не обозначить своего существования — это кажется мне ужасным.

В глубине холодного смеха могут отыскаться горячие искры вечной могучей любви.

В ином случае много ума хуже, чем бы его совсем не было.

В литературном мире нет смерти, и мертвецы так же вмешиваются в дела наши и действуют вместе с нами, как живые.

Ведь не прилгнувши не говорится никакая речь.

Все можно извратить и всему можно дать дурной смысл, человек на это способен.

Всякое слово, само по себе невинное, но повторенное двадцать раз, делается пошлее добродетельного Цинского или романов Булгарина.

Выражается сильно русский народ! И если наградит кого словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с собою и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света.

Глупость составляет особенную прелесть хорошенькой женщины. По крайней мере, я знал много мужей, которые в восторге от глупости своих жен и видят в ней все признаки младенческой невинности.

Гнев везде неуместен, а больше всего в деле правом, потому что затемняет и мутит его.

Грозна, страшна грядущая старость и ничего не отдает назад и обратно! Могила милосерднее ее…

Дивишься драгоценности нашего языка: что ни звук, то и подарок: все зернисто, крупно, как сам жемчуг, и, право, иное названье еще драгоценней самой вещи.

Друг мой, храни вас Бог от односторонности: с нею всюду человек произведет зло: в литературе, на службе, в семье, в свете, словом — везде.

Душа жены — хранительный талисман для мужа, оберегающий его от нравственной заразы; она есть сила, удерживающая его на прямой дороге, и проводник, возвращающий его с кривой на прямую; и наоборот, душа жены может быть его злом и погубить его навеки.

Его <Крылова> эпитет так отчетист и смел, что иногда один заменяет целое описание, кисть его делает.

Его речь <Крылова> покорна и послушна мысли и летает как муха, то являясь вдруг в длинном шестистопном стихе, то в быстром, одностопном: рассчитанным числом слогов выдает она ощутительно самую невыразимую ее духовность.

Едва ли не высшее из наслаждений — наслаждение творить.

Если даже тебе случится рассердиться на кого бы то ни было, рассердись в то же время и на себя самого, хотя бы за то, что сумел рассердиться на другого.

Если может физическая природа человека, доведенная муками, заглушить голос души, то в общей массе всего человечества душа всегда торжествует над телом.

Если смеяться, так уж лучше смеяться сильно и над тем, что действительно достойно осмеяния всеобщего.

Жениться — это вам не в баню сходить.

Женщине легче поцеловаться с чертом, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею.

Женщины — это такой предмет!.. Одни глаза их такое бесконечное государство, в которое заехал человек — и поминай как звали!

Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое, ожесточающее мужество, — забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге: не подымете потом!

Засмеяться добрым, светлым смехом может только глубокая добрая душа.

Изгоним наших душевных лихоимцев! Есть средство, есть бич, которым можно выгнать их. Смехом, которого так боятся все низкие наши страсти! Возвратим смеху его настоящее значение!

Искусные чтецы должны создаться у нас…

Истинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа.

К образованию чтецов способствует и язык наш, который как бы создан для искусного чтения, заключая в себе все оттенки звуков и самые смелые переходы от возвышенного до простого в одной и той же речи.

Как ни глупы слова дурака, а иногда бывают они достаточны, чтобы смутить умного человека.

Какого горя не уносит время? Какая страсть уцелеет в неравной борьбе с ним?

Кого хочет бог наказать, у того отнимает разум.

Коли человек влюбится, то он все равно, что подошва, которую размочить в воде, возьми, согни — она и согнется.

Молодость счастлива тем, что у нее есть будущее.

Мы зреем и совершенствуемся, но когда? Когда глубже и совершеннее постигаем женщину.

На дне души нашей столько таится всякого мелкого, ничтожного самолюбия, щекотливого, скверного честолюбия…

На то и живешь, чтобы срывать цветы удовольствия.

Нам не разрушение, не смерть страшны — напротив, в этой минуте есть что-то поэтическое, стремящее вихрем душевное наслаждение; нам жалка наша милая чувственность, нам жалка прекрасная земля наша.

Настоящее слишком живо, слишком шевелит, слишком раздражает; перо писателя нечувствительно и незаметно переходит в сатиру.

Не для праздников и пирований — на битву мы сюда призваны; праздновать же победу будем там.

Не приведи бог служить по ученой части, всего боишься. Всякий мешается, всякому хочется показать, что он тоже умный человек.

Не принимайся за перо до тех пор, пока все в голове не установится в такой ясности и порядке, что даже ребенок в силах будет понять и удержать все в памяти.

Несчастье умягчает человека; природа его становится тогда более чуткой и доступной к пониманию предметов, превосходящих понятие человека, находящегося в обыкновенном и повседневном положении.

Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек.

Нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уж так самим богом устроено.

Нет, это (идеал) не мечта. Эта та роковая, неотразимая грань между воспоминанием и надеждой.

Ни один из поэтов не умел сделать свою мысль так ощутительной и выражаться так доступно всем, как Крылов. Поэт и мудрец слились в нем воедино.

Ни один итальянский поэт не отделывал так сонетов своих, как обрабатывал он <Пушкин> эти легкие, по-видимому, мгновенные создания. Какая точность во всяком слове! Какая значительность всякого выражения! Да так все округлено, окончено и замкнуто!

Никто из наших поэтов не был еще так скуп на слова и выражения, как Пушкин, так не смотрел осторожно за самим собою, чтобы не сказать неумеренного и лишнего, пугаясь приторности и того и другого.

Ничего более не боится человек так, как смеха… Боясь смеха, человек удержится от того, от чего бы не удержала его никакая сила.

Нужно со смехом быть очень осторожным, — тем более, что заразителен, и стоит только тому, кто поостроумней, посмеяться над одной стороной дела, как уже вслед за ним тот, кто потупее и поглупее, будет смеяться над всеми сторонами дела.

Обращаться с словом нужно честно.

Опасно шутить писателю со словом. Слово гнило да не исходит из уст наших! Если это следует применить ко всем нам без изъятия, то во сколько крат более оно должно быть применено к тем, у которых поприще — слово, и которым определено говорить о прекрасном и возвышенном. Беда, если о предметах святых и возвышенных станет раздаваться гнилое слово; пусть уже лучше раздается гнилое слово о гнилых предметах.

От человека невозможно, а от бога все возможно.

Перечитайте все грамматики, какие у нас вышли, перечитайте, для того, чтобы увидать, какие страшные необработанные поля и пространства вокруг вас.

Плачем горю не пособишь, нужно дело делать.

Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей <Руси>, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песне? Что зовет и рыдает, и хватает за сердце? Какие звуки болезненно лобзают и стремятся в душу и вьются около моего сердца?

Поэзия была для него <Пушкина> святыня — точно какой-то храм. Не входил он туда неопрятный и неприбранный…

Поэт на поприще слова должен быть так же безукоризнен, как и всякий другой на своем поприще.

Поэты берутся не откуда же нибудь из-за моря, но исходят из своего народа. Это — огни, из него же излетевшие, передовые вестники сил его.

Пред вами громада — русский язык! Наслажденье глубокое зовет вас, наслажденье погрузиться во всю неизмеримость его и изловить чудные законы его… Начните с первоначальных оснований.

При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте… В нем, как будто в лексиконе, заключилось все богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, он далее раздвинул ему границы и более показал все его пространство…

Произнесенное метко, все равно что писанное, не вырубливается топором.

Разум есть несравненно высшая способность, но она приобретается не иначе, как победой над страстями.

Русь! Русь! вижу тебя из моего чудного прекрасного далека… но какая же непостижимая тайная сила влечет к себе?

Русь!.. Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?

Сам необыкновенный язык наш есть еще тайна. В нем все тоны и оттенки, все переходы звуков от самых твердых до самых нежных и мягких; он беспределен и может, живой, как жизнь, обогащаться ежеминутно, почерпая с одной стороны высокие слова из языка церковно-библейского, а с другой стороны выбирая на выбор меткие названья из бесчисленных своих наречий, рассыпанных по нашим провинциям, имея возможность таким образом в одной и той же речи восходить до высоты, недоступной никакому другому языку, и опускаться до простоты, ощутительной осязанию непонятливейшего человека.

Сверх того поэты наши сделали добро уже тем, что разнесли благозвучие дотоле небывалое. Не знаю, в какой другой литературе показали стихотворцы такое бесконечное разнообразие оттенков звука, чему отчасти, разумеется, способствовал сам поэтический язык наш.

Сердцеведением и мудрым познаньем жизни отзовется слово британца; легким щеголем блеснет и разлетится недолговечное слово француза; затейливо придумает свое, не всякому доступное умно-худощавое слово немец, но нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырывалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и живо трепетало, как метко сказанное русское слово.

Сила влияния нравственного выше всяких сил.

Склонностей ведь удержать никак нельзя.

Сколько есть людей, которые судят, говорят и толкуют потому, что все суждения поднесены почти готовые, и которые сами от себя вовсе не толковали бы, не судили, не говорили.

Слава не может насытить и дать наслаждение тому, кто украл ее, а не заслужил; она производит постоянный трепет только в достойном ее.

Смелое более всего доступно, сильнее и просторнее раздвигает душу, особливо в юности, которая вся еще жаждет одного необыкновенного.

Смех — великое дело: он не отнимает ни жизни, ни имения, но перед ним виновный — как связанный заяц.

Стоит только попристальнее вглядеться в настоящее, будущее вдруг выступит само собою.

Стоит только хорошенько выстрадаться самому, как уже все страдающие становятся тебе понятны и почти знаешь, что сказать им.

Страданиями и горем определено нам добывать крупицы мудрости, не приобретаемой в книгах.

Страх прилипчивее чумы и сообщается вмиг.

Судьба захочет, так завтра же увидимся.

Театр — это такая кафедра, с которой можно много сказать миру добра.

Только тот труд, который заставляет целиком всего человека обратиться к себе и уйти в себя, есть наш избавитель.

Тон вопроса дает тон ответу. Сделай вопрос напыщенный, получишь и ответ напыщенный…

У писателя только и есть один учитель — сами читатели.

Убийца не имеет права жить на свете.

Уже давно было сказано на свете, что слог у писателя образуется тогда, когда он знает хорошо того, кому пишет.

Ум и вкус человека представляют странное явление: прежде нежели достигнет истины, он столько даст объездов, столько наделает несообразностей, неправильностей, ложного, что после дивится сам своей недогадливости.

Уча других, также учишься.

Участь человека, одаренного способностями разнообразными и очутившегося без такого дела, которое бы заняло все до единой его способности, тяжелей участи последнего бедняка.

Часто сквозь видимый миру смех льются невидимые миру слезы.

Человек многоречив всегда, когда в его грусти заключается тайная сладость.

Человек мудр, умен и толков бывает во всем, что касается других, а не себя.

Человек принадлежит обществу.

Чем истины выше, тем нужно быть осторожнее с ними: иначе они вдруг превратятся в общие места, а общим местам уже не верят.

Что ни говори, но звуки души и сердца, выражаемые словом, в несколько раз разнообразнее музыкальных звуков.

Я могу умереть с голода, но не выдам безрассудного, необдуманного творения.

Я рад, что наконец начались у нас публичные чтения произведений наших писателей. Я думал всегда, что публичное чтение у нас необходимо.