Смерть императору!

ГЛАВА VII

Первый день нового года начался с заметного улучшения погоды. Безмятежная небесная лазурь простиралась над Лондиниумом, и солнце купало город в теплом медовом оттенке.

В огромном открытом дворе наместнического дворца слуги и военные гарнизона наблюдали за последними приготовлениями к церемонии принесения клятвы верности Риму местными союзными племенами. Соответствующие пространства были отмечены для каждой делегации бриттов, которые должны были присутствовать, а также места для римских муниципальных магистратов и командиров большей части легионов и когорт ауксиллариев, находившихся в провинции, а последняя часть была отведена для простых горожан. На каменном помосте стоял алтарь перед колоннами главного входа во дворец, рифленые секции каждой колонны были привезены из Галлии, ввиду отсутствия местного материала, пригодного для строительства. Телохранители пропретора, отборные люди из легионов, наносили последние штрихи на свой внешний вид, полировали шлемы, умбоны[27] щитов и фалеры на портупеях. Штандарты легионов и вспомогательных когорт, которые хранились в подземном и безопасном хранилище под зданием, теперь были выставлены перед храмом, золото и красные ниспадающие водопады ткани полировались ярким солнечным светом.

За стенами двора уличные торговцы расставляли свои товары, вино и закуски, готовые для толпы горожан и гостей столицы провинции, которые уже стягивались к месту события, чтобы увидеть шествие наместника и его личной стражи и ликторов к храму Рима. Там Светоний искал божественного одобрения у авгуров^[28], прежде чем вернуться во дворец, чтобы принять клятвы верности и уплату дани. Это должно было стать публичной демонстрацией авторитета Рима и лояльности, которую он требовал от тех, кто служил Империи, и тех, кто находился под властью Империи. В этот день подобные сцены будут разыгрываться по всей широте римского мира, от промерзших лесов Германии до знойной пустыни на восточной границе. Все обратятся к Риму и признают его кажущуюся непобедимую силу.

Во дворе позади «Собаки и оленя» тоже кипела жизнь, пока ицены одевались в свои наряды, и воины надевали на запястья и на шею поручи и торки, которые им выдавались в награду за храбрые подвиги — аналог фалер^[29] римских воинов. Когда Катон смотрел на них с кубком вина в руке у задней двери гостиницы, он заметил существенную разницу между двумя военными протоколами. Римская армия награждала свои подразделения, а также отдельных легионеров и офицеров, к сигнумам подразделений добавлялись золотые или серебряные короны или венки, тогда как кельты награждали только отдельных воинов. Такой подход отражал разные стили ведения битв и, возможно, каким-то образом демонстрировал превосходство воинской дисциплины и тренировок людей и подразделений над фанатичным грубым индивидуальным мужеством. В поединках один на один, кельтские воины зачастую превосходили своих римских противников. Они, как правило, были крупнее, воспитаны для воинского дела с раннего детства, упиваясь своей воинской доблестью. Бой рассматривался как испытание личности, и поощрял тактику дикого рывка, которую часто предпочитали кельты, и которая впоследствии много раз разбивалась о стену из плотного строя щитов римских легионов. Так продолжалось до тех пор, пока коварный Каратак не отказался от старых обычаев и вместо этого направил усилия бриттов на уничтожение римских линий снабжения и изолированных аванпостов, да так, что продвижение римлян в глубь острова было эффективно остановлено.

Боудикка вышла из своей комнаты до рассвета, чтобы проследить за приготовлениями своей свиты, и на глазах у Катона она достала обтянутый кожей царское знамя иценов и начала убирать чехол. Когда она наконец освободила его, она развернула длинную полосу ярко-зеленой ткани с желтой охотничьей собакой, бегущей во весь опор. Затем, подняв его вертикально, она поставила штандарт у борта ее повозки, складки мягко заколыхались на слабом ветерке.

— Стой спокойно! — приказала Петронелла, когда Макрон вышел во двор. — Как ты думаешь, я должна помочь тебе собраться, если ты начинаешь слоняться по дому в тот же момент, как я отворачиваюсь от тебя. — Она взглянула на Катона в поисках поддержки. — Он всегда был таким и в легионах?

Макрон бросил на него предостерегающий взгляд, и Катон шумно откашлялся, давая себе паузу, чтобы выдать дипломатичный ответ.

— Он был сторонником надлежащей внешности, подавая пример с себя.

— Тогда почему, — Петронелла ткнула мужа в грудь, — Неужели тебе не надо быть таким же и в настоящее время? Ты старший магистрат колонии ветеранов. Важный человек. Не какой-то там командир отряда мальчишек. Тебе нужно больше заботиться о своей внешности.

Макрон подмигнул Катону. — Спаси меня, парень.

— Ну нет, ты сам по себе, центурион, — ответил Катон, выливая остатки подогретого вина во двор. — Я слишком дорожу своей жизнью, чтобы спорить с твоей матроной.

— Что случилось с принципом «никого не бросать позади себя»?

Катон повернулся, чтобы войти внутрь, бормоча своему другу, когда он протискивался мимо: — Еще не поздно нам вновь записаться в строй.

— Только дай знать, брат, — прошептал Макрон.

Боудикка повела свою свиту и своих римских друзей к воротам дворцового двора, заняв свое место в конце очереди из делегаций бриттов, ожидающих входа и сопровождения к своему выделенному месту. Проходя мимо, происходил обмен приветствиями, в тот момент, когда кто-то замечал старых друзей, добродушные насмешки некоторых старых противников и горькие взгляды врагов. В другой раз, и с несколькими кувшинами с вином или пивом, плескающимися в желудках, уже бы произошла драка-две, но римские власти дали ясно понять, что между делегациями и их эскортом не должно быть насилия на время их пребывания в Лондиниуме. Так что, Боудикка и ее спутники продефилировали без приключений под знаменем иценов, направляясь к воротам.

Катон заметил скованность ее позы и застывшее выражение лица, догадываясь о ее внутреннем смятении, пока она обдумывала последствия своей неуплаты требуемой суммы ежегодной дани, а также решение пропретора относительно выполнения условий завещания Прасутага. Ее настроение передалось и ее свите, которая замолчала, медленно приближаясь к воротам.

Вдалеке раздался внезапный звук труб и буцин^[30], и громкие возгласы толпы — авгуры объявили, что прочли внутренности безупречной белой козы, так что предзнаменования были благоприятны. Боги были довольны тем, что церемония состоялась. С их благословения Светоний скоро вернется во дворец, чтобы заняться основными делами дня. Центурион у ворот тревожно оглянулся и стал быстро и более внимательно рассматривать делегации из местных племен, его задачей было проследить, чтобы собрать всех и отправить во дворец до того, как наместник прибудет от храма.

Когда подошла очередь Боудикки, офицер держал открытую восковую табличку со стилусом наготове в другой.

— Племя?

Она выпрямилась и высокомерно обратилась к нему.

— Мы ицены.

— Ицены… — Он кивнул и отметил запись на своей табличке. — Имя?

— Меня зовут Боудикка. Мой титул — царица. Ты будешь обращаться ко мне согласно моему званию, римлянин.

Центурион посмотрел на нее с веселым выражением лица.

— Направо, четвертый квадрат прямо по дороге.

Боудикка все еще молча смотрела на него, когда Макрон шагнул вперед.

— Центурион Луций Корнелий Макрон, старший магистрат колонии в Камулодунуме. Стоять смирно, когда я к тебе обращаюсь!

Центурион расправил плечи — взгляд через плечо Макрона — последний приблизился к нему и заговорил тихим, угрожающим голосом, которым когда-то обращался к скромным рекрутам.

— Это больше, трахни тебя Марс, не повторится. Ты будешь обращаться ко мне «господин», а к моей подруге «Ваше Величество». Понял?

— Да, господин. — Взгляд центуриона переместился на Боудикку, и он коротко кивнул. — Ваше Величество.

— Теперь ты проводишь царицу и ее свиту к их месту, и если я только услышу о твоем долбанном неуставном поведении и несубординации, я обязательно подниму этот вопрос перед твоим легатом. Все ясно?

— Да, господин.

— Вот и правильно. Имя?

Центурион заколебался, и Макрон наклонился ближе, почти нос к носу.

— Центурион Гай Менапилий, господин.

— Я запомнил. А теперь беги и исполняй свой долг, центурион.

Менапилий повернулся, чтобы поклониться Боудикке.

— Если бы вы могли проследовать за мной, э, Ваше Величество?

Когда группа иценов прошла через ворота, Макрон выгнул бровь, глядя на Катона.

— Кажется, еще не растерял свою хватку, а?

Два римских офицера вышли во двор. С его преимуществом в росте Катон мог видеть, что римские офицеры и чиновники находились слева от прохода, идущего сквозь толпу, состоящую из легионеров, стоящих по стойке смирно, с щитами и пилумами^[31] составленными на землю. Правители племен и их свита были справа. Пространство, отгороженное для простых горожан и гостей Лондиниума, было пустым. Им будет позволено войти только после того, как наместник и его эскорт займут свои места. Он попрощался с Макроном и встал с Боудиккой и ее людьми, достаточно незаметным в своем простом коричневом плаще, тунике и войлочной шапочке. Его не спутают с одним из иценов, и любопытный наблюдатель мог бы задаться вопросом, что он делал среди них, но он был уверен, что случайный наблюдатель не узнает в нем старшего римского офицера. Это позволит избежать неловких вопросов о том, почему человек его ранга не сидит рядом с сотоварищами на каменной платформе на возвышении.

Последние из принимавших участие в церемонии заняли свои места, и тишина, которая вдруг отчетлива возникла, позволила расслышать как толпа приветствует наместника Светония, пока он приближался ко дворцу. Как только первый из его телохранителей, марширующих по обе стороны от изображения Императора, вошел в ворота, воздух наполнился пронзительным медным надрывом, доносившимся из буцин по обе стороны от входа. Через мгновение въехал Светоний верхом на лошади в самом что ни на есть образе римской власти. Его нагрудная сторона доспеха блестела на солнце, а ярко-красный плащ, закинутый назад на плечи, был вышит золотым орнаментом из дубовых листьев, полоски из красной кожи птериги^[32], с окантовкой из золотой нити, свисали с его плеч и вокруг талии. Ниже их до уровня колен у него были красные кожаные калиги^[33] с кисточками. Он был верхом на блестящем черном жеребце, восседая в седле, сделанном лучшими кожевниками Испании. На перевязи у него висел гладий с рукоятью из слоновой кости.

Он проехал по импровизированной аллее, окруженной его легионерами, и спешился у подножия возвышения прежде чем подняться по короткой лестнице к мягкому сиденью перед алтарем, где должна была складываться дань от бриттских племен. Его ликторы выстроились перед возвышением, а знаменосцы подразделений римской армии в Британии выстроились позади и уперли штандарты в камень. Светоний повернулся лицом к толпе и сурово оглядел ее на мгновение, прежде чем медленно поднять руку. Буцинаторы^[34] замолчали. Толпа была неподвижна, и единственным шумом был гомон простых людей, доносившийся с улиц вне дворца.

Катон наблюдал, как Светоний опустил руку и глубоко вздохнул, прежде чем начать свою речь.

— Верные граждане Рима! Верные солдаты императора! Верные союзники Империи, я прошу вас поприветствовать императора Нерона. Да здравствует император! Да здравствует Рим!

— Да здравствует император! — хором повторили солдаты, офицеры, ветераны и чиновники. — Да здравствует Рим!

Один из иценских воинов пробормотал на своем языке фразу, которую Катон знал уже давно: «Смерть Риму».

Вокруг него представители племен присоединились c куда более неровным и приглушенным хором «Да здравствует Рим!», во многих случаях благодаря незнанию латыни и церемониальных правил. Катон прокричал слова по привычке. Светоний подождал, пока стихнет звук, прежде чем продолжить.

— Мы собрались здесь, чтобы принести ежегодную клятву верности императору, Сенату и народу Рима. Это священная клятва, связывающая нас на службе Империи. Эта клятва, которую мы даем сегодня свободно, дает вам защиту, предоставленную всем нам Римом в обмен на нашу лояльность, нашу службу и наш общий вклад. Мы приносим эту клятву императору как живому воплощению духа и гения Рима, как предначертано Юпитером Наилучшим Величайшим. Да здравствует Нерон!

Толпа снова повторила фразу, и рев эхом отразился от стен двора и дворца позади пропретора. Светоний кивнул сигниферу, державшему образ императора, золотое изображение его лица, окруженное вогнутыми серебряными солнечными лучами.

Сигнифер^[35] поднялся на помост рядом с наместником, и Светоний ухватился за него левой рукой, предлагая правую собравшимся перед ним.

— Да начнется присяга!

Старший легат четырех легионов, составлявших костяк армии в Британии, шагнул вперед. Опустившись на колени перед Светонием, он сжал руку наместника между своими, и склонив голову, произнес: — Я, Петиллий Цереалис^[36], командир Девятого Испанского легиона^[37], настоящим клянусь подчиняться императору и служить ему, Сенату и народу Рима. В этом я клянусь своей жизнью и репутацией моей семьи. Да здравствует Нерон! Долгих лет Риму! — Затем он встал, отсалютовал наместнику, развернулся на пятках и вернулся на исходную позицию.

Один за другим приносили присягу другие легаты, затем префекты вспомогательных когорт, которые могли быть освобождены от своих командирских обязанностей для присутствия на церемонии. За ними шли трибуны, несшие службу в легионах. Когда последний из военных дал клятву, настала очередь гражданских чиновников, начиная с прокуратора Катия Дециана и остальных служащих администрации наместника, за которыми следовали старшие магистраты колонии в Камулодунуме и других городах провинции, где был создан местный сенат. Катон почувствовал комок в горле, с гордостью наблюдая, как его лучший друг подошел к пропретору, чтобы принести присягу громким, ясным голосом словно на плацу. Макрон верой и правдой служил Риму практически тридцать лет и полностью заслужил честь быть старшим магистратом колонии Камулодунум.

Катон увидел, как Боудикка взглянула на него и коротко улыбнулась. Он был тронут этим жестом, приятно, что она осознала важность момента и разделила удовольствие видеть, как Макрон наслаждается своим почетным положением в обществе.

Когда последние римские чиновники вернулись на свои места, первый из представителей местных племен был призван явиться к Светонию. Некоторые из них были царями, некоторые были вождями, присутствующими вместо своего правителя. Кроме Боудикки, присутствовала еще только одна царица — Картимандуа из бригантов, северного племени, чья верность Риму подверглась жестоким испытаниям фракциями, враждебными союзу их царицы с захватчиками.

Вперед вышел хорошо сложенный мужчина лет двадцати с распущенными светлыми волосами и бородой. Он был в тоге, с голубым плащом кельтского покроя, свисающим с одного плеча в тщательно рассчитанной манере демонстрации романизации в сочетании с жестом в сторону племенных условностей. Он преклонил колени и произносил клятву, данную племенами, говоря на латыни с едва заметным акцентом.

— Я, Торбеллин, царь атребатов, подтверждаю свою покорность Риму, императору и Сенату. Я предлагаю свое безоговорочное повиновение тем, кого Рим облачил властью надо мной и атребатским народом. Клянусь своей жизнью и кровью своего народа быть послушным законам, которые Рим сочтет нужным навязать нам, и соблюдать наши обязательства платить налоги, взимаемые с моего народа, властям, уполномоченным Римом собирать налоги от имени Рима. Я также клянусь платить ежегодную дань в обмен на защиту себя и своего народа, как закреплено в условиях договора, заключенного между Римом и атребатами.

Под конец клятвы Катон почувствовал брожение в рядах окружающих его бриттов. Клятва требовала от племен быть более в подчиненном положении, чем все, что он слышал раньше. От разгневанного бормотания, окружившего его, было ясно, что в эскорте тоже понимали это. Боудикка двинулась к нему с яростным выражением лица.

— Что это значит? Почему твой пропретор изменил текст клятвы? — Ее глаза сузились подозрительно. — Ты знал об этом, Катон?

— Нет! Клянусь всем, что я считаю святым, я ничего об этом не знал.

Она некоторое время смотрела на него.

— Я молюсь, чтобы ты говорил правду.

Она отвернулась и заговорила со своей свитой успокаивающим тоном, и они замолчали. В другом месте в непосредственной толпе, ропот продолжался, когда вторая клятва была дана без каких-либо возражений со стороны вождя племени. Третий пошел тем же путем, и Катон понял, что Светоний постарался так, чтобы наиболее послушные племена шли первыми, чтобы задавать тон последующим. Один за другим они клялись в своем беспрекословном повиновении, в то время как другие племена смотрели на них с любопытством и открытым отвращением. Затем последовала короткая пауза, прежде чем наместник повернулся к иценам и позвал Боудикку вперед. Она колебалась, понимая, что то, что она сделает дальше, ляжет тяжелым бременем на ее репутацию и репутацию ее племени.

Катон понимал ее затруднительное положение. Если она приносила присягу, те племена, которые возмущались ее условиями будут считать ее малодушной или снюхавшейся с захватчиками. Ицены были одними из самых могущественных и уважаемых племен Британии. Они сохраняли определенную степень независимости от римского влияния, и укрывали многих воинов из других племен, которые спокойно ждали своего часа в угасающей надежде на то, что восстание однажды снова зажжет дух сопротивления. Если Боудикка откажется принести присягу, Светоний расценит это как акт гражданского неповиновения, который он не смог бы стерпеть. Особенно, если ее пример побудил бы других последовать ее примеру. Рим бы позаботился о том, чтобы отправить солдат обратно на территорию иценов, чтобы выявить и искоренить любые признаки мятежного духа.

Исчезнет шанс отстаивать свою позицию по поводу украденной дани или добиваться благоприятного отношения к себе. Воля Прасутага. Это была безвыходная ситуация, и она была бы проклята в любом случае. Катона переполняло смешанное чувство крайнего разочарования, отчаяния и гнева. «Почему Светоний так поступил?» — спросил он себя. — «Конечно, он должен был понимать бремя, которое он возлагал на тех, кто пытался удержать свой непокорный народ в верности Риму? Единственная причина, по которой он мог реализовать этот замысел с изменением условий текста клятвы была необходимость наместнику выявить те племена, которым, как он чувствовал, он не сможет доверять за своей спиной, поскольку он сосредоточил практически всю свою армию на западе, чтобы возглавить ее против последних непокорных горных племен и цитаделей друидов, бросивших вызов Риму. Хотя это может помочь добиться покорности всех племен за спиной, но в то же время он рисковал навлечь на себя ожесточенную враждебность тех племен, которые возмущались новой унизительной присягой».

Он увидел выражение агонии на лице Боудикки, когда она выпрямилась и медленно зашагала к Светонию. Во дворе стояла такая напряженная тишина, что было слышно ее шаги по гравию. Она опустилась на одно колено перед пропретором, протянула к его руке свои, и говорила.

— Я, Боудикка, царица иценов… — Голос у нее был низкий и напряженный, и она сделала паузу, чтобы прочистить горло и сделать глубокий вдох, прежде чем она четко продолжила. — Царица иценов, подтверждаю мою покорность Риму…

Катон почувствовал, как его горло сжалось от жалости и восхищения ее мужеством, положившим жизнь своих людей выше собственной гордыни, которая пронизывала ее словно скала. «Сколько других потерпело бы неудачу в этой проверке на силу воли?» — спросил он. Вокруг него свита иценов и те из других племен, кто еще не присягнул, смотрелись, как если бы они были плакальщицами на похоронах.

Закончив, Боудикка убрала руку с руки наместника и встала на ноги. Она отказалась встретиться взглядом со Светонием и присоединилась к своей свите. Последовала угрюмая процессия оставшихся вождей племен до тех пор, пока не подошла очередь пропретору произнести свои последние напутствия.

— Солдаты Рима, римские граждане и союзные правители-клиенты! Сегодня мы подтвердили нашу верность вере и послушанию императору. Священные клятвы были даны, и мы все связаны как одно целое. Будем ждать и способствовать еще одному году порядка и процветания в провинции. Год, в котором я наконец положу конец варварам, которые все еще сопротивляются Риму. Как только наши орлы воспарят над островом Мона, и последняя из залитых кровью священных рощ друидов будет снесена, народ Британии, наконец, познает мир, который принесет Рим.

Он поднял руку в приветствии и стал ждать традиционного одобрения, которое сопутствовало заключительной части церемонии. Но в то время как римляне и их самые верные последователи-бритты радовались в достаточно искренней манере, Катон заметил, что окружающие его молчали. Когда аплодисменты стихли, прокуратор поднялся на помост, чтобы сделать объявление.

— Наместник удаляется в зал для аудиенций во дворце, где состоится вручение ежегодной дани.

Катон взглянул на Боудикку и увидел затравленное выражение в ее глазах. Для царицы иценов, моральная мука мгновением ранее только ознаменовала начало страданий за этот день.

Худшее было еще впереди.