Смерть на перекрестке

ГЛАВА 10

Гусеница прядет кокон.

Какая мудрость

В мохнатой голове!

— Почему вы хотите распять угольщика? — удивленно спросил Кадзэ.

— О, за смерть того торговца на перекрестке.

— Но угольщик этого не делал.

— Вы же сами застали его над телом.

— Но человека убили из лука. У угольщика лука не было.

— Вероятно, он его спрятал. Вы знаете, что крестьянам запрещено носить оружие со времен великой охоты за мечами Хидэёси-сама, а это уже почти двадцать лет. Недавняя война между домом Тоётоми и домом Токугава позволила крестьянам снова обзавестись оружием, так что я знаю, у каждого из них есть свой тайник. Они утверждают, что оружие им нужно для защиты от разбойников, но крестьяне известны своей жадностью. Они частенько убивают, если можно поживиться несколькими медяками. Вы просто помешали угольщику ограбить торговца.

— Возможно, угольщик помешал разбойнику…

— О, не продолжайте, — сказал Манасэ. — Если этого торговца убил не угольщик, то, я уверен, это был кто-то другой из этой деревни. Убить одного крестьянина — все равно что убить другого. Это послужит уроком для всех. Прошу вас, не утруждайте меня больше разговорами об угольщике. Это так скучно. Вместо этого, идемте со мной. Я хочу вас кое с кем познакомить.

Манасэ поднялся, и правила приличия требовали, чтобы Кадзэ тоже встал. Кадзэ заметил, что на Манасэ были длинные штаны, волочившиеся за ним по полу. Полы его штанин терлись о циновки татами, издавая при ходьбе непривычное шуршание. Чтобы ходить в таких штанах, нужна была сноровка, и обычно их носили лишь чиновники императорского двора. Кадзэ следовал за ним, его хлопковые таби бесшумно скользили по полу. Шуршание длинных штанин Манасэ напомнило Кадзэ о более счастливых днях, о жизни задолго до его нынешних скитаний.

Однако Кадзэ не мог наслаждаться этим звуком. Угольщик ему полюбился, и намерение Манасэ распять Дзиро не давало ему покоя. Мысль о смерти не отталкивала Кадзэ. Его воспитали в вере, что смерть — лишь часть естественного круговорота жизни и перерождений, который суждено пройти всем людям. Сотни преступлений карались смертью, и он видел бесчисленные казни, и даже сам несколько раз отдавал приказ о них.

Что его беспокоило, так это продление смерти. Он знал, что некоторые люди получают удовольствие от страданий других, и гадал, не был ли этот странный правитель уезда, ведущий его по коридорам обветшалого поместья, одним из них. Кадзэ верил, что смерть, когда она необходима, должна приходить чисто и быстро. Были хорошие способы умереть и плохие, и распятие не было хорошим способом.

Некоторые даймё, предпочитавшие распятие, отдавали дань моде на невиданный христианский крест — изобретение, пришедшее в Японию вместе с вонючими христианскими священниками и бледными западными торговцами, которые были немногим лучше пиратов. Но, зная пристрастие Манасэ к старине, Кадзэ был уверен, что будет использован традиционный японский крест: два столба, врытые в землю в виде буквы Х, с руками жертвы, привязанными к верхним концам так, чтобы она повисла. Сила тяжести сдавит легкие и другие органы жертвы, и человек умрет мучительной смертью от медленного удушья. Для маленького, сухопарого человека, как Дзиро, такая смерть могла растянуться на много долгих дней.

Кадзэ размышлял, какая тактика будет лучшей для спасения жизни старого крестьянина, но прежде чем он успел что-либо придумать, Манасэ остановился у двери-сёдзи.

— Сэнсэй? — тихо позвал он, припав лицом к двери.

Из-за перегородки Кадзэ услышал тихое бормотание, словно кто-то читал сутру. Бормотание на миг прекратилось, а затем старый, надтреснутый голос произнес:

— Время угощения?

Манасэ издал свой высокий, хихикающий смешок и отодвинул сёдзи. Он вошел, и Кадзэ последовал за ним.

— Нет, сэнсэй, — сказал Манасэ, усаживаясь на татами. — Позже слуги принесут вам пюре из бобов адзуки с медом, а сейчас я хочу представить вам моего гостя.

Кадзэ сел чуть позади Манасэ и посмотрел на диковинное существо перед собой. Это был очень старый человек с клочками редких седых волос по бокам головы и такой же редкой и косматой бородой. Глаза его были затянуты белой пленкой, отчего он был слеп. Его кимоно было чистым, но в многочисленных заплатах.

Заметив взгляд Кадзэ на кимоно, Манасэ наклонился и тихо сказал:

— Он не хочет снимать это кимоно. Утверждает, что все остальные слишком грубые и царапаются. Как забавно!

— Я это слышу, — сказал старик. — Я, может, и слеп, но слышу очень хорошо, знаете ли. Зачем вы прервали мои занятия?

— Конечно, сэнсэй, — примирительно произнес Манасэ. — Просто у нас так мало гостей, с которыми стоит поговорить, что я подумал познакомить вас с самураем, который у нас гостит, Мацуямой Кадзэ.

— Мацуяма Кадзэ? Что это за имя? Звучит странно.

— Имя и впрямь странное, но оно под стать странному человеку, — заговорил Кадзэ. — Рад познакомиться с вами, сэнсэй. Прошу вас, будьте ко мне добры. — Последняя фраза была обычным приветствием, а не настоящей просьбой.

— Добр? Добр? Сначала дайте-ка я проверю ваши уроки.

Кадзэ вопросительно посмотрел на Манасэ.

— Он иногда думает, что все еще преподает, — сказал Манасэ. — Он часто впадает в забытье, думая, что он в прошлом, а потом вспоминает, что он в настоящем. Просто наберитесь терпения. Его разум вернется, как только он немного поблуждает в мыслях.

— Мой юный Гэндзи, мой сияющий принц, как вы собираетесь исполнять придворные обязанности, если не учитесь? Вы хотите опозорить свой дом и всех своих предков? Люди будут смеяться над вами! — Старик погрозил Кадзэ иссохшим пальцем.

— Не сомневаюсь, что люди будут надо мной смеяться, — мягко сказал Кадзэ. — Прошу прощения, сэнсэй, что не выполнил уроки.

Голова старика вскинулась, словно у дремлющего часового, внезапно разбуженного появлением своего капитана.

— Уроки? Какие уроки? Ко мне кто-то пришел? Вы хотите изучать классиков? Я теперь слеп, но все еще могу читать их по памяти. Я повторяю их снова и снова, чтобы они не выпорхнули из моей памяти, словно вспорхнувшая птица.

— Я Мацуяма Кадзэ. Рад познакомиться с вами, сэнсэй.

— Я Нагахара Мунэхиса. — Он положил руки перед собой на циновку и коротко поклонился. — Я был наставником по классической литературе в доме господина Оиси Такатомо. Однажды я имел честь читать отрывок из «Кодзики» перед Его Императорским Величеством.

— Нагахара-сэнсэй, это поистине великая честь. Вы, должно быть, ученый исключительных достоинств, раз читали нашу древнейшую историю перед Его Величеством.

— Вы слишком добры. О «Кодзики» просил императорский двор, но «Гэндзи» — вот моя истинная любовь.

— Для меня честь познакомиться со столь прославленным ученым. — Кадзэ положил руки на циновку и низко поклонился слепому старику, хотя тот и не мог видеть этого знака уважения.

— Ах да, «Кодзики», «Кодзики». Предания Хиэда-но Арэ, древней старухи. Как и «Гэндзи» — еще одно сказание, вышедшее из-под женской руки. Ей было шестьдесят пять, когда ее легенды записали. А вы знаете, что мне шестьдесят три?

— Нет, сэнсэй, не знал.

— Да, мне… — Старик замолчал, и на его лице отразилось замешательство. Внезапно он стал суров. — Так вы предпочли скачки изучению классиков? Бусидо — это не только мечи, кони и доспехи, юный господин. Бусидо, путь воина, — это еще и знание классиков Японии и даже Китая. Чтобы быть человеком выдающимся, нужно быть человеком культурным. А юный господин вашего положения обязан быть человеком выдающимся. Я ваш учитель, ваш сэнсэй, и я за вас в ответе. Вы хотите, чтобы другие смеялись над вами, навлекая позор и на вас, и на ваш дом? Вы самый своевольный мальчишка, раз сбежали на эти скачки!

Кадзэ вопросительно посмотрел на Манасэ. Правитель уезда достал из рукава веер и принялся обмахиваться. На лице его было полное безразличие. Кадзэ снова обратил свой взор на старика и произнес:

— Да, сэнсэй. Благодарю вас за наставление.

Старый ученый, казалось, не расслышал ответа Кадзэ. Он снова принялся что-то быстро бормотать себе под нос. Кадзэ не мог разобрать всех слов, но уловил «Хэйкэ», «битва» и «зеркало в морях». Должно быть, он читает по памяти повесть о древней битве между кланами Минамото и Тайра за власть над Японией, подумал Кадзэ.

Манасэ изящно поднялся, собираясь уходить, и правила приличия требовали, чтобы Кадзэ последовал за ним. В коридоре, когда дверь-сёдзи за ними закрылась, Манасэ снова издал свой смешок и сказал:

— Как скучно. Он опять ушел в себя. Теперь будет бормотать довольно долго. Боится забыть то, что раньше мог читать, вот и пытается удержать в памяти, повторяя снова и снова. Однако он забывает все больше и больше, и оттого еще отчаяннее пытается вспомнить то, что осталось. Когда я его только купил, он мог читать наизусть самые дивные истории, особенно из эпохи Гэндзи. Прошло почти шестьсот лет, но этот старик мог оживить то время так, будто мир Гэндзи был прямо за стенами этого поместья.

— Вы купили его?

— О да. Один человек водил его по деревням, словно ученого медведя, устраивая представления, где тот читал сказания за несколько медяков. Я откупился от его поводыря и взял его в свой дом. Он и вправду был наставником по классике в доме господина Оиси, но пользы от него все меньше и меньше. В последнее время он только и просит, что сладостей, как дитя малое, а его способность сосредоточиться и вести интересный разговор угасает. — Манасэ вздохнул. — Полагаю, в конце концов единственной моей связью с миром Гэндзи останутся книги, потому что этот старик либо окончательно сойдет с ума, либо умрет.

— Вы, кажется, особенно интересуетесь миром Гэндзи.

— Да. Я стараюсь жить по его заветам.

— Но это было шестьсот лет назад!

— Но это была вершина нашей жизни и культуры. С тех пор народ Японии лишь приходил в упадок. Я до сих пор стараюсь следовать обычаям и верованиям эпохи Гэндзи. То было время, когда поистине существовали сияющие принцы, а люди утонченные могли предаваться высшим эстетическим интересам. После трехсот лет непрерывных войн наше наследие было утрачено. Неудивительно, что старые придворные искусства и обычаи умирают, а правят грубые, чванливые воины.

— Вы имеете в виду господина Токугаву?

Манасэ осекся.

— Разумеется, нет! Токугава-сама — культурнейший человек. Я говорю о других даймё.

— Конечно. Как глупо с моей стороны. Прошу простить меня за то, что неверно истолковал ваши слова.

— Что ж, да. Я принимаю ваши извинения. Я просто расстроен, что старик все глубже и глубже погружается в свой собственный мир, лишая меня развлечения, ради которого я его и купил.

— Понимаю, почему это вас расстраивает, — бесстрастно глядя на правителя уезда, произнес Кадзэ.

— Что ж, я должен заняться некоторыми делами. Прошу вас, останьтесь на несколько дней. Несмотря на ваши странности, вы забавный малый в этом унылом захолустье.

— Могу ли я спросить еще об одном, прежде чем вы уйдете, господин Манасэ?

— О чем?

— Если я найду крестьянина, что прячет лук, вы отпустите угольщика?

Манасэ несколько секунд изучал Кадзэ.

— Вы самый диковинный человек. Крестьяне прячут свое оружие, и потребуются недели, чтобы обыскать все их грязные хижины. Того угольщика распнут через несколько дней, и я не стану откладывать казнь ради глупых поисков. Но я человек разумный, и если вы каким-то образом сможете за это время выяснить, какое оружие есть у крестьян, то, разумеется, я арестую того, у кого окажется лук, и распну его. Как я уже сказал, мне все равно, кого из крестьян казнить за это убийство. Так пусть это будет тот, кто его и совершил.