Смерть на перекрестке

ГЛАВА 23

Тщеславный петух

С перьями желтыми и зеленью блестящей.

Остерегайся острых шпор!

Он сидел в зарослях — там же, где сидел уже несколько дней. Последние дни лета миновали, и начало холодать. Он кормился тем, что давала земля: готовил кроликов, пойманных в силки, коренья и съедобные растения, которые собирал. Ночью он пробирался к хижине Дзиро за щепоткой соли или мисо, чтобы приправить еду. У него все еще были сэнбэи, полученные в гостинице, но он решил приберечь их для особого случая.

В мире, полном терпеливых людей, Кадзэ по своему складу и выучке обладал терпением сверх всякой меры. Поэтому он не разочаровался, когда дни шли, а он так и не увидел того, чего ждал. Долгие беседы с сэнсэем убедили его, что он наконец-то разместил гору в нужном месте. Он твердо решил быть этой горой и не сдвигаться с места, пока не увидит то, чего ожидал.

Наконец, через восемь дней, его терпение было вознаграждено.

Вместо того чтобы явиться со своим обычным скарбом, он появился в облачении воина. Он спрыгнул с коня и выгрузил снаряжение. Он подошел к деревьям и развесил на низких ветвях, на большом расстоянии друг от друга, марумоно — круглые мишени. Мишени представляли собой плетеные из соломы круги, выбеленные и с большой черной точкой в центре. Они висели на кусках пеньковой веревки.

Закончив развешивать мишени, он сбросил с левого плеча и верхнее, и белое нижнее кимоно. Он подошел к колчану, лежавшему на земле, и достал три стрелы: коричневые, с оперением из гусиных перьев, все необычайно высокого качества.

Он вернулся к мишеням и раскачал их, так что они стали плавно двигаться по дуге. Затем он вернулся к своему коню и легко вскочил в седло. Одну стрелу он наложил на тетиву, а две другие зажал в зубах. Он пронесся по лугу и пустил коня в галоп, проскакивая мимо первой мишени в десяти шагах. Он натянул лук и спустил стрелу в качающуюся мишень, попав почти в самый край. В мгновение ока он выхватил изо рта вторую стрелу и наложил на тетиву. Он выстрелил во вторую мишень, промахнулся, но ненамного. Не успел он проскакать мимо второй мишени, как третья стрела уже была наложена на лук. Когда он приблизился к последней мишени, на его лице отразилась предельная сосредоточенность. Хладнокровно натянув лук, он выпустил третью стрелу.

Стрела настигла качающуюся мишень, вонзившись точно в черное яблочко. Тяжелая соломенная цель содрогнулась от удара. Кадзэ решил, что горе пора сдвинуться с места.

Даймё Манасэ замедлил коня и рысью вернулся к своему снаряжению. Он спрыгнул с седла и взял флягу с водой. Он уже подносил ее к губам, когда Кадзэ совершил свою ошибку.

— Последний выстрел — превосходный образец кюдзюцу, — сказал Кадзэ.

Манасэ выронил флягу и единым плавным движением подхватил лук и выхватил из колчана новую стрелу. Кадзэ ожидал, что господин Манасэ проявит интерес к кюдзюцу, искусству стрельбы из лука, но не ожидал, что тот отреагирует как воин. Кадзэ замер, когда Манасэ развернулся с луком наизготовку.

— Ронин! — произнес Манасэ своим раздражающим, хихикающим смешком.

Кадзэ ожидал, что даймё ослабит бдительность, но лук оставался наготове. Кадзэ понял, что поторопился. Пока господин Манасэ настороже, он успеет выпустить одну, а то и две стрелы, прежде чем Кадзэ преодолеет расстояние между ними. Кадзэ изобразил на лице улыбку и сделал шаг вперед, чтобы сократить это расстояние. Манасэ поднял лук и натянул тетиву.

— Нет, — сказал он. Напудренное лицо Манасэ было застывшим и невыразительным, как маска Но.

— Что-то не так? — спросил Кадзэ, сделав еще полшага и остановившись.

— Ты вернулся не просто так, — сказал Манасэ. — Я хочу знать причину.

Кадзэ на мгновение задумался о возможных ответах и решил, что самый простой и лучший ответ — правда.

— Я и не уезжал. Почти все это время я провел здесь, в уезде.

На лице-маске Манасэ мелькнуло удивление.

— Ты был здесь с того самого дня, как исчез?

— Хай, да, — сказал Кадзэ. — Большую часть времени я проводил на краю этого луга. Я видел, как вы несколько раз приезжали упражняться в танце Но. Вы и впрямь превосходный танцор, возможно, лучший из всех, кого я видел.

— Зачем ты все это время шпионил за мной? — спросил Манасэ.

— Я не все время проводил здесь, — ответил Кадзэ. — По вечерам я пробирался в ваш дом.

Теперь Манасэ был очень удивлен.

— Ты считал нужным шпионить за мной и дома? — потребовал он ответа.

— Я не шпионил за вами. Я приходил поговорить с Нагахарой-сэнсэем.

— С этим выжившим из ума стариком? Зачем ты тратил на него время? От него вконец не стало никакого толку. Его смерть — почти благословение.

— Он и вправду то погружался в реальность, то выпадал из нее, — согласился Кадзэ. — Но даже когда он не осознавал, где находится, он хотел говорить о Японии эпохи Хэйан. Он был великим учителем, а все великие учителя заслуживают нашего уважения. Даже когда он мыслями уносился в прошлое, он все равно говорил много интересного.

— Например? — спросил Манасэ.

Кадзэ сменил позу на более удобную. При этом он продвинулся еще на полшага.

— Например, об обычаях, которым следовали наши предки шестьсот лет назад. Это те самые обычаи, которым вы пытаетесь следовать, хотя, я уверен, в нынешние времена это непросто.

— Я уже говорил вам, что хочу возродить обычаи наших предков, — сказал Манасэ, — но это не объясняет, почему вы все еще здесь и шпионите за мной.

Кадзэ знал, что не сможет полностью сократить расстояние между ними, не дав Манасэ выпустить стрелу, но он также знал, что правая рука даймё уже устает и что скоро ему придется либо выстрелить, либо ослабить натяжение тетивы. Если удастся заставить его ослабить тетиву, это даст еще немного времени, чтобы преодолеть несколько футов — возможно, как раз то расстояние, которое нужно Кадзэ, чтобы оказаться от Манасэ на расстоянии удара меча. Кадзэ предполагал, что в этой попытке он погибнет. С юности бусидо учил его, что смерть — естественная часть жизни. Через перерождение он будет жить снова, так что мысль о смерти его не пугала. Больше смерти его тревожила мысль о провале: о том, что он не сумеет, умирая, забрать с собой Манасэ и так и не найдет дочь госпожи.

— Так что же сказал этот выживший из ума старик? — потребовал ответа Манасэ.

— Я сказал, что он был великим сэнсэем и все еще заслуживает нашего уважения, — резко ответил Кадзэ.

Манасэ издал свой высокий хихикающий смешок.

— У вас странные представления, — сказал он. — Неужели этот старик сказал что-то, что заставило вас шпионить за мной?

— На самом деле, это были ваши слова.

Манасэ снова выглядел удивленным.

— Что же я сказал?

Кадзэ улыбнулся, перенося вес и продвигаясь еще на полшага. Он видел, что рука Манасэ заметно ослабила натяжение тетивы.

— Вы сказали, что когда святилище в Исэ разбирают каждые двадцать лет, они раскалывают древесину хиноки и раздают щепки паломникам, собравшимся на церемонию.

Манасэ еще больше ослабил тетиву, вопросительно склонив голову. Пристально наблюдая за даймё, Кадзэ думал и о стрельбе, свидетелем которой стал несколько минут назад. Он понял, что Манасэ — превосходный лучник. Попасть в движущуюся мишень с несущегося коня — чрезвычайно трудная задача, требующая постоянной практики и величайшей сосредоточенности. Было в этой задаче что-то важное, что не давало покоя мыслям Кадзэ. Что-то, о чем его старый сэнсэй сказал бы ему немедленно, и Кадзэ злился, что такая важная вещь не приходит ему в голову мгновенно.

— Почему эта информация о святилище в Исэ заставила вас шпионить за мной? — потребовал ответа Манасэ.

— Все очень просто, — небрежно сказал Кадзэ. — У того первого убитого, самурая, на кошельке вместо настоящего нэцкэ был кусок дерева. Он был достаточно состоятелен, чтобы иметь нэцкэ, так что этот кусок дерева, должно быть, что-то для него значил. Я думаю, это была щепка из святилища Исэ, и она не только напоминала ему о доме, но и должна была приносить удачу.

— Даже если этот человек был из Исэ, какая у него могла быть связь со мной?

Кадзэ поднял руку и с улыбкой почесал в затылке. Он видел, как Манасэ следит за движением его руки, и понял, что именно он пытался вспомнить о его стрельбе.

— Это было сложнее, — сказал Кадзэ, — но как только я подумал, что этот человек может быть как-то связан с вами и с Исэ, я взглянул на вещи немного иначе. Например, эти ваши стрелы — чрезвычайно высокого качества, гораздо лучше тех, что большинство людей обычно используют для охоты или даже для войны. Это как и многое, что у вас есть: только лучшее. Эти стрелы слишком хороши для какого-нибудь разбойника, и я полагаю, босс Куэмон заполучил часть из них, ограбив предназначенный вам обоз.

— Он действительно ограбил обоз, — признал Манасэ, — и я уверен, что он использовал эти стрелы, чтобы убить того неизвестного самурая.

— Но он не мог убить того мальчика, — сказал Кадзэ. — Видите ли, я нашел тело мальчика на том же перекрестке, и из него торчала такая же стрела, что убила самурая.

— Этот мальчик не имеет значения, — сказал Манасэ. — Он не из сословия самураев, и потому его смерть не должна иметь для вас никакого смысла.

Кадзэ пожал плечами.

— Возможно, вы правы. Но видите ли, я дважды даровал этому мальчику жизнь, и меня очень раздражает, что вы ее отняли.

Манасэ озадаченно посмотрел на него, пытаясь понять, почему смерть крестьянина беспокоит Кадзэ. Кадзэ переступил с ноги на ногу и внимательно следил, как лук Манасэ следует за движениями его тела. Манасэ упражнялся, сидя на скачущем коне и стреляя по качающейся мишени. Он целился не в саму мишень, а в ту точку, где она окажется в следующий миг. Ему приходилось предвидеть движения коня и мишени и направлять стрелу туда, где мишень будет в момент ее прилета. Кадзэ решил использовать это знание.

— Конечно, самое трудное, — сказал Кадзэ, — было понять, зачем вы бросали тела на перекрестке. Мне было особенно любопытно, почему вы выбрали такой окольный путь, чтобы избавиться от первого тела. Я полагаю, самурай был убит где-то рядом с вашим поместьем, но вместо того, чтобы ехать прямо к перекрестку, вы погрузили его на коня, поскакали на юго-запад к деревне Хигаси, а затем на северо-запад к перекрестку. Чтобы скрыть свою личность, вы надели маску демона Но и облачились в костюм демона, чтобы напугать крестьян в деревне Хигаси. Крестьяне не описали ее в точности, но я полагаю, это была маска демона-ханнья из пьесы «Додзёдзи». Я знаю, что это одна из пьес Но, которые вы исполняете.

Манасэ не ответил, но Кадзэ увидел, как сжались его губы. Кадзэ знал, что должен напасть немедля или умереть на месте.

— И вот тут-то мои беседы с Нагахарой-сэнсэем и оказались весьма кстати. Пусть он то погружался в реальность, то выпадал из нее, он все равно любил говорить об эпохе Хэйан. Уверен, вы знаете, что в древности благородный муж гордился своим искусством стрельбы из лука, но часто скрывал умение владеть мечом. Совсем не так, как сегодня, когда меч — душа воина.

— В те времена было много интересных обычаев, которым мы сегодня не следуем, — продолжил Кадзэ. — Например, вы наверняка знаете из многих повестей, что бывали случаи, когда знатный господин хотел навестить друга или возлюбленную, но вместо того, чтобы идти прямо, он сначала заезжал к другому другу, ненадолго останавливался там, а затем отправлялся к тому, кого действительно хотел видеть. Все потому, что тогда люди верили, что в определенные дни определенные направления несчастливы. Если господин хотел навестить кого-то на западе в день, когда путешествие на запад было несчастливым, он сначала ехал на юго-запад к другому человеку, останавливался, а затем ехал на северо-запад к конечной цели. Он никогда не ехал прямо на запад, и таким образом добирался, куда хотел, не нарушая запрета. Именно так поступили и вы.

— Нагахара-сэнсэй говорил, что существуют древние тексты, в которых указано, какие направления в какой день несчастливы, и я уверен, что в вашей коллекции есть одна из таких книг. В день, когда вы убили самурая, вам было несчастливо ехать прямо на запад, поэтому вы отправились на юго-запад, в деревню Хигаси, а затем на северо-запад, к перекрестку. В день, когда вы убили мальчика, ехать на запад было не зазорно, поэтому вы обогнули деревню Судзака и поехали прямо к перекрестку.

— Почему вы хотели оставить тела именно на перекрестке, оставалось для меня загадкой, пока Нагахара-сэнсэй не сказал мне, что в древности люди верили, будто обакэ путаются на развилках. По личному опыту я знаю, что обакэ обитают на дорогах. Перекресток сбил бы обакэ с толку, потому что дороги расходятся во все стороны. Чтобы запутать призраков самурая и мальчика, вы оставили их тела на перекрестке, где сходится множество путей. Их призраки не смогли бы найти дорогу обратно к вам, своему убийце.

Кадзэ решил, что пора действовать. Без предупреждения он резко рванулся влево, выхватывая меч. Манасэ отреагировал мгновенно, натягивая лук и спуская стрелу. Но еще до этого Кадзэ успел сменить направление. Его выпад влево был уловкой — он хотел заставить Манасэ выстрелить туда, где, по расчету лучника, Кадзэ должен был оказаться в следующий миг. Вместо того чтобы продолжить движение влево, Кадзэ лишь качнулся в ту сторону и тут же перенес вес тела вправо. Меч Кадзэ уже покинул ножны, когда стрела лишь чиркнула по левому рукаву его кимоно.

Он сократил расстояние между собой и Манасэ, ожидая, что тот наклонится к колчану за новой стрелой или хотя бы выхватит свой меч. Вместо этого Манасэ, увидев, что стрела прошла мимо, бросил лук и поднял руки в извечном жесте покорности. Меч Кадзэ уже описывал смертоносную дугу, и ронину стоило усилия остановить занесенный клинок, чтобы не зарубить беззащитного даймё.

— Обнажи свой меч! — потребовал Кадзэ.

Манасэ отступил на шаг, все еще держа руки в воздухе. Кадзэ шагнул вперед, угрожающе выставив меч.

— Обнажи свой меч и дерись!

Манасэ покачал головой.

— Вы один убили пятерых своим мечом. Мне с вами не сравниться. Вы слишком сильны для меня.

— Вы убили генерала Иваки при Сэкигахаре, — сказал Кадзэ. — Он был хорошим мечником. У вас нет причин не сражаться.

Манасэ покачал головой.

— Я не убивал его. В суматохе битвы мы с другом нашли генерала и его телохранителей. Они все совершили сэппуку. Когда мы их нашли, они были уже мертвы. Мы оттащили тело генерала от его людей и изуродовали его, чтобы никто не узнал, что он покончил с собой на поле боя после поражения. Мой друг струсил, но я понял, что это мой шанс. Я отнес голову генерала Токугаве Иэясу, чтобы получить награду. Думаю, Токугава-сама был слишком проницателен, чтобы ничего не заподозрить, и потому в награду дал мне этот жалкий уезд вместо чего-то более значительного. Самурай, которого я убил, — мой друг с той битвы. Он вернулся в Исэ и со временем услышал о награде, которую я получил за голову генерала Иваки. Он пришел сюда, требуя денег, но у меня нет денег. Я все потратил. Я даже занимал у босса Куэмона. Поэтому Куэмон и начал грабить мои обозы — чтобы вернуть свои деньги. Мой друг сказал, что расскажет Иэясу, что я сделал, и получит от правительства Токугавы награду за то, что выдал обманщика. У меня не было выбора, кроме как убить его.

— А мальчик? — выкрикнул Кадзэ.

Манасэ вздрогнул, но, глядя на клинок Кадзэ, все еще блестевший на солнце, сказал:

— Моего друга остановил босс Куэмон. Тот сказал Куэмону, что он мой друг из Исэ. Куэмон, думая, что мой друг сможет достать деньги из Исэ, чтобы помочь мне расплатиться с долгами, велел привести его ко мне. Тот мальчик и привел его. После того как вы убили Куэмона, мальчишка явился в мое поместье и попросился на службу. Он мог связать меня с моим мертвым другом, и я решил, что будет лучше, если он тоже умрет. В конце концов, мой друг был самураем, а этот мальчишка — всего лишь крестьянин. Его смерть не имела значения.

Кадзэ нахмурился.

— За последние несколько лет было слишком много бессмысленных смертей.

Манасэ пожал плечами.

— Вы доставите меня в соседний уезд для разбирательства?

— Нет, — тихо сказал Кадзэ.

Манасэ выглядел озадаченным.

— Что вы собираетесь делать?

— Я тебя казню.

Манасэ запнулся.

— Да как вы смеете! Вы — жалкий ронин, а я — правитель уезда. Я требую, чтобы мне устроили надлежащее разбирательство.

Кадзэ покачал головой.

— Нет. Как вы сами заметили, я — ронин, а вы — правитель уезда. Если я выдвину против вас обвинение, невозможно предсказать исход. Я уверен, что властям в соседнем уезде вы не расскажете ту же историю о генерале Иваки, что и мне. Одного этого обмана хватило бы вам на смертный приговор. Вы очень умный человек, господин Манасэ, и к тому времени, как мы доберемся до соседнего уезда, вы, я уверен, придумаете не менее хитроумную историю, которая выставит меня виноватым, а вас — правым.

— Так вы собираетесь меня убить? — недоверчиво спросил Манасэ.

— Да.

— Я нашел в лагере разбойников много денег, — поспешно сказал Манасэ. — Они ваши, все ваши.

— Дело не в деньгах, — сказал Кадзэ. — Никакие деньги не вернут мертвых к жизни.

— Это смешно, — пробормотал Манасэ. — Вы не можете убить правителя уезда.

— Не могу, — согласился Кадзэ, — но могу казнить.

Манасэ перестал съеживаться и выпрямился.

— Хорошо, — сказал он. — Но я настаиваю на праве совершить сэппуку. Это мое право как правителя уезда и самурая.

Кадзэ на мгновение задумался, а затем сказал:

— Выньте мечи из-за пояса и бросьте на землю.

Манасэ исполнил приказ.

— Теперь отойдите от них, — сказал Кадзэ.

Манасэ отошел на четыре шага от своих мечей, Кадзэ последовал за ним.

— Хорошо, — сказал Кадзэ. — Вы можете совершить сэппуку, но сделаете это прямо здесь и прямо сейчас.

— Здесь, без подготовки?

Кадзэ коротко поклонился.

— Простите. Я не хочу вас оскорбить, но, по правде говоря, я вам не доверяю. Думаю, дай я вам время, вы найдете способ выпутаться из этой ситуации. Поэтому, если хотите совершить сэппуку, я прошу вас сделать это сейчас. В противном случае мне придется вас казнить.

Манасэ издал свой высокий смешок.

— Это почти комплимент. Вы мне не доверяете.

Кадзэ снова поклонился.

— Я усвоил, что ваша любовь к изящным и утонченным вещам не делает вас меньшим убийцей. Не следует путать любовь к изысканности с отсутствием бусидо.

— Прекрасно, — сказал Манасэ. — Прямо здесь и прямо сейчас.

Он опустился на мягкую зеленую траву луга, поджав под себя ноги. Он взглянул на Кадзэ и спросил:

— Будете моим секундантом?

Кадзэ кивнул.

Манасэ огляделся.

— У меня нет бумаги для предсмертного стиха.

— Я запомню ваш стих, — сказал Кадзэ. — Когда представится случай, я запишу его и отправлю, куда пожелаете.

— В святилище в Исэ?

— Да, если хотите, чтобы стих отправили туда.

— А как же почерк?..

Кадзэ понял.

— У меня хороший почерк, но если вас это тревожит, я знаю одного монаха, мастера каллиграфии. Я попрошу его записать ваш предсмертный стих для Исэ.

— Хорошо, — сказал Манасэ.

Кадзэ поднял с земли короткий меч Манасэ и протянул ему. Затем замер в готовности, застыв с мечом наизготовку.

Манасэ помедлил, глядя на свежую зелень деревьев, качающихся на ветру, а затем вверх, на синее небо. Он вздохнул.

— Славный день для смерти, не правда ли?

Кадзэ неопределенно хмыкнул.

— Жаль, что у меня нет ни туши, ни кисти, ни бумаги.

— Вам не придется стыдиться за руку, что запишет его.

— Вы так чутки к моим заботам, я ценю это. Не сочтите за неуважение. Я просто не хочу допустить и малейшей вероятности, что кто-то сочтет мой предсмертный стих лишенным высшей утонченности.

Кадзэ понимающе кивнул.

Манасэ несколько мгновений сидел, обдумывая свое последнее поэтическое высказывание в этой жизни.

Утонченность и блеск

Не стали мне защитой.

Даже цветы увядают.

Закончив читать, он взглянул на Кадзэ.

— Вы запомнили?

Кадзэ кивнул.

— Да, я запомню каждое слово. Это прекрасный предсмертный стих.

Манасэ коротко поклонился в знак благодарности. Он сбросил кимоно и белое нижнее кимоно с другого плеча, обнажив торс. Он взял вакидзаси, который дал ему Кадзэ, и положил перед собой. Он быстро поклонился, поднял меч и вынул его из ножен.

— У меня нет бумаги, чтобы обернуть клинок, — заметил Манасэ.

Кадзэ огляделся, но бумаги не увидел, поэтому оторвал полосу от рукава своего кимоно. Он протянул ее Манасэ. Тот взял полоску рваной ткани и криво усмехнулся:

— Вам следовало взять то новое кимоно, что я вам дал.

Он обмотал полоску ткани вокруг клинка короткого меча, прямо под цубой, или гардой. Это позволило ему ухватиться за клинок, так что короткий меч теперь был больше похож на кинжал. Кадзэ подошел и поднял флягу с водой, которую уронил Манасэ. Он встряхнул ее, чтобы убедиться, что там осталась вода. Затем он взял свой меч лезвием вверх и в ритуальном очищении полил на него немного воды по всей длине. Вода соскользнула с промасленного клинка серебряной завесой и брызгами упала на землю.

Кадзэ подошел к Манасэ, снова поклонился и протянул ему флягу. Молча взяв ее, Манасэ поклонился в ответ и полил водой клинок своего короткого меча, затем отставил флягу в сторону и обеими руками схватился за клинок, крепко сжимая ткань, обмотанную вокруг отполированного металла. Кадзэ занял позицию слева и чуть позади Манасэ, подняв меч наизготовку.

— Жаль, что все должно так закончиться, — заметил Манасэ. — Знаете, я так ни разу и не дал настоящего представления Но. Если я о чем и жалею или таю на вас обиду, так это о том, что ваше исчезновение лишило меня возможности выступить перед публикой, которая признала бы и оценила мой талант.

— Мне жаль, — сказал Кадзэ.

Манасэ не ответил, но глубоко вздохнул, держа короткий меч наготове.

— Готовы? — спросил он.

— Я на месте, — ответил Кадзэ из-за его спины.

Манасэ раз кивнул, закрыл глаза и со всей силы вонзил меч себе в живот. Он коротко застонал от боли и удивления, когда серебряный клинок вошел в его плоть, но прежде чем он успел закричать в агонии или хотя бы провести лезвием по животу, меч Кадзэ сверкнул, точным ударом поразив шею Манасэ и отделив голову от тела.

Из отрубленной шеи Манасэ брызнул алый фонтан крови, голова ударилась о землю и немного прокатилась, а тело качнулось и рухнуло на землю. Глаза на голове Манасэ открылись, и веки несколько секунд судорожно трепетали, прежде чем замереть навсегда.

Кадзэ стоял, тяжело дыша и оглядывая открывшуюся перед ним картину, ожидая, пока напряжение покинет его тело, подобно тому как кровь вытекала из обезглавленного трупа Манасэ. Кадзэ посмотрел на одеяния даймё и решил не вытирать о них свой меч, поэтому оторвал еще один кусок от рукава своего кимоно и им очистил клинок, прежде чем вернуть его в ножны.

Он подошел, поднял отрубленную голову Манасэ за волосы и поднес ее к телу. Он перевернул тело на спину, выпрямил ноги и мирно сложил руки на груди. Он поднял флягу, которую Манасэ поставил на землю, и оставшимися каплями воды смыл грязь с головы даймё и пригладил его волосы. Затем он положил голову рядом с телом. Он опустился на колени посреди луга и низко поклонился трупу правителя уезда, коснувшись лбом земли.

Он сел и посмотрел на безжизненное лицо. Меловая белизна грима не скрывала мертвенной серости плоти под ним. Глаза смотрели на него, а нелепые нарисованные брови были высоко на лбу. Кадзэ протянул руку и двумя пальцами закрыл веки. Затем он снова поклонился.

— Простите, что принес беду в ваш дом и оборвал вашу жизнь, — сказал Кадзэ трупу Манасэ. — Но я хочу, чтобы ваш дух знал то, о чем я не счел нужным говорить, пока вы были живы и еще могли найти выход. Я тоже был правителем уезда, как и вы, только мой уезд был в несколько тысяч раз больше, и я надеялся, что по мере процветания моего господина буду процветать и я. Однако мой господин был верен Тайко, Хидэёси. Когда разразилась война за то, кто станет преемником Тайко, он поддержал силы Тоётоми, а не Токугаву Иэясу. Битва, что возвысила вас, Сэкигахара, — это битва, что погубила меня. Мой господин потерпел поражение при Сэкигахаре, а меня даже не было рядом, чтобы умереть вместе с ним. Вместо этого я вел войско обратно к его родовому замку, который атаковал союзник Токугавы. Я прибыл слишком поздно, и замок моего господина был разграблен. Жену и дитя моего господина захватили во время осады. Мне удалось спасти его жену, но не дитя. Под пытками ей сказали, что их дочь продадут в рабство. Горестная судьба ребенка грызла ее, словно крошечный зверек, поселившийся в сердце. Из-за пыток она прожила недолго после того, как я ее спас, но заставила меня пообещать найти ее дитя и освободить.

Кадзэ снова поклонился, коснувшись лбом земли. Он сел и сказал:

— Так что, видите ли, мне жаль, что я принес несчастье в ваш дом и заставил вас совершить сэппуку. Но правительство Токугавы, то правительство, что теперь правит Японией, — не то, к которому я могу обратиться за справедливостью. И мне очень жаль это говорить, господин Манасэ, но вы не были хорошим правителем. Наши верования учат, что гармония и равновесие должны сохраняться, если господин хочет править в согласии с естественным порядком вещей. Тогда крестьяне, торговцы, монахи и другие люди могут понять, что в обществе существует естественная иерархия, и правитель находится на ее вершине благодаря благам, которые он приносит всем, а не только себе. Простите, но вы забыли этот принцип и посвятили свою жизнь собственным удовольствиям и интересам, оставив людей, которые зависели от вас, на попечение некомпетентных магистратов, разбойников и их собственных сил. Вот почему я решил действовать в этом деле, хотя оно касалось лишь смерти одного самурая и одного крестьянина в стране, где сотни тысяч погибли в войнах и от других несправедливостей. Надеюсь, вы простите меня.

Кадзэ поклонился еще раз, а затем встал. Он взял коня господина Манасэ и привязал его к кусту у дороги. Когда правителя уезда придут искать, они найдут коня, а значит, и тело на лугу в лесу.

Кадзэ поправил меч за поясом кимоно, повернулся и пошел по дороге, возобновляя свой много раз прерванный путь прочь из уезда. Исход дела со странным правителем уезда не принес ему ликования, но он шел, вдыхая чистый воздух, глядя на синее небо с белыми клочками облаков, и вскоре стряхнул с себя все тревоги.

Он начал тихо напевать себе под нос старую народную песню и остановился, разглядывая изорванные рукава своего кимоно. Тут-то он и нащупал узелок с сэнбэями, что дал ему юноша в гостинице, и наконец решил их съесть. Он развернул узелок и откусил кусочек рисового крекера. Тот за столько времени немного зачерствел, но все еще оставался вкусным. Он уже хотел было выбросить лоскут, в который был завернут крекер, как вдруг замер, выронив еду и схватив ткань обеими руками.

Там, на изнанке, был изображен мон — три цветка сливы.

Это был мон его господина и госпожи. Это был мон с одежды девочки, которую он искал. Возможно, лоскут принадлежал кому-то другому из разбросанного по свету клана Кадзэ, а возможно, это была просто тряпица, невесть как попавшая в руки странной троицы, одержимой местью. А может… только может быть… это была та самая осязаемая нить, что связывала эту троицу и девочку, которую Кадзэ искал уже больше двух лет.

Странная троица опередила Кадзэ на много дней, но он знал, куда они направляются: на великую Токайдскую дорогу.