Смерть на перекрестке

ГЛАВА 1

В горах затаился туман.

Под сырым пологом сжался

Кролик.

Япония, шестнадцатый год правления императора Го-Ёдзэя (1603)

— Ты готов умереть?

Лицо юного самурая окаменело от гнева; бросая вызов, он брызгал слюной. Услышав слова юного мечника, трое из четырех пассажиров крохотной лодки вжались в борта, словно пытаясь уклониться. Четвертый же — тот, на кого и обрушилась ярость самурая, — невозмутимо сидел на корме, рядом с лодочником. Гребец перестал грести, как только ссора начала разгораться.

— Ну! Почему ты не отвечаешь? Я ученик школы фехтования Ягю, и я бросил тебе вызов!

Прежде чем ответить, крепкий мужчина на корме не спеша стер рукавом кимоно каплю слюны, попавшую ему на тыльную сторону ладони. Другой рукой он придерживал единственную катану в простых черных ножнах. Он, без сомнения, был самураем, но голова его не была выбрита по воинскому обычаю, и всем своим видом он походил на ронина — самурая без господина, скитающегося в поисках службы.

Незадолго до этого пятеро — два самурая, два крестьянина и купец — собрались на берегу в ожидании переправы. Всех их свела вместе общая нужда — пересечь реку. Вместо того чтобы вежливо представиться старшему самураю, юнец немедленно принялся расписывать свое обучение в школе фехтования Ягю и свое мастерство владения мечом. Поначалу крестьяне и купец слушали его с интересом, ведь в воинской культуре умение владеть мечом ценилось превыше всего. Но едва лодка отчалила, хвастовство юноши стало совсем непомерным. Он потребовал от второго самурая подтвердить, что школа Ягю — величайшая в стране. Когда мужчина средних лет промолчал, юнец разволновался, приняв молчание старшего за осуждение как его школы, так и его собственного мастерства. Вскочив на ноги, он встал на носу плоскодонки лицом к старшему самураю и положил руку на рукоять одного из двух мечей, заткнутых за пояс.

— Почему ты не отвечаешь? Ты готов умереть? — взвизгнул юнец.

Второй воин задумчиво посмотрел на задиру; его густые черные брови сошлись на переносице.

— Истинный самурай всегда готов умереть, — произнес он. — Но моя школа фехтования совсем иная. Подобно Цукахаре Бокудэну, я принадлежу к школе «Без Меча» и совершенно уверен, что такого, как ты, можно одолеть и с ее помощью.

— «Без Меча»? — переспросил юноша. — Нелепость! Как может самурай драться без меча? Ты переполнил чашу моего терпения! Я требую, чтобы это дерзкое оскорбление было смыто кровью. Я вызываю тебя на поединок!

— Хорошо, — сказал старший. Он указал на небольшой островок посреди реки. — Лодочник, причаль там. Для поединка место подходящее.

С искаженным от страха лицом лодочник кивнул и направил лодку к острову. Он стоял на корме, одним длинным составным веслом одновременно и правя, и толкая судно вперед; весло ходило за лодкой, точно рыбий хвост. Как только лодка ткнулась в берег, юноша выпрыгнул на песчаную отмель. Он тут же выхватил катану, отбежал на несколько шагов вглубь острова и застыл в боевой стойке: меч в обеих руках, острие нацелено в глаза противнику.

— Давай! — крикнул он самураю в лодке. — Посмотрим, как твоя нелепая школа «Без Меча» одолеет ученика Ягю!

Второй спокойно поднялся и передал свой меч лодочнику.

— Держи, — сказал он. — Для этого поединка мне и вправду не нужен меч.

Лодочник неловко потянулся за мечом, выпустив из рук весло. Но прежде чем оно с грохотом упало на дно лодки, самурай подхватил его, вынул из уключин, державших его на корме, и с силой оттолкнулся от острова.

— Что ты делаешь?! — завопил юнец.

— Я побеждаю тебя с помощью школы «Без Меча». Если бы ты и вправду учился у Ягю, то знал бы, что фехтование — это не просто умение убивать. Это развитие всех способностей, включая разум. А теперь, благодаря твоей глупости и не прибегая к мечу, я могу продолжить свой путь и заодно избавиться от докучливого спутника.

Лодка уже отошла от острова и плыла по течению, когда юный самурай добежал до берега.

— Думаю, холодная ванна пойдет тебе на пользу, — крикнул ему вслед старший, видя, как тот бежит по кромке воды. — Как ушат холодной воды остужает пыл похотливых псов, так и тебе не помешает охладиться. Спесь еще никому не шла на пользу — ни самому гордецу, ни окружающим.

Быстрое течение уносило лодку все дальше. Прежде чем юноша достиг края песчаной косы, лодка была уже слишком далеко, чтобы ее догнать. Обезумев от гнева, он запрыгал по щиколотку в воде, размахивая мечом и глядя, как удаляется лодка. И тут он услышал то, чего больше всего на свете боится любой самурай, поглощенный мыслями о собственной чести и значимости: пассажиры лодки смеялись над ним.

***

Угольщика Дзиро заботило многое, но только не смерть. Он опаздывал, и постоянные покупатели станут его бранить, если им придется топить свои хибати ветками и сучьями вместо угля, чтобы согреть воду для утреннего чая. Хуже того, если уголь понадобится в господском доме, Дзиро изобьют, не явись он вовремя. Господин не отличался ни терпением, ни пониманием. Несколько деревенских уже познали дубинки господских слуг, и Дзиро не горел желанием пополнить их число.

Вокруг туман цепко держался за зубчатые складки, что образовывали горные ущелья и долины. Сквозь низко лежащую белую дымку проступали рваные силуэты черных сосен и красноватых криптомерий, похожие на загадочные письмена богов, начертанные резкими мазками стволов и ветвей на переливчатой серебряной бумаге.

Солнце взошло уже с полчаса как, но его лучи еще не пробились на дно долины с ее крутыми склонами. В синем полумраке затянувшегося рассвета Дзиро бесшумно шагал по узкой тропе, находя дорогу скорее по привычке и наитию, чем глазами.

За спиной у него висела огромная плетеная корзина, доверху набитая углем. Корзину поддерживали скрученные из летней травы и подбитые рваной ветошью лямки. От корзины к налобной повязке тянулась веревка — она помогала уравновесить груз и принять на себя часть его веса. На Дзиро была лишь домотканая набедренная повязка, но, несмотря на утреннюю горную прохладу, от непрерывного бега с тяжелой ношей он взмок.

Шлеп, шлеп, шлеп… Его босые ступни, покрытые броней из твердых мозолей, нажитых за пятьдесят лет жизни, хлопали по земле тропы, отбивая мерный ритм, что дополнял раскачивающуюся походку Дзиро. Он использовал колебания тяжелой корзины, чтобы легче спускаться по тропе, перенося вес то на одну, то на другую сторону. Долгие годы опыта научили его не бороться с маятниковой силой инерции, а подчинять ее себе. Так Дзиро относился и к жизни. Каждому японскому ребенку приводили в пример гибкий бамбук, способный пережить бурю, которая сломает несгибаемое дерево, и наставляли следовать этому примеру.

Он шел быстро. Возможно, все-таки не опоздает.

Про себя он начал репетировать речь. От природы Дзиро был человеком неразговорчивым, но его побочный промысел — продажа угля в маленькой деревне Судзака — заставлял его общаться с покупателями. Порой это было самой трудной частью его маленького дела, потому что слова давались уму и языку Дзиро нелегко. Когда он не продавал уголь, то возделывал землю, и жизнь пахаря он предпочитал жизни торговца.

Работая в поле, он мог целыми днями не издать ни звука, разве что изредка крякнуть, вонзая мотыгу в особо упрямый ком земли. Нежным зеленым росткам, чтобы явить свою щедрость, нужны были лишь ласковое прикосновение, солнечный свет да вода, и для их роста не требовалось елейных слов. Птиц и кроликов пугала громкая человеческая речь, а привычное молчание Дзиро позволяло ему скользить в их мир и выходить из него, почти не тревожа его обитателей. Когда человек говорит, он не может слушать тихий шелест высокой травы под налетевшим ветерком или пенную музыку ближнего ручья. Вокруг было столько всего, что стоило слушать, и потому Дзиро без труда хранил молчание. Трудности всегда возникали в общении с людьми.

Будучи таким молчуном, Дзиро всегда дивился, как ему удалось жениться на Юко. Впрочем, его женитьбу устроили почти без слов — по крайней мере, с его стороны.

Мать Дзиро умерла меньше чем через год после отца, когда он был еще подростком, и деревенские старухи взяли в свои руки устройство его брака. В крестьянской деревне мужчины и женщины трудились сообща, и то, что Дзиро нужна жена, было само собой разумеющимся, даже если он сам ничего для этого не делал. В знатной семье брак был бы устроен через посредников, с тонкими намеками, «случайной» встречей и официальными свахами, но в суровой деревенской жизни все решалось прямее — за общим плетением соломенных сандалий.

Брали пучок соломы, скручивали его в моток. Затем этот моток сплетали с другими, создавая грубую основу сандалии. Потом из веревок или полосок ткани делали завязки. Несмотря на неказистый вид, такая обувь выходила на удивление прочной и удобной. Этим старухи деревни занимались сообща. У дела был практический результат в виде сандалий, но куда важнее была возможность собраться неформальным советом для женщин, обладавших в деревне немалым влиянием.

— Кого сосватаем Дзиро? — без обиняков спросила одна из старух, хватая пригоршню соломы.

— Выбор-то невелик, — сказала другая, повторяя то, что все и так знали.

— А как насчет дочки бондаря? — задумчиво предложила третья, выдвигая пробную кандидатуру.

— Она девка гулящая, — отрезала Старая Бабка, старейшая в деревне. — Дзиро и без матери несладко придется. Любая жена без строгой свекрови — беда, а с этой девкой и сильная рука не управится.

— А как насчет моей дочери? — тихо спросила мать Юко. Это предложение прозвучало как гром среди ясного неба. Остальные женщины опешили. Мозолистые руки перестали плести солому. На изрезанных морщинами и потемневших от солнца лицах отразилось удивление и даже потрясение.

Дзиро не был красив, и надел у его семьи был далеко не самый большой, так что было поразительно, что мать Юко дала понять, что ее дочь свободна. Юко была одной из самых красивых девушек в деревне, хотя в свои пятнадцать лет она уже немного пересидела в девках. Все полагали, что мать Юко ждет для дочери исключительной партии, а может, даже надеется, что красавица приглянется какому-нибудь господину или самураю и станет наложницей богача.

Другие деревенские женщины считали Юко слишком умной и слишком красивой для Дзиро, о чем и заявили. Но мать Юко видела в юноше доброту, благое сердце и трудолюбие, и знала, что в этом браке Юко не будут обижать и, скорее всего, верховодить будет она сама. Она этого и хотела, потому что из всех восьмерых ее детей Юко была любимицей.

Предложение взять Юко в жены было сделано Дзиро небольшой делегацией деревенских старух, явившихся к его хижине однажды утром, прежде чем он ушел работать на рисовое поле. Ошеломленный юноша, еще не оправившийся от смерти родителей, просто принял общую мудрость деревенских старух и кивнул в знак согласия. Через несколько дней устроили скромный свадебный пир, где жителей деревни угощали сакэ, тофу и рыбой. Юко прислуживала за столом и проследила, чтобы каждый гость ушел домой с небольшим свертком еды, завернутой в широкий лист. Убравшись после пира, Юко переехала в хижину Дзиро, и их брак стал считаться заключенным — в ожидании первенца.

Хоть Юко и была умна, сама она тоже не отличалась разговорчивостью, и они с Дзиро составили прекрасную пару. В общем таинстве их молчания они прошли через все ступени: неловкое привыкание, пробуждение страсти, а затем любовь и дружбу. Вскоре деревенские старухи уже с гордостью взирали на союз этой пары как на собственное творение, забыв о своем первоначальном скепсисе по поводу брака красивой девушки и нескладного пахаря.

Начать торговать углем вдобавок к земледелию было идеей Юко. Юко всегда была девушкой сообразительной, а до того, как Дзиро занялся этим делом, жителям деревни Судзака приходилось самим совершать долгое путешествие в горы в поисках угольщиков. Женщины постоянно на это жаловались, и в этой жалобе Юко увидела возможность. Она решила, что, взимая небольшую плату, можно получить хорошую прибыль, и при этом другие жители деревни не сочтут, что они с Дзиро уподобились жадным торговцам.

Сначала Дзиро думал, что не справится с этим небольшим приработком. Сил и выносливости ходить в горы за углем у него хватало, но вот продавать его — совсем другое дело. Торговля углем, как и всякая деревенская торговля, требовала целой словесной симфонии. Сперва нужно было кричать: идти по деревне с корзиной и нараспев зазывать: «Уголь! Отборный уголь!» Эта часть, по правде, Дзиро не слишком смущала, ведь крик не был обращен к кому-то конкретно. Но дальше от него ждали настоящего разговора. Когда женщина, услышав его клич, выходила из хижины с корзиной или горшком для угля, она ждала не просто товара, а развлечения.

Любая хозяйка ждала от деревенского торговца учтивого ритуала приветствий и разговоров о том о сем. Часто это становилось главным событием ее дня, возможностью узнать новости и посплетничать. В этом Дзиро чувствовал себя безнадежно и неловко, хотя его покупателями были соседи, которых он знал всю жизнь. Благодаря терпеливой поддержке Юко и ее урокам тонкого искусства деревенских пересудов, Дзиро все же смог добиться скромного успеха в их маленьком деле, и его периодические походы в горы стали естественной частью жизненного уклада, как весенние дожди, посев, жатва и зимние снега.

Юко умерла при родах, пытаясь подарить жизнь их первому сыну, который тоже не выжил. По деревенскому обычаю Юко не считалась по-настоящему женой Дзиро, пока не родила ему ребенка, но от этого его горе не стало меньше. Вопреки своему обыкновению, Дзиро восстал против всех попыток деревенских женщин сосватать ему вторую жену. Он не стал, подобно бамбуку, гнуться под напором общей деревенской мудрости. Он так и не смог выразить причину своего отказа сватовству старух, даже самому себе, но в сердце он любил и лелеял память о Юко и не мыслил, что кто-то сможет ее заменить.

Так больше тридцати лет он и прожил один. И хотя он так и не научился былой красноречивости времен наставничества Юко, он сохранил торговлю углем вдобавок к своему скромному хозяйству. Лишний доход, обычно рисом, а не деньгами, был весьма кстати, потому что позволял покупать вещи, для изготовления которых иначе понадобилась бы помощь жены и семьи. Дзиро знал: не будь он единственным угольщиком в деревне, его дело наверняка бы захирело из-за его неумения вести беседу, но никто другой, похоже, не желал браться за этот тяжелый, а порой и опасный труд.

Этим утром он терзался, ведь ему предстояло держать речь перед каждым покупателем, и в ответ на него обрушится град брани и гнева. Он поднимал цены.

Накануне он ходил в горы за углем к одному из одиноких угольщиков. В тот миг Дзиро как никогда пожалел, что не владеет даром красноречия: ему объявили, что цена на уголь удваивается из-за угрозы со стороны разбойников босса Куэмона.

Вместо внятного возражения Дзиро смог лишь нахмуриться и уставиться на угольщика с немым укором. Наконец, он выдавил:

— Слишком дорого. Куплю у другого.

— Других нет, — ровным голосом ответил угольщик. — Кинтаро на прошлой неделе убили, и теперь в этих краях только я уголь жгу.

Дзиро воспринял эту новость с удивлением.

— Убили?

— Разбойники хотели соли и мисо, а Кинтаро, видно, заупрямился. Когда я его в последний раз видел, он говорил, что соль у него на исходе. Наверное, подумал, что если отдаст бандитам все, что есть, то не сможет сделать подношение Богу Очага, когда будет жечь уголь. Бака! Дурень! Когда они приходят и велят что-то отдать, я просто отдаю. Соль, мисо или сакэ всегда можно достать еще. А жизнь одна. — Угольщик развел руками во всемирном жесте беспомощности. — Глупо с ними драться.

— Порядка совсем не стало.

— Да, и мы знаем почему, — сказал угольщик, оставив долгую паузу, словно приглашая Дзиро развить мысль.

Дзиро промолчал. Он не станет вести пустые разговоры, если того не требует покупатель, да и знал он, что не стоит критиковать управление уездом нового господина. Обдумав другие варианты и не найдя ни одного, он протянул сосуд с домашним сакэ и сказал:

— Вот.

Угольщика не удивил такой резкий переход от делового разговора к подарку. В сложном танце японской торговли одно обычно сопутствовало другому, хотя Дзиро и не был самым искусным исполнителем в этом балете.

— Спасибо! — с ухмылкой сказал угольщик. — Знаю, денег на новую, повышенную цену ты, небось, не прихватил. Я тебе в долг отпущу, заплатишь, когда в следующий раз за углем придешь. Идем! Погрейся у огня. Должно быть, замерз по дороге из деревни.

Дзиро принял приглашение и провел ночь за выпивкой с угольщиком. Сакэ было густым и сладким, в нем еще плавали зернышки перебродившего риса. Угольщик, проведший в горах в одиночестве не одну неделю за валкой деревьев для угля, оказался словоохотлив. Дзиро отвечал мычанием и короткими фразами, но угольщика это не смущало. Японцы верят, что в общении участвует все существо, а не только слова, и мычание и жесты Дзиро после нескольких чарок казались угольщику не менее красноречивыми, чем слова любого другого собеседника, какого только можно пожелать.

Из-за выпивки Дзиро проснулся позже, чем планировал. Было еще предрассветно, но с возвращением в деревню он уже опаздывал. Небо было еще черным, и знакомые звезды совершали свое величавое шествие по небесам. Над вершиной горы Фукуто Дзиро увидел, как близко сошлись звезды Двух Влюбленных. Они уже соединились в своем ежегодном поцелуе, знаменующем приход осени, хотя погода все еще цеплялась за последние дни лета.

В спешке Дзиро подхватил корзину с углем и отдал угольщику все деньги, что принес с собой. Теперь, торопясь по тропе назад к перекрестку и деревне, он ломал голову, как лучше объяснить покупателям повышение цен. Как обычно, неумение обращаться со словами подвело его, и он не мог придумать подходящей речи, которая смягчила бы удар. Когда солнце поднялось выше, сжигая остатки тумана, застрявшего на дне горной долины, и обнажая низкорослый кустарник хаги, Дзиро все еще бился над этой задачей.

Дзиро был так поглощен сочинением речи о повышении цен, что, добравшись до перекрестка, чуть не налетел на тело, проступившее сквозь редеющую серебристую дымку, прежде чем заметил его.

Тело лежало на боку в самом центре развилки. Здесь сходились четыре тропы. Одна вела на восток, в деревню Судзака, где жил Дзиро. Другая уводила на север, за пределы этих мест, в провинцию Удзэн и к дальним рекам. Третья шла на юг, к деревне Хигаси и провинции Рикудзэн, а последняя, та, по которой шел Дзиро, — на запад, вглубь гор, к горе Фукуто.

Это был мужчина, лет тридцати с небольшим. Он был одет в коричневое кимоно и серые хакама — штаны. Одежда путника. Ноги были раскинуты, одна сандалия отсутствовала. Вторая, едва державшаяся на ноге, была из грубой веревки — такие носят странники или паломники.

Волосы его были собраны в узел, как у торговцев. Лицо его исказила боль, а глаза были крепко зажмурены, словно он мог избежать тьмы смерти, заслонившись от нее тьмой, сотворенной им самим.

В спине у него торчала стрела. От того места, куда она вошла, расползлось кровавое пятно — оно тянулось параллельно земле вверх, к голове мужчины. Стрела была добротная, с прямым древком из гладкого темного дерева и аккуратно подрезанными серыми перьями.

Дзиро не раз видел смерть. Иногда — насильственную. Трудно было не видеть насильственной смерти, живя в стране, где триста лет смертоносных междоусобных войн оставили свое наследие. И все же эта внезапная и неожиданная встреча с мертвым телом выбила его из колеи.

Он резко затормозил; тяжелая корзина с углем уперлась ему в спину и плечи. Привычным движением он откинулся назад, одновременно ставя корзину на землю и сбрасывая с плеч и головы лямки. Он несмело приблизился к телу, еще раз убеждаясь, что человек не дышит. Дзиро присел на корточки, ткнул мертвеца и окликнул:

— Эй! Ты!

Никакого движения. Он коснулся лица мужчины. Щека была холодной и безжизненной.

Дзиро охватила досада. Этим утром, когда житейские заботы вроде опоздания или объяснения насчет новых цен казались такими важными, эта находка стала источником новой, куда большей тревоги. При таком беззаконии, что творилось в уезде, он не удивился бы, если бы скоро трупы начали валяться прямо посреди деревни.

Нужно было решать, что делать. Проще всего было бы не обращать внимания на тело и идти дальше в деревню, но следующие путники на перекрестке непременно донесут о находке, и Дзиро могли каким-то образом приплести к убийству.

Разумеется, если он сообщит, ему придется иметь дело с магистратом Нагато, а это обернется новыми хлопотами и неприятностями. Может, даже побоями, если магистрату-самодуру взбредет в голову его избить, просто так. Дзиро вздохнул. Какая напасть!

Внезапно позади раздался шорох — кто-то шел по тропе, ведущей в Удзэн. Дзиро обернулся и увидел, как из-за поворота показался человек. Как и мертвец, он был одет в кимоно и хакама путника. Но в отличие от мертвеца, этот незнакомец был явно самураем. Через плечо он небрежно перекинул катану в ножнах, придерживая рукоять одной рукой. Черный лак простых ножен поймал яркое утреннее солнце, и Дзиро завороженно уставился на блеск.

Едва завидев Дзиро, незнакомец нахмурился, и его густые брови грозно сошлись на переносице.

— Нани? Что? — спросил он, ускоряя шаг.

На миг у Дзиро мелькнула мысль схватить свою корзину, но он тут же ее отбросил. Он вскочил на ноги и проворно перепрыгнул через тело. А затем со всех ног, ни разу не оглянувшись, помчался по тропе к деревне.

Самурай подошел к трупу и остановился. Несколько мгновений он рассматривал тело, а затем задумчиво посмотрел в ту сторону, куда умчался Дзиро.