Смерть на перекрестке

ГЛАВА 20

Мертвый птенец,

Не успевший ни почистить перья, ни улететь на юг.

Жизнь — драгоценный дар.

День был прекрасный. Глубоко в лесу пели птицы, и легкий ветерок шевелил душистую хвою на деревьях вдоль дороги. Кадзэ медленно шел, чутьем охотника осматривая окрестности. Он искал следы копыт, ведущие с дороги, или какие-либо другие признаки деятельности.

Он никак не мог взять в толк, зачем кому-либо — будь то человек или демон — ехать из Судзаки в Хигаси, а затем возвращаться к перекрестку. И все же он был убежден, что человек, привязанный к коню «демона», был тем самым мертвецом, которого он нашел. Тело бросили на перекрестке, по времени все сходилось, а полоса крови на спине убитого, идущая параллельно позвоночнику, могла появиться оттого, что тело лежало поперек спины коня.

Кадзэ был уверен, что причина окольного пути из Судзаки к перекрестку крылась где-то на дороге от Хигаси. Может, демон встретил кого-то на этом пути, а может, была другая причина. Несмотря на желание поскорее двинуться в Рикудзэн, чтобы выяснить, не закончится ли там его поиск девочки, он решил провести утро, обследуя дорогу от Хигаси к перекрестку.

Тщательный осмотр дороги ничего не дал, и он уже злился на себя за потраченное время, когда, завернув за поворот, увидел впереди перекресток. И замер. Там, на дальнем перекрестке, посреди дороги, виднелась крошечная сгорбленная фигура.

Он быстро преодолел оставшееся расстояние, но у самого тела остановился. Это был молодой человек, лежавший ничком на дороге, со стрелой, торчащей из спины. Он очень походил на тело, которое Кадзэ нашел на том же месте всего несколько дней назад.

Кадзэ подошел и наклонился, чтобы убедиться, что человек мертв. Повернув голову юноши, он замер, вглядываясь в безжизненное, перепачканное грязью лицо, искаженное предсмертной мукой. Это был Хатиро, юноша, которому Кадзэ дважды даровал жизнь. Мертвые глаза Хатиро смотрели на Кадзэ, тусклые и замутненные.

Кадзэ осторожно закрыл ему глаза. Он взглянул на стрелу, оборвавшую молодую жизнь, и убедился, что она того же типа, что и та, которой убили неизвестную жертву несколько дней назад. Он осмотрел место вокруг тела и увидел следы лошадиных копыт. По следам он определил, что тело привезли на перекресток прямо из деревни Судзака. Почему на этот раз тело привезли напрямую, а не окольным путем через деревню Хигаси, Кадзэ не мог понять. Да и вообще, зачем привозить тела на перекресток, было для него загадкой.

Он огляделся и нашел крепкую палку. Он подобрал ее и принялся копать неглубокую могилу, недалеко от свежей могилы предыдущей жертвы.

Закончив хоронить мальчика, он вырезал еще одну статуэтку Каннон. Когда он вырезал статуэтку для разбойников, ему с трудом удалось закончить лицо. Встреча с обакэ покойной госпожи нарушила его душевный покой, и он не смог завершить изваяние Богини Милосердия. С этим мальчиком у него не возникло проблем. Знакомое лицо Госпожи, прекрасное и безмятежное, возникло под острием его маленького ножа. Поставив статуэтку над неглубокой могилой Хатиро, Кадзэ дважды хлопнул в ладоши и низко поклонился. Когда он выпрямился, на его лице застыла усталая печаль.

Позже той ночью Дзиро готовил себе ужин, когда услышал тихий стук в дверь. Он замер, не уверенный, слышал ли он что-то на самом деле. Стук повторился. Дзиро подошел к двери и спросил:

— Кто там?

— Друг.

Дзиро наклонился и отодвинул палку, подпиравшую дверь. Он чуть приоткрыл ее, чтобы убедиться, что не ошибся в том, кому принадлежит голос. Он тихо хмыкнул от удивления и распахнул дверь настежь. Кадзэ вошел в хижину Дзиро и быстро закрыл за собой дверь.

— Пробраться незамеченным в маленькую деревню труднее, чем в замок даймё, — заметил Кадзэ, подходя к очагу и усаживаясь.

— Что вы здесь делаете? Мне сказали, вы ушли.

— Я и ушел. А теперь вернулся. Я хочу пожить у тебя несколько дней.

— Зачем?

— Я хочу понаблюдать за деревней, а лучшее место для этого — сама деревня.

— Для чего?

Кадзэ вздохнул.

— Здесь что-то не так. Это разрушает мое ки — мою гармонию и равновесие. Меня это тревожит, и я хочу восстановить эту гармонию.

— О чем вы говорите?

Кадзэ улыбнулся.

— Скажем так, мне нужна услуга. Я хочу понаблюдать за деревней, за магистратом, за старостой Итиро и, может, за той блудницей, Аой. Если меня здесь поймают, у тебя могут быть неприятности. Я покинул господина Манасэ, и, уверен, он раздосадован. Именно потому, что господин Манасэ, без сомнения, раздосадован моим уходом, я и пробрался сюда незамеченным. Так что самый могущественный человек в уезде не обрадуется, если узнает, что я вернулся и шпионю за здешними людьми. И он также не обрадуется тебе, если узнает, что я шпионю из твоего дома. Это может быть опасно, и ты рискуешь снова оказаться в той тесной клетке. Если откажешь, я пойму.

Дзиро снова повернулся к своей стряпне.

— Придется подождать с ужином. Я не ждал гостей и приготовил только на одного.

— Хорошо.

На следующее утро Дзиро проснулся в привычный час. Знакомый мрак его дома окутывал его. С другой стороны помоста он слышал медленное и ровное дыхание самурая.

Дзиро поднялся, сбросив с себя стеганое одеяло. Он постоял, еще раз прислушиваясь к самураю, и, убедившись, что гость не замечает его ночного бдения, двинулся к двери.

С преувеличенной осторожностью отодвинув дверь своей хижины, Дзиро проскользнул в холодную ночь, как только проем стал достаточно широким. Он осторожно задвинул дверь на место.

Бархатная ночь с неожиданной резкостью впилась в его плоть. Он было подумал вернуться в хижину за курткой, но передумал. Он не хотел, чтобы самурай знал о его делах, так же как не хотел, чтобы об этом знала остальная деревня. Он стыдился своего ночного ритуала, зная, что другие сочтут это признаком слабости, недостойным настоящего мужчины, но ничего не мог с собой поделать.

Луна убывала, но после полной темноты хижины Дзиро казалось, что света почти достаточно, чтобы различать детали на земле. Впрочем, Дзиро не нужно было видеть свой путь. Он знал его по бесчисленным повторениям, за более чем девять тысяч походов к одному и тому же месту.

Он обогнул деревню и поднялся на соседний холм. Сосны обступили его, но он знал расположение каждого ствола и быстро взобрался по тропе на вершину. Там, на естественной поляне, находилось деревенское кладбище.

Дзиро подошел прямо к большому камню, рядом с которым стоял камень поменьше. Когда он только начинал свои походы на кладбище, он боялся призраков, но теперь ему казалось, что духи всех усопших одобряют его поступки, и он чувствовал себя в этом царстве мертвых в большей безопасности, чем где-либо еще на земле.

Он присел на корточки перед двумя камнями.

— Аната, — нежно произнес он. — Дорогая.

Он протянул руку и коснулся камня, увековечившего память его жены, умершей более двадцати пяти лет назад. Затем он нежно погладил камень, отмечавший могилу его сына, который пережил свою мать всего на два дня.

— Как ты, дорогая? — прошептал Дзиро. — Самурай вернулся и живет у меня. Он странный, но у него доброе сердце, и он мне нравится. Новостей у меня немного. В деревне стало спокойнее, когда не стало босса Куэмона, но я не понимаю, что задумал самурай. — Дзиро покачал головой. — Самураи! Вечно начинают войны, на которых гибнут крестьяне. Такая досада, нэ?

Он замолчал и почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Те же слезы, что приходили каждый день на протяжении более двадцати пяти лет, оплакивая потерю жены и сына. Это была слабость, Дзиро знал. Мужчина должен был терпеть, проявляя силу в несчастье. Но Дзиро ничего не мог с собой поделать. Когда умерла его жена, умерла и часть его самого. Он чувствовал себя неполным без нее, и лишь здесь, в ее присутствии, он снова обретал целостность.

У богатого человека в доме мог быть алтарь, чтобы призывать духов мертвых звоном прекрасного медного колокольчика. У Дзиро были лишь звезды, сосны и два грубо отесанных камня, символизировавших его жену и новорожденного сына. И все же ежедневное посещение жены давало ему чувство умиротворения и целостности, готовность вынести еще один невыносимый день, пока карма не позволит ему присоединиться к ней.

В самой густой тени деревьев стоял Кадзэ и наблюдал за Дзиро. Он был достаточно близко, чтобы слышать разговор Дзиро с мертвыми, и сразу понял, что означают эти два камня. Он бесшумно отступил глубже в лес, чтобы вернуться в хижину и притвориться спящим к возвращению Дзиро.

Так разрешилась загадка, куда угольщик уходил каждую ночь. Кадзэ не знал, была ли «дорогая» женой, матерью или возлюбленной, но было ясно, что Дзиро все еще духовно связан с ней. Кадзэ не видел слез Дзиро, но по прерывистому дыханию угольщика понял, что они были.

Кадзэ подумал о своей жене, убитой вместе с сыном и дочерью, когда его замок пал перед силами Токугавы. Она умерла смертью самурая, убив собственных детей, чтобы их не схватили и не пытали, а затем вонзив лезвие кинжала под подбородок, в самое горло. Спасшиеся слуги говорили, что она ни на миг не усомнилась, когда поняла, что все потеряно. Она удалилась в главную башню замка и сделала то, что должна была, приказав слугам поджечь башню чистым голосом, что ни разу не дрогнул, — так рассказывал старый слуга, которому было велено сообщить о ее смерти, а не разделить ее участь.

Это была прекрасная и храбрая смерть. Но Кадзэ желал, чтобы в ней было меньше от дочери и жены самурая и больше от женщины. Он желал, чтобы она нашла способ выжить после падения их замка, пока он сражался с Токугавой. Он почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, особенно когда думал о сияющих глазах своих детей. Теперь, годы спустя, Кадзэ поймал себя на том, что согласен с угольщиком. Самураи вечно начинают войны, а в них всегда гибнут крестьяне и другие невинные. Когда-то ему казалось таким логичным и разумным, что бусидо, путь воина, — это естественный путь для мужчины. Теперь он сомневался, особенно когда думал о потерях, которые принес этот путь.

Когда Дзиро вернулся в хижину, он застал самурая все еще крепко спящим, дышащим медленно и ровно. Дзиро не знал, что дыхание самурая скрывало скорбь, столь же глубокую, как его собственная, и слезы, столь же горькие и соленые, как те, что крестьянин проливал каждую ночь в лесу. Он погрузился в сон без сновидений.

Дзиро проснулся рано и потянул затекшие кости. Сев, он с удивлением увидел, что самурай уже не спит. Дзиро кивнул ему и взвалил на спину свою тяжелую корзину с углем. Еще раз кивнув на прощание, Дзиро вышел из хижины, чтобы обойти своих покупателей. Жизнь в деревне шла своим чередом, ведь природа и выживание не знают праздников, но после гибели босса Куэмона на лицах людей появились улыбки, а в походке — легкость.

Несмотря на грызущую его опасность от присутствия самурая в его хижине, Дзиро в то утро тоже был необычайно словоохотлив и даже перекинулся парой слов с несколькими покупателями. К тому времени как он вернулся в хижину, его корзина значительно полегчала.

Он вошел в полумрак своего жилища и с удивлением увидел самурая, сидящего в позе лотоса, с закрытыми глазами и сложенными на коленях руками. Он ожидал застать его ушедшим или, по крайней мере, подглядывающим сквозь деревянные ставни в поисках того, что заставило его вернуться в деревню.

Кадзэ не открыл глаз и не шелохнулся, когда Дзиро вошел. По тяжелому звуку шагов он понял, что это старый угольщик, все еще тащивший свою большую корзину. Дзиро на мгновение замешкался в дверях, затем закрыл за собой дверь и сбросил корзину. Он прокашлялся.

— Простите, самурай-сан, не хотите ли чего-нибудь поесть?

Кадзэ резко открыл глаза.

— Отчего ты стал таким официальным? Я уже знаю, какой ты грубый и неотесанный.

Дзиро почесал в затылке и усмехнулся.

— Вы были так тихи и неподвижны, что я не был уверен, стоит ли вас беспокоить.

— Я размышлял. Проснувшись сегодня утром, я понял, что чуть было не совершил ошибку самурая.

— Какую же?

— Спутал суету с действием. Иногда размышление и есть действие. Я пришел сюда, чтобы наблюдать за деревней, но понял, что это наблюдение бесполезно, если не обдумать все, что мне известно, и не выработать стратегию.

— А за чем вы пытаетесь наблюдать?

— Вот об этом мне и следовало подумать. В пылу битвы некоторые самураи носятся, как косяк рыбы, мечась то туда, то сюда, проявляя много суеты, но не убивая слишком много врагов. Великий Такэда Сингэн сидел, держа свой боевой веер, и управлял войсками. Он никогда не двигался, даже когда враг был уже совсем близко. Он мог себе это позволить, потому что выбирал для себя стратегическое место; точку, где решался исход всей битвы. Его звали Гора. Он обдумывал битву и знал, где должна быть размещена Гора. Он не пробовал разные места, как блоха, скачущая по татами. Если уж я Мацуяма, сосновая гора, мне следует взять урок у Сингэна и подумать о том, что я знаю и что хочу увидеть. Тогда я смогу разместить гору в том месте, где, скорее всего, это увижу.

— Вы говорите странные вещи. Иногда я вас не понимаю.

— Ничего страшного. Я и сам себя иногда не понимаю. Давай позавтракаем, а потом я хочу снова вернуться к размышлениям.

Угольщик и самурай разделили простой крестьянский завтрак из холодной просяной каши и горячего супа. После уборки Дзиро откланялся, чтобы пойти работать в поле. Кадзэ кивнул и снова сел в позу лотоса, закрыв глаза и размышляя о том, что он видел и слышал за последние несколько дней.

Его дыхание замедлилось, и все его существо было сосредоточено на значении двух тел на перекрестке. Мысленно он перебирал все, что видел на телах, тщательно отмечая все необычное или неуместное. Он пытался вспомнить точные детали, подобно охотнику, изучающему едва заметные изгибы травинок или слабые отпечатки на твердой почве в поисках своей добычи.

Он пытался мысленно воспроизвести каждый разговор, который у него был с каждым человеком за последние несколько дней, вслушиваясь в слова и интонации и пытаясь вспомнить мельчайшие изменения в выражении лиц.

Он также думал о собственных действиях и понял, что был поспешен. Ему не следовало исключать магистрата как первого убийцу на основании нескольких стрел, схваченных в панике в ту ночь, когда он устроил свой трюк в деревне. У магистрата могли быть стрелы разных типов. Босс Куэмон также был возможным кандидатом: возможно, он убил первого самурая, а кто-то другой убил мальчика. Но вероятно ли, что два разных человека будут использовать для убийства один и тот же тип высококачественных стрел? Даже женщина могла использовать лук, и, если бы она была достаточно близко, не потребовалось бы особого умения или практики, чтобы поразить цель. Так что Аой тоже была под подозрением. Кадзэ знал, что Итиро, вероятно, способен на убийство, если его спровоцировать. Кто знает, что могло его спровоцировать, если бы ему или его семье угрожали? Слишком много вариантов, и спешка — не лучший способ их рассматривать.

Солнце медленно поднялось в зенит и начало свой путь к Китаю. Оно скрылось за вершинами гор, окружавших деревню Судзака, и наступили синие сумерки, время, когда мужчины и женщины возвращались с полей. Прежде чем Дзиро вернулся домой, Кадзэ открыл глаза. Он сказал: «Хорошо».