Смерть на перекрестке

ГЛАВА 17

Тени там, где нет света.

Демоны являются,

Чтобы бередить совесть.

На следующее утро Кадзэ взобрался на дерево, чтобы наблюдать за лагерем с безопасного расстояния. Он видел, как разбойники стоят вокруг догоревшего ночного костра и спорят. Издали они были похожи на марионеток бунраку, разыгрывающих пантомиму. Кадзэ не слышал, о чем идет речь, но ему это и не было нужно.

Человек, которого он принял за босса Куэмона, разносил остальных. С мечом в одной руке он расхаживал взад-вперед, словно полководец, пытающийся вселить отвагу в дрогнувшие войска. Время от времени он останавливался и указывал на лес, где Кадзэ прошлой ночью устраивал свои призрачные фокусы. Куэмон зашагал в том направлении, но, заметив, что за ним никто не следует, остановился.

Он вернулся к своим людям и снова начал речь. Наконец, после долгих уговоров, к Куэмону присоединился сначала один, потом второй, третий и четвертый. Никакие размахивания руками и потрясания кулаками не могли заставить остальных пойти на поиски. Выкрикивая что-то через плечо, Куэмон наконец отправился в лес в сопровождении четверых смельчаков.

Оставшиеся несколько минут стояли, переглядываясь. Сначала один, потом другой начали переговариваться и указывать на лес. Затем, словно по общему сговору, они бросились в лагерь, схватили все, что могли унести, и разбежались по лесу в разные стороны от поискового отряда. В лагере остался лишь тот самый мальчишка, которого Кадзэ пощадил при встрече на дороге и который так любезно уснул на посту. Кадзэ громко рассмеялся и, устроившись поудобнее на ветке, стал ждать дальнейшего развития событий.

Куэмон провел тщательные поиски в лесу, и прошло больше часа, прежде чем он вернулся со своими четырьмя оставшимися последователями. Со своего наблюдательного пункта на дереве Кадзэ смотрел, как Куэмон взорвался, словно фейерверк, запущенный в ночное небо в честь летнего праздника. Сперва он сбил юнца с ног, затем пронесся по лагерю, обнаруживая пропажу, а потом снова подбежал к мальчишке, который только-только поднялся, и снова сбил его с ног. Дрожащей рукой мальчик указал в ту сторону, куда убежали остальные, и Куэмон с четырьмя разбойниками бросились туда.

Кадзэ начал спускаться с дерева, довольный результатами своих действий. С десятью или двенадцатью разбойниками это была бы самоубийственная атака, в лучшем случае сулившая гибель лишь их главарю. Но пятеро — это было возможно. Пятеро бандитов вернутся расстроенными и уставшими после долгой ночи, бесплодных поисков в лесу, а теперь еще и погони за своими бывшими товарищами. И Кадзэ будет готов.

В лагере Хатиро поднялся с земли и на мгновение обхватил голову руками. От ударов Куэмона у него звенело в ушах. Когда остальные разграбили лагерь и в страхе разбежались, у Хатиро был соблазн присоединиться к ним. Но страх перед боссом Куэмоном был сильнее любого страха перед сверхъестественным, и он остался. Судя по ярости на лице босса, он был рад, что так поступил.

Хатиро подобрал копье. Куэмон велел ему охранять лагерь от людей и демонов. Свой приказ Куэмон подкрепил угрозой вырезать Хатиро все его мужское естество и скормить демону, если по возвращении он не застанет его начеку. От одной мысли об этой угрозе Хатиро поежился.

Когда головная боль утихла, он понял, что дискомфорт в животе — это не угроза босса Куэмона, а зов природы. Хатиро набрал горсть листьев для подтирки и направился в ту часть леса, которую разбойники использовали как отхожее место. Хотя нужда становилась все более настоятельной, Хатиро осторожно вошел в лес, оглядывая каждое дерево и куст, чтобы убедиться, что там не прячется какая-нибудь ужасная тварь.

Наконец, найдя место, которое показалось ему безопасным, Хатиро подоткнул кимоно и развязал набедренную повязку. Затем он собрал полы кимоно на талии и присел на корточки, положив копье на колени.

Он только начал свое дело, как почувствовал, что что-то щекочет ему шею сзади. Он махнул рукой, чтобы отогнать назойливое насекомое, но рука его ударилась о плоскую сторону лезвия меча. Вздрогнув, Хатиро попытался встать и схватиться за копье. Но не успел он этого сделать, как копье было выбито у него с колен ногой в сандалии, а рука на плече заставила его снова присесть.

— Уж лучше закончи то, что начал, — произнес хриплый голос из-за спины. — Твоему боссу еще долго возвращаться.

Позже в тот же день Куэмон пожалел, что не встретил демона. Лишь схватка с демоном могла бы изгнать из него гнев. Он так и не догнал тех, кто унес деньги и прочее добро из его лагеря. Правда, основная часть его сокровищ все еще была спрятана в хижине, но его бесило, что эти жалкие черви, которые ничего не знали о разбое, пока Куэмон не взял их под свою опеку, обокрали его.

Оставшиеся люди были грязны и измотаны бесплодной погоней и утренними поисками, но они знали, что во время долгого пути обратно в лагерь лучше не жаловаться. Каждый хмурый взгляд, каждое фырканье, каждое проклятие давали понять, что сегодня не тот день, чтобы жаловаться боссу на что бы то ни было.

День почти закончился, и красное солнце било прямо в глаза, когда Куэмон вернулся в лагерь. Из-за слепящего света он не сразу разглядел, кто был в лагере.

На солнце стояла фигура с обнаженным мечом. Сначала Куэмон подумал, что это мальчишка, которого он оставил охранять лагерь, но, подойдя ближе, понял, что фигура перед ним слишком коренаста и взросла для юнца. Его шаги замедлились, затем он остановился.

Его усталые люди, увидев, что Куэмон остановился, тоже замерли.

— Почему мы стоим? — осмелился спросить один из них.

— Дурак! Обнажи оружие! — Куэмон подкрепил свой приказ действием, выхватив меч из-за пояса. Три других меча и копье сверкнули в красных лучах заката, когда остальные разбойники приготовили оружие к бою.

Пятеро осторожно двинулись вперед. Кадзэ отметил, что они рассредоточились без приказа, чтобы обойти его с флангов. Он скрепя сердце признал, что босс Куэмон хорошо обучил своих людей. Кадзэ был предельно бдителен, готовый к внезапному натиску любого из них или всех сразу, но пока он был доволен, позволяя им подходить ближе, пока никто не угрожал зайти ему за спину.

— Осторожнее, босс! Это тот самый самурай, о котором я тебе говорил, с дороги на Хигаси.

Мальчишка Хатиро был крепко связан и сидел там, откуда ему все было видно. Кадзэ не стал затыкать ему рот, потому что хотел, чтобы тот предупредил разбойников, кто он такой. Он заметил легкое замешательство в шагах троих, когда Хатиро сказал им, кто он. Хорошо. Именно этого он и хотел: легкого замешательства в решающий момент.

Кадзэ сменил положение меча, приведя его в боевую готовность, обеими руками сжав рукоять. Это действие определенно заставило троих отстать от Куэмона. Один из отставших был слева от Куэмона, двое других — на другом фланге. Кадзэ подождал, пока отставшие не окажутся на целый шаг позади остальных, а затем атаковал.

Разбойники были застигнуты врасплох яростным натиском Кадзэ. Его первый выпад рассек плечо и шею переднего бандита, потому что тот слишком медленно выставил защиту, но вместо того, чтобы сражаться с Куэмоном, Кадзэ использовал тело сраженного разбойника как щит и немедленно обратил свое внимание на двух отставших слева.

Один разбойник парировал его удар, и в лагере раздался характерный звон скрестившихся японских мечей. Вместо того чтобы нанести еще один удар этому бандиту, Кадзэ дугообразным взмахом обрушился на второго, того, что с копьем, застав его врасплох и разрубив сбоку.

Куэмон уже обошел тело умирающего переднего разбойника, но Кадзэ развернулся и бросился на того, кто изначально был за спиной Куэмона. Этот бандит отразил первый удар Кадзэ, но не смог отразить второй, и меч Кадзэ рассек ему плечо и грудь. На мгновение Кадзэ обеспокоился, что его меч застрял в плечевой кости жертвы, но он сумел вырвать его, прежде чем Куэмон и оставшийся разбойник окружили его.

Кадзэ проворно шагнул в сторону, уходя из ловушки, подстроенной двумя разбойниками. Когда он сделал полуоборот, двое оказались слева и справа от него, а не спереди и сзади. Оба бандита замешкались. Кадзэ, который уже тяжело дышал от затраченных усилий, приветствовал эту передышку.

Куэмон впился в Кадзэ взглядом чистой злобы. Он жаждал сразиться с демоном и теперь нашел его в человеческом обличье. Кадзэ ожидал, что Куэмон что-то скажет ему. Вместо этого тот обратился к другому разбойнику:

— Если мы нападем вместе, мы его убьем. Он не справится с нами обоими одновременно.

Куэмон ошибался.

Когда двое разбойников ринулись вперед, Кадзэ быстро отступил назад. Место, куда они устремились, теперь было пусто, и им обоим пришлось изменить траекторию, чтобы атаковать Кадзэ. Вместо того чтобы нападать с двух сторон, они теперь оба оказались перед ним.

Кадзэ поднял меч, чтобы защитить голову, и парировал удары обоих, опустившись на одно колено под их совокупной силой. Куэмон соскользнул своим клинком с меча Кадзэ и отдернул его, чтобы нанести удар. В тот же миг Кадзэ рванулся вперед, ослабив давление на свой клинок и вынося его вперед. Меч бандита, освободившись от меча Кадзэ, рассек пустой воздух, в то время как клинок Кадзэ вонзился ему в живот. Горячая кровь и содержимое желудка брызнули на Кадзэ, когда разбойник издал протяжный стон.

Кадзэ упал на землю и откатился от умирающего. С победным криком Куэмон бросился к Кадзэ и обрушил на него удар сверху. Кадзэ как раз успел закончить перекат, чтобы встретить меч Куэмона своим клинком. Кадзэ выбросил ногу и ударил Куэмона в коленную чашечку, отправив его на землю. Кадзэ рванулся вперед и вонзил меч Куэмону в горло; его клинок пробил гортань и глубоко вошел в землю. Куэмон царапал лезвие, режа руки и издавая ужасный, булькающий звук, в то время как кровь фонтаном била из перерезанной артерии. Он был пригвожден к земле мечом, но все еще пытался подняться, чтобы нанести Кадзэ такой же смертельный удар.

Кадзэ не убирал руки с рукояти меча, не давая Куэмону подняться. Судороги главаря, пытавшегося вырваться из-под клинка, быстро слабели, и наконец он обмяк.

Кадзэ жадно хватал ртом воздух, но каждый вдох был пропитан ужасным смрадом крови и желчи. Этот запах вызывал у него тошноту не только физически, но и своей связью со смертью и тлением, отвратительными для синтоиста. Это было противоречие, которое его мучило. Как воина, его учили убивать или быть убитым, и к каждой битве он подходил с холодностью, что порой пугала его самого. Но когда все заканчивалось, он часто сожалел о последствиях своего мастерства.

В мгновения боя для Кадзэ не существовало ничего другого. Он чувствовал себя более живым, чем в любое другое время, включая любовные утехи. Каждый камешек под ногой был отчетлив и заметен. Каждый мимолетный взгляд противника запечатлевался в памяти. Тяжелое дыхание врага звучало как труба. Оно означало, что его добыча устает и скоро начнет ошибаться или ослабит защиту. Разум Кадзэ был удивительно ясен, опережая события на два, три или четыре хода. И самым важным в мире была победа. Это была единственная цель, единственное бытие, которое он признавал в бою.

Потом, когда он побеждал, возвращалась остальная часть его человечности, вытесненная напряжением схватки. Он оглядывал плоды своего мастерства и чувствовал безмолвную печаль. Он понимал, почему так много воинов в старости становились монахами.

Он видел, как другие воины устраивали пикники после битвы, сидя среди крови, тел и отрубленных конечностей. Для Кадзэ это было немыслимо. Он любил сражаться, но не любил смерть.

Он встал и выдернул клинок из шеи мертвого разбойника. Он тщательно вытер лезвие об одежду убитого. Раздалось несколько стонов умирающих и странное всхлипывание. Он огляделся, чтобы определить источник странного звука, и увидел плачущего юношу.

Кадзэ вышел из лагеря к источнику, где оставил следы дракона. Он сбросил кимоно и сел в небольшую заводь. Ее холод удивил его, но он плеснул водой на тело и лицо, чтобы смыть смрад крови. Он вышел из воды и окунул в нее свою одежду. Когда он выжимал ткань, по воде расплылось багровое пятно. Кадзэ выжал кимоно и, держа его в одной руке, перекинул через плечо. Все еще сжимая меч в другой руке, Кадзэ неспешно вернулся в лагерь разбойников, нагой, если не считать сандалий и набедренной повязки, с невозмутимостью человека, возвращающегося из общественной бани.

Когда он вернулся в лагерь, все разбойники были уже мертвы. Мальчишка все еще плакал и смотрел на приближающегося Кадзэ широкими, испуганными глазами. Кадзэ подошел к связанному юноше и присел на корточки. Он вгляделся в его лицо. Это было широкое, грубоватое лицо крестьянина. По щекам текли слезы, а в одной ноздре пузырился комок соплей.

— И что мне с тобой делать? — спросил Кадзэ.

Мальчик не ответил. Он либо слишком боялся говорить, либо не понял вопроса.

— Я уже сохранил тебе жизнь однажды, там, на дороге, — сказал Кадзэ. — Большинство людей после такого поняли бы, что жизнь разбойника не для них, но ты немедленно вернулся в этот лагерь. Неужели ты не понял, что ты не такой, как они?

— Они никогда не принимали меня за своего, — выпалил мальчик. — Мне разрешали делать только всякую ерунду: охранять лагерь, провожать людей, носить вести или готовить и убирать.

— У тебя был шанс стать одним из них, когда ты должен был ударить меня в спину, но ты не справился.

— Я не провалился!

— Не пытайся отрицать свою неудачу. Этим стоит гордиться, а не стыдиться. Именно из-за этой неудачи я и оставил тебя в живых.

— Я был бы не хуже любого из них! — крикнул мальчик.

Кадзэ рассмеялся.

— Мир и впрямь сошел с ума, раз юноша кичится тем, как он плох. Если я развяжу тебя и дам меч, ты попытаешься подкрасться ко мне сзади и ударить?

Мальчик растерянно посмотрел на Кадзэ, не зная, что сказать.

— Расслабься, — продолжил Кадзэ. — Я не буду тебя проверять. Я готов рисковать жизнью, но не играть с ней. Сначала я соберу все оружие, что увижу, а потом развяжу тебя. А ты выроешь пять могил и похоронишь своих товарищей. Если сделаешь это как следует, получишь в награду жизнь. Я дарую ее тебе во второй раз. На этот раз не потрать ее впустую.

Кадзэ расстелил мокрое кимоно на кусте, чтобы оно высохло, и к тому времени, как он закончил собирать разбросанное вокруг тел оружие, мальчик перестал плакать. Кадзэ разрезал путы и заставил его копать могилы, а сам стал ждать, пока высохнет кимоно. Кадзэ нашел ветку, обтесал ее по своему вкусу и принялся вырезать статуэтку Каннон.

— Как тебя зовут? — спросил Кадзэ, ловко вырезая край одеяния на статуэтке.

— Хати-и-и-м-м, — пробормотал мальчик, так что было трудно разобрать.

— Что?

— Хатиро.

— Восьмое дитя, или родители назвали тебя Хатиро в шутку, хотя ты был первым сыном и должен был зваться Итиро?

Хатиро непонимающе посмотрел на Кадзэ и вдруг понял, что самурай шутит. Он неуверенно улыбнулся.

— Нет, я восьмой ребенок. В нашей семье было четырнадцать, хотя выжило только семеро.

— А я был вторым сыном, — сказал Кадзэ. — Почему ты стал разбойником?

Мальчик перестал копать.

— Другого пути не было, — сказал он. — Солдаты убили мою семью. Они убили всю мою деревню.

— Какие солдаты? — спросил Кадзэ, не поднимая головы.

— Не знаю. — Хатиро на мгновение задумался, а затем добавил: — Они несли знамена, похожие на паука.

Кадзэ замер, а затем медленно поднял голову от своей работы.

— Черное знамя, с белым ромбом в окружении восьми белых бамбуковых листьев, изогнутых посередине? — тихо спросил он.

Хатиро прекратил работу и удивленно посмотрел на самурая.

— Да! Откуда вы знаете?

— Там был высокий худой мужчина в черном крылатом шлеме? Шлем с пластинами вроде этих? — Кадзэ поднес руки к лицу, все еще держа нож несколькими пальцами. Оставшиеся пальцы он растопырил в стороны. — У него мог быть стальной боевой веер для подачи сигналов войскам, — добавил он.

— Откуда вы знаете? Кто он? Вы знаете, почему он уничтожил мою деревню и убил мою семью? — Хатиро разволновался и забыл о страхе.

— Он служит дому Токугава и пришел в твою деревню, потому что правитель твоего уезда, несомненно, был сторонником сил, верных дому Тоётоми, семье покойного Тайко. А что до того, почему он уничтожал и убивал — просто потому, что ему это доставляет удовольствие. Другой причины ему не нужно.

— Вы его знаете?

Лицо Кадзэ исказилось от чистой ненависти.

— Да, я его знаю. Это был господин Окубо. Мы были знакомы в детстве.

Несмотря на всепоглощающее любопытство, реакция самурая напугала Хатиро. Помолчав немного, он снова принялся за работу. Увидев, какое впечатление он произвел на мальчика, Кадзэ постарался взять себя в руки. Наконец, подавив ярость, которую вызвал этот разговор, он попытался сменить тему, спросив:

— Как ты оказался у разбойников?

— Они меня схватили. Сказали, что жизнь крестьянина слишком тяжела. Сказали, что теперь, когда победили Токугава, новые солдаты не нужны, так что другого способа выбиться в люди нет.

— Тогда тебе и не следовало выбиваться в люди. Жизнь крестьянина тяжела, но она может быть долгой. Люди, которых ты хоронишь, погибли из-за той жизни, которую вели. Если бы не я их убил, их убил бы кто-нибудь другой. Они губили этот уезд. Возможно, господин Манасэ собрал бы карательный отряд, чтобы уничтожить их, когда их бесчинства стали бы невыносимы.

— О, Манасэ-сама на такое бы не пошел.

Кадзэ удивленно спросил:

— Почему?

— Потому что Манасэ-сама нуждался в деньгах моего хозяина, босса Куэмона. Манасэ-сама занимал у него много раз.

Кадзэ перестал резать.

— Откуда ты это знаешь?

— Я носил деньги в поместье Манасэ-сама. Я вечно был на побегушках: передавал вести, приводил в поместье людей, которых босс Куэмон ловил на дороге, или носил деньги Манасэ-сама. — Он украдкой взглянул на Кадзэ. — Манасэ-сама, может, очень разозлится, что вы убили босса Куэмона.

— Если так, мне придется с этим разбираться. А тебе сейчас нужно разбираться с могилами, пока не стемнело. Живо!