Смерть на перекрестке

ГЛАВА 11

Слезы каплют, как кровь,на призрачное лицо.

Обакэ

Живут в моей душе.

Ночь была тихой, когда Кадзэ шел от поместья Манасэ к близлежащей деревне Судзака. Покинуть усадьбу оказалось до смешного просто. Манасэ выставил часового, но Кадзэ нашел его мирно спящим: тот сидел на земле, прислонившись к столбу ворот, и возвещал о своем сне раскатистым храпом.

Туман, что раскрашивал землю в то утро, когда Кадзэ впервые вошел в этот уезд, вернулся. Это было тончайшее покрывало, что ловило слабый свет звезд и яркий свет растущей луны, запутывая их в кружении своего зыбкого узора. Кадзэ прорезал это волнующееся полотно, и шаги его оставляли в тумане дыры с пушистыми краями.

Кадзэ оглянулся через плечо и отыскал на луне силуэт кролика, который японских детей учили видеть на ней. Он различил знакомые уши и глаза и улыбнулся. Он на миг остановился, чтобы взглянуть вверх, между соснами, и насладиться волной звезд, что венчала верхушки деревьев и затопила небеса. Нигде звезды не казались такими близкими и достижимыми, как в горах. Любопытный ум Кадзэ задался вопросом, почему в городах вроде Киото звезды кажутся такими плоскими и тусклыми.

Деревья, окаймлявшие тропу к деревне, не давали сбиться с пути в темноте. Кроме того, благодаря чутью, которое развивается у всех, кто близок к природе, он и без деревьев знал общее направление к деревне. Он снова двинулся в путь, наслаждаясь дорогой.

В ночи царила неестественная тишина — особенность, которую Кадзэ замечал и прежде в подобных условиях. Казалось, влажный воздух поглотил обычные звуки леса, оставив в воздухе пустоту, ждущую заполнения. Пока он шел, эту тишину пронзил звук, такой слабый, что ему пришлось остановиться, чтобы убедиться, что он действительно что-то услышал. Звук доносился спереди, оттуда, где дорога изгибалась так, что Кадзэ не мог видеть, что скрывается за поворотом. Он все еще не мог разобрать, что это, но звук определенно был.

Кадзэ опустил руку и плавно высвободил меч; тот со щелчком прошел тугую точку, что крепко держала его в ножнах. Бесшумно ступая, Кадзэ приблизился к повороту, окруженному темными деревьями. Подойдя к изгибу дороги, он смог разобрать звук, который услышал. Плакала женщина. Сгорая от любопытства, Кадзэ завернул за поворот, чтобы увидеть, что там впереди.

Там, посреди дороги, сжавшись в комок, сидела знатная дама в белом кимоно — цвете смерти и траура. Кадзэ легко определил ее положение по длинным волосам и покрою кимоно. Лицо ее было скрыто в ладонях, а волосы каскадом ниспадали на плечи. Кадзэ отчетливо слышал, что она рыдает. Из-за игры звездного света фигура женщины казалась почти такой же туманной и зыбкой, как серебряное покрывало, окутавшее землю вокруг, и Кадзэ протер глаза, потому что очертания женщины, казалось, растворялись в ночи. Зрение у Кадзэ было исключительно острым, и потому зыбкость ее фигуры встревожила его.

Он медленно пошел к ней, но взгляд его никак не мог сфокусироваться на ее фигуре. Благодаря призрачному сиянию он легко различал ее очертания, и было что-то такое знакомое в покатых плечах и склоненной голове, что Кадзэ остановился.

Он открыл рот, чтобы заговорить, но во рту пересохло, и вырвался лишь тихий шепот. Женщина, видимо, не услышала его, ибо не переменила позы. Сухость в горле удивила его, и он вдруг понял, что его кости сковал холод, не похожий ни на что, испытанное им прежде. Это был сухой, внутренний холод, такой сильный, что Кадзэ задрожал.

Кадзэ глубоко вдохнул, и воздух на вкус был сухим и пресным, как спертый воздух в старом заброшенном монастыре или амбаре. Он еще раз вгляделся в зыбкую фигуру женщины и с ужасающей уверенностью понял, кто перед ним.

«В моем сердце нет преград, — сказал себе Кадзэ, повторяя Сутру Сердца. — Нет преград, а значит, нет и страха». Он сделал еще один глоток этого мертвого, пресного воздуха и, шепча про себя сутру, собрал все свое мужество и приблизился к женщине.

Остановившись в нескольких шагах от фигуры, он низко поклонился, держа спину прямо.

— Я здесь, госпожа, — произнес Кадзэ, приветствуя обакэ, призрак своей покойной госпожи.

Обакэ перестала рыдать, и Кадзэ счел это знаком, что можно выпрямиться. Фигура перед ним все еще закрывала лицо руками, и Кадзэ не знал, что делать дальше. Внезапно фигура подняла голову и убрала руки от лица. Душа Кадзэ застыла.

Вместо безмятежного лика его покойной госпожи, того самого лика, что он вырезал на статуэтках Каннон, которые оставлял за собой, он увидел, что у обакэ нет лица. Ни глаз, ни носа, ни рта — лишь гладкий овал плоти. И все же, даже без лица, он слышал ее рыдания и видел, как капли слез блестят на ее кимоно.

Кадзэ стоял перед видением не шевелясь, не смея дышать. Страх, более реальный, чем любой, что он знал прежде, сжал его сердце, но он устоял на ногах и не бежал. «Нет преград, а значит, нет и страха», — сказал он себе. «Нет преград, а значит, нет и страха». Этот обакэ был духом Госпожи, той, кому он служил при жизни и кому продолжал служить в своих поисках даже после ее смерти. Нет причин бояться ее сейчас, даже если она — безликая сущность.

— Чем я могу помочь вам, госпожа? — сказал Кадзэ, собрав все свое мужество. Он с удовлетворением отметил, что его голос звучит более ровно, чем прежде.

Обакэ развернулась, поднимаясь от земли, словно клуб белого дыма, пока не встала перед Кадзэ. Она томным движением подняла руку, и та плавно взметнулась вверх, указывая вдаль по дороге.

— Вы хотите, чтобы я пошел с вами? — спросил Кадзэ, и сердце его похолодело от открывшихся возможностей.

Обакэ продолжала указывать вдаль.

— Там что-то есть?

Обакэ оставалась неподвижной.

— Вы хотите, чтобы я ушел?

Видение опустило руку.

Кадзэ вздохнул; на смену страху пришла острая тревога. Он опустился на колени и поклонился обакэ, головой прорезая низко стелющийся туман и касаясь земли. От близости к влажной земле в присутствии обакэ ему почему-то стало спокойнее, и соприкосновение с землей придало Кадзэ сил продолжать.

— Я знаю, вы хотите, чтобы я нашел вашу дочь, — сказал он. — Простите мое небрежение к данной клятве! Но, госпожа, здесь творится нечто очень неладное. Господин, которому я служил, человек, за которым вы были замужем, всегда учил, что наш долг — поддерживать гармонию внутри себя и в нашем обществе. Здесь эта гармония разрушена. Вся Япония в смятении, пока дом Токугава навязывает свою волю, но я чувствую, что у меня есть шанс восстановить гармонию в этом маленьком уголке Ямато. Я не знаю причины разлада и не знаю, смогу ли я его исправить, но, госпожа, я хотел бы попытаться. Если через несколько дней у меня ничего не выйдет, я продолжу поиски. Но сейчас, госпожа, молю, позвольте мне попытаться!

Кадзэ замер, ожидая от обакэ знака, что его просьба принята или отвергнута. Тишину, окутавшую его, внезапно нарушил стрекот сверчка в лесу. Кадзэ поднял голову — обакэ исчезла.

Кадзэ попытался встать, но не смог. Сердце его колотилось в груди, а тело ослабло, словно после трехнедельной лихорадки. Воздух теперь был влажным, но живым. Он с удивлением заметил, что туман, покрывавший землю, стремительно втягивается в нее, утекая в низины и трещины, словно вода. Он закрыл глаза, сосредоточился и усилием воли отогнал леденящее оцепенение страха. Нет преград, а значит, нет и страха.

Вскоре его дыхание стало медленным и ровным, а слабость в теле сменилась растущей силой. Он встал, поправил меч за поясом. А затем твердым шагом зашагал по тропе к деревне.

Кадзэ чувствовал вину за то, что прервал поиски ребенка ради спасения угольщика, но теперь он знал: Госпожа поняла его и дала разрешение попытаться вернуть гармонию этой деревне. Он подумал о демоне, виденном в соседней деревне, и гадал, не была ли эта местность необычайно богата на духов.

Из своей утренней вылазки он уже знал расположение деревни. Это было тесное скопление хижин и домов, где жило, может, двести человек. Как и большинство деревень такого размера, она выстроилась вдоль пыльной главной улицы.

Кадзэ стоял на окраине деревни, все еще успокаиваясь и вместе с тем наслаждаясь затишьем, пока мог. Позади, в лесу, он услышал песню соловья. Она утешила его, и он попытался сосредоточиться на том, что ему предстояло сделать, а не на том, что он только что пережил. Затем он глубоко вздохнул, вынул меч в ножнах из-за пояса и, держа его за середину, подбежал к двери первой хижины.

— Проснитесь! Разбойники нападают! — Кадзэ принялся колотить в дверь дома торцом ножен.

— Нани? Что? — донесся сонный голос изнутри.

— Разбойники! Они нападают. Живо! Живо! Хватайте оружие и выходите!

Кадзэ перебежал через улицу к следующей хижине. Он забарабанил в дверь.

— Проснитесь! Проснитесь! Разбойники напали на деревню! Хватайте оружие и выходите!

Не дожидаясь ответа, он снова перебежал улицу к следующему дому. Там он повторил свое предупреждение и бросился к следующему. Мечась зигзагами по улице, он заметил, как из домов на главную улицу высыпают деревенские мужчины. Некоторые несли только что зажженные факелы, и в их трепещущем желтом свете Кадзэ увидел, что все были вооружены. По мере того как он продвигался вглубь деревни, толпа на главной улице становилась все больше и растеряннее.

— Что…

— Где разбойники?

— Что происходит?

— Они нападают?

— Где нападение?

Кадзэ сделал крюк, чтобы обойти дома, стоявшие в стороне от главной улицы. К тому времени как он закончил свой обход, большая толпа мужчин и женщин сбилась в центре деревни, переминалась с ноги на ногу, сжимая оружие и нервно вглядываясь в темноту.

Тяжело дыша от напряжения, Кадзэ вошел в гущу людей и стал проталкиваться сквозь толпу.

— Что происходит?

— Это тот самурай, что был у Дзиро…

— Где разбойники, самурай?

Проталкиваясь сквозь этот лес людей, Кадзэ смотрел на оружие в их руках. Некоторые сжимали крестьянские орудия, но у большинства были копья, мечи и нагинаты. Он пробирался сквозь мечущуюся толпу, не обращая внимания на вопросы, пока не добрался до центра и не увидел пухлую руку, сжимавшую лук. Он подошел к владельцу руки и оказался лицом к лицу с потным магистратом.

— Ч-ч-что здесь, с-с-самурай, ч-ч-что происходит? — заикался от страха магистрат.

Кадзэ увидел в другой руке магистрата несколько стрел и вытащил одну из трясущегося кулака. Остальные стрелы посыпались на землю. Кадзэ подошел к человеку с факелом и в его трепещущем свете рассмотрел стрелу.

— Ч-ч-что происходит? Эй, отвечай же! — требовал магистрат.

Кадзэ закончил осмотр стрелы, затем медленно обвел взглядом толпу, чтобы убедиться, что не упустил другого лучника.

— Г-г-говори! — приказал магистрат.

Кадзэ поднял руку, призывая толпу к тишине.

— Люди деревни Судзака! — крикнул Кадзэ.

Бурлящая толпа тотчас затихла. Кадзэ посмотрел на встревоженные лица вокруг и произнес:

— Превосходно! Ваша отвага и воинский дух обратили в бегство разбойников, что собирались напасть на деревню. О-мэдэто! Поздравляю!

Кадзэ зашагал прочь, и толпа расступилась перед ним, словно высокая летняя трава, когда идешь по полю. Возвращаясь в поместье, Кадзэ слышал, как за его спиной удаляется возбужденный гул деревни.

Крестьяне толпились, обсуждая, не сошел ли с ума этот новый самурай. Некоторые думали, что, возможно, он прав, и они действительно отпугнули разбойников, но другие лишь посмеивались над мыслью, что босс Куэмон или любой другой бандит испугается толпы крестьянского сброда. По мере того как возбуждение от необычной ночи утихало, люди начали расходиться по домам.

Итиро, деревенский староста, был одним из последних, кто ушел. Качая головой и гадая, что задумал самурай, он устало побрел к своему дому, где его жена и дети давно уже спали. Он поставил свою нагинату в угол главной комнаты и несколько минут задумчиво на нее смотрел. Затем подошел к другому углу, отодвинул несколько мешков с рисом, освобождая участок пола. Он снял несколько досок и принялся копать землю, убирая старую циновку, присыпанную для маскировки землей. Под ней оказалась неглубокая яма, выстланная старыми соломенными матами.

Итиро взял из растопки лучину и зажег ее от тлеющих углей в очаге. Используя ее как грубую свечу, он осмотрел содержимое своего тайника. В трепещущем оранжевом свете масло на оружии зловеще поблескивало. Два меча, кинжал и лук теснились в неглубокой яме. Итиро взял кинжал из своего запретного арсенала и вернул циновку на место.