Смерть на перекрестке

ГЛАВА 3

Паук сидит и ждет

В радужной паутине.

Бедный мотылек!

— И-и-и?..

Нагато это ненавидел. Господин Манасэ обожал намеки и недомолвки. Нагато же был простым провинциальным самураем, и он это знал. Он терялся, не зная, как вести себя с этим странным господином, что придерживался столь чудных обычаев и говорил с таким причудливым выговором. Вот и сейчас, выслушав его доклад об убийстве на перекрестке и встрече с самураем, господин ждал от него каких-то комментариев, но по этому вопросу из одного слова Нагато не мог угадать, каких именно.

— Вероятно, это дело рук босса Куэмона, Манасэ-сама, — сказал Нагато.

— И-и-и?..

Опять то же самое. Они сидели в кабинете господина. Почему-то господин Манасэ предпочитал кабинет с крепкими деревянными ставнями вместо обычных бумажных сёдзи. В результате комната была темной и мрачной, с глубокими тенями, как в пещере. Господин Манасэ сидел в центре, окруженный книгами и безделушками. Когда слуги поместья сплетничали с деревенскими, они говорили об учености господина, о том, как он просиживает в своем кабинете до глубокой ночи, при свете единственной свечи, мерцающей в большом металлическом подсвечнике на полу, и изучает древние тексты. Господин любил изящные вещи, жил и одевался в роскоши, но привычки его были монашескими и суровыми. Прежние правители этого небольшого уезда всегда были грубыми провинциальными самураями, интересовавшимися лишь охотой, едой да наложницами. Книжный господин был чем-то за гранью их понимания.

Нагато всегда находил обстановку темного, заваленного книгами кабинета тревожной. Еще более тревожной ее делали сильные духи, которыми пользовался господин. Слуги говорили, что господин Манасэ редко моется. В этом он был похож на волосатых варваров из далекой страны Европы — созданий, о которых Нагато слышал, но которых никогда не видел. Господин Манасэ использовал множество духов, как покупных, так и собственного изобретения. Этот аромат, смешиваясь с запахом свечного нагара и травянистым духом старых циновок татами, создавал удушливую, тяжелую и сложную атмосферу, которую Нагато находил совершенно невыносимой.

Нагато хватало ума не говорить об этом своему господину, но когда они оказывались заперты в маленьком, тесном кабинете, едкие запахи били в нос. Нагато отчаянно пытался сказать господину правильные слова по многим причинам. Во-первых, он жаждал поскорее покинуть эту душную комнату. Во-вторых, странная манера речи господина всегда заставляла его чувствовать себя неловко при любых обстоятельствах. И последнее, самое важное: он очень не хотел, чтобы господин заинтересовался этим убийством.

Господин Манасэ поднес к губам сложенный веер — верный знак того, что он теряет терпение от молчания Нагато.

— Возможно, есть и другое объяснение, Манасэ-сама, — выпалил Нагато.

— И-и-и?.. — На этот раз в интонации единственного слова Нагато уловил интерес.

— Да, да. Возможно, это тот ронин его убил.

Манасэ издал высокий, хихикающий смешок.

— С чего-о-о бы вам так думать?

Нагато знал, что он не умен, но хитрости ему было не занимать.

— Я заметил многое, что указывало на то, что убили его не на перекрестке.

— И-и-и?.. — Теперь в голосе было еще больше интереса.

— Да, да, господин. На торговце была лишь одна сандалия. Второй на перекрестке не было, а значит, она осталась там, где торговца и вправду убили.

— И-и-и вы это заметили?

Нагато немного заерзал. Манасэ мог спросить и того дурака-старосту Итиро, так что лгать напрямую не стоило.

— Эту весть я получил, допросив ронина.

Господин Манасэ принялся рассеянно постукивать сложенным веером по ладони — верный знак того, что он размышляет.

— Интересно, — произнес господин Манасэ.

— И это еще не все, Манасэ-сама.

— И?

— Я почти уверен, что этого торговца убил не босс Куэмон.

— Хонто? Вправду?

— Да, господин.

— Откуда вы это знаете?

Нагато едва не улыбнулся. Ему удалось заставить господина говорить полными предложениями, а не отдельными словами и едва заметными движениями веера или брови, как тот обычно делал.

— Потому, — сказал Нагато, — что когда я осматривал мертвого торговца, у него в кошеле все еще были деньги. Даже если бы босс Куэмон по какой-то причине стал бы перетаскивать тело, чтобы от него избавиться, он никогда не позволил бы выбросить его вместе с деньгами.

Нагато почувствовал, что господин смотрит на него с новым уважением.

— Это очень интересный довод, Нагато, — сказал господин Манасэ. Это был один из немногих случаев, когда он назвал Нагато по имени, и магистрат выпрямился. — Но почему вы думаете, что торговца убил ронин?

— Он просто слишком много об этом знает, — ровным голосом ответил Нагато. — Он сказал, что торговца убили не на перекрестке, и сказал, что знает об убийстве еще больше, но не захотел мне говорить. Единственный способ знать так много — это сделать все самому.

Снова застучал веер по раскрытой ладони. Наконец, господин Манасэ сказал:

— Но, я думал, угольщик сказал, что видел, как ронин спускался по дороге из Удзэна уже после того, как он нашел тело.

Тут Нагато разыграл свой козырь, пришедший ему на ум лишь мгновение назад.

— Угольщик и ронин действовали заодно. Да, да. Может, ему заплатили, но этот крестьянин по какой-то причине лжет о том, как нашел тело и когда появился ронин.

— Очень интересная мысль. Откровенно говоря, Нагато, я удивлен, что вы додумались до такого.

Нагато не расслышал упрека, ему почудились лишь удивление и удовольствие в голосе господина Манасэ. Нагато отвесил господину торжественный благодарственный поклон.

— И-и-и… вы собираетесь его арестовать? — спросил господин Манасэ, поднося веер ко рту, чтобы показать, как ему скучны эти приземленные дела управления.

Нагато облизнулся. Он отвесил еще один поклон, на этот раз извиняющийся.

— Это может оказаться очень трудно, — сказал он. — Самурай кажется очень сильным, а с моими людьми… то есть, похоже… э-э…

Господин Манасэ посмотрел на Нагато так, словно тот был особенно занятным видом сверчка.

— Другими словами, вы боитесь его арестовать.

Нагато снова склонился.

— Дело не в том… что ж… — Он поклонился еще раз.

— Хорошо, — сказал господин Манасэ. — Я подумаю об этом, когда найду время. В конце концов, что значит смерть еще одного торговца? Этот разговор стал очень утомительным. — Манасэ щелкнул сложенным веером, будто смахивая блоху. — Оставьте меня. Когда я что-нибудь придумаю, я вам сообщу.

Нагато отвесил последний поклон и покинул покои правителя уезда. Едва оказавшись за дверью, он вздохнул с облегчением. Господин не задавал слишком много вопросов и не приказал схватить самурая. Цели, которые Нагато ставил себе перед этой встречей, были достигнуты. Он надменно зашагал по тропинке от поместья господина к деревне.

Путь от поместья до деревни занимал пятнадцать минут. Идя по тропе, Нагато поздравлял себя с тем, что перехитрил чудака-господина. Слишком уж часто господин давал ему понять, что считает его дураком, открыто смеясь над некоторыми ответами Нагато на его загадочные вопросы. Сопляк.

Господин перенял старинную придворную речь знати, но Нагато знал, что семья господина была ничуть не знатнее его собственной. Они оба были самураями, и хотя Нагато за годы растерял свои боевые навыки, он все еще был убежден, что одолел бы изнеженного господина в поединке, если бы только железные узы долга позволяли подобное. Но вместо этого из-за случайности в битве, о которой знала вся деревня, этот низкорослый бледнолицый человечек, сидевший в затемненной комнате, был полновластным хозяином уезда, а Нагато — магистратом, поклявшимся служить ему до самой смерти. Нагато собрал в горле вязкий комок мокроты и выплюнул его на обочину.

Несправедливость этого положения была тем, о чем Нагато размышлял часто, особенно под хмельком, когда был недоволен своей жизнью. Это было опасное чувство, но и время было опасное. Если уж Тайко смог из крестьян подняться до правителя Японии, то почему самурай вроде Нагато Такамасу не может мечтать о власти хотя бы над одним захудалым уездом в сто пятьдесят коку? (Коку — это количество риса, необходимое, чтобы прокормить одного воина в течение года). Это была обычная фантазия для магистрата, и то, что его мечты не простирались дальше этого крохотного горного уезда, лишь говорило об узости его кругозора. К несчастью, несмотря на всю свою грозность по отношению к пахарям и крестьянам деревни, Нагато не был хозяином даже в собственном доме.

Теще Нагато исполнился шестьдесят один год — традиционный возраст, когда японец мог говорить и делать все, что ему заблагорассудится. Конечно, она и раньше себя не слишком сдерживала, по крайней мере, в стенах дома Нагато. Но теперь она все более откровенно выказывала свое разочарование усыновлением Нагато.

Магистрат не был рожден в доме Нагато, и старуха часто сокрушалась, что ее покойный муж совершил ужасную ошибку в своей спешке продлить род Нагато. Магистрат тоже считал, что ошибка была совершена, но по совсем иным причинам.

Магистрат был первенцем Хотты Масахиро. По традиции, первенец должен наследовать права и земли своего отца, но тот факт, что магистрата отдали на усыновление, означал, что на самом деле он был плодом любовной связи, случившейся еще до того, как его мать вышла замуж за Хотту. Иначе первенца никогда бы не отдали в другую семью. Без сомнения, эта любовная связь была с кем-то другим, а не с Хоттой, хотя магистрату так и не удалось выяснить, кто был его настоящим отцом.

Неожиданная беременность также объясняла, почему его мать, будучи более высокого социального положения, чем Хотта, вышла замуж за человека ниже ее по статусу. Трудно было в короткие сроки устроить брак с семьей равного положения. Такие браки были сложными делами, заключавшимися для того, чтобы укрепить положение или, скрепив военный союз, обеспечить безопасность. Они требовали значительного времени, а когда дочь с каждым днем становилась все круглее, у семьи не было столько времени, сколько требовал обычный брак. Устроить брак на ступень ниже по социальной лестнице можно было гораздо быстрее, чем союз с ровней. Жених, согласившийся на такую невесту, получал в жены спутницу, повышавшую его социальный статус, хотя беременность, очевидно, была досадным неудобством, которое приходилось игнорировать.

Мать магистрата вышла замуж за человека ниже себя по положению, и отправка ее первенца на усыновление в семью Нагато стала для ребенка еще одним шагом вниз. Поскольку ребенок на самом деле не был из рода Хотта, его мнимый отец мог отдать его без всякого позора для себя. Хотта был нежным отцом для своих собственных детей, но магистрат никогда не получал привилегий, которые полагались первенцу в японской семье, и знал это даже в раннем возрасте. Когда мальчик стал подростком, Хотта увидел возможность избавиться от источника давнего стыда и женил его, отдав на усыновление в семью Нагато.

В роду Нагато не было наследника-мужчины, и потому дочь стала для них единственным способом продлить род. Для нее найдут мужа, которого затем усыновят, и он примет фамилию Нагато. И тогда следующее поколение станет «настоящими» Нагато.

Поскольку усыновление можно было расторгнуть, семья Нагато обладала огромной властью над магистратом, заставляя его мириться с назойливой тещей и непокорной женой. Жена черпала силу и удовольствие в поддержке матери и ее остром языке, и вместе они постоянно бранили человека, который должен был быть опорой уезда. Из-за неосмотрительности своей матери Нагато чувствовал себя пойманным в ловушку, ничтожным и бессильным.

И все же, думал Нагато, можно улучшить свою долю, даже если не в силах исправить дурное рождение, еще худшую женитьбу или службу вассалом у странного господина. Для этого нужны были лишь деньги, и именно на деньгах Нагато сейчас и был сосредоточен, потому что у него появилась цель. Он хотел наложницу.

Жена Нагато исполнила свой долг, родив ему сына — маленького, противного ребенка, который цеплялся за мать и во всем походил на нее. Исполнив свой долг, она не должна была привносить в его жизнь страсть. Для этого самураю полагалось искать других женщин или мальчиков. От нее же, разумеется, ждали верности, пока он удовлетворял свои аппетиты с другими.

Нагато был человеком с большими аппетитами, но, за исключением еды, все они оставались неутоленными. Власть, деньги, положение и женщины ускользали от него. Теперь он был полон решимости это изменить. Ключом ко всему были деньги, а как только у него появятся деньги, он сможет получить и все остальное.

Он лениво размышлял, кого бы взять в наложницы. У того дурака-старосты, Итиро, была лакомая одиннадцатилетняя дочка, которая для начала вполне сойдет. Она была безыскусна, но мысль о ее упругой коже вызывала знакомое томление в паху.

Нагато учили, что изящество и утонченность — признаки женственности, но девочка была нескладной и неловкой и носилась по деревне, как мальчишка. Его учили, что мягкая плоть и отсутствие мускулов желательны в женщине, но у девочки были костлявые руки и ноги, и она уже огрубела от короткой, полной труда жизни. Его учили, что эротично мастерство в искусствах, но девочка была невежественна в придворных обычаях и культуре и знала лишь жизнь крестьянки. Его учили, что затылок на длинной, лебединой шее — венец женской красоты, но шея у нее была короткой и толстой. Наконец, как Нагато мог убедиться сам, когда девочка ходила по деревне, у нее были большие крестьянские ступни, а не крошечные, семенящие ножки, которые он связывал с образом прелестной женщины.

Несмотря на все это, девочка все равно возбуждала в Нагато похоть по одной простой причине: она была беззащитна.

Как такой сочный кусочек мог произойти от того мешка с костями, старосты, было выше понимания Нагато. Он часто намекал, что готов одарить своими милостями юную дочь старосты, но крестьянин, казалось, всегда оставался глух к его словам. Нагато вздохнул. Крестьяне всегда так глупы! Неважно, когда появятся деньги, он сможет просто купить девчонку у этого дурака.

— Тадаима! Я дома! — грубо крикнул он, входя в свой дом, который был больше и богаче домов деревенских крестьян. Он сел в прихожей и развязал сандалии. Вместо жены, как полагалось, его вышла встречать сморщенная теща. Приблизившись, она сморщила нос.

— От тебя опять несет тем местом. Ты был у господина. Вымой свое грязное тело, прежде чем войти в дом, — приказала старуха.

Губы Нагато скривились от досады и ненависти, но он вышел на улицу, чтобы повиноваться.