Смерть на перекрестке

ГЛАВА 22

Красная Фудзи-сан,

Пойманная в ласковые лучи

Зарождающегося алого солнца.

Мальчишкой Кадзэ лазил по деревьям и запускал с верхушек воздушных змеев. Он начинал, как и другие мальчишки, с полей, но обнаружил, что ему больше нравится острое ощущение полета змея на качающейся верхушке дерева. Листья трепетали от порывов, и, если ветер был достаточно сильным, ветви и ствол вибрировали. Кадзэ чувствовал себя частью змея, извиваясь вместе с ветром и дрожа высоко над землей. В его воображении верхушка дерева была еще одним змеем, связанным с настоящим тонкой бечевкой в руке Кадзэ, и оба змея танцевали вместе на ветру.

Ветер был для него загадкой и постоянным источником восхищения. Его нельзя было увидеть, но можно было видеть его следы в гнущейся траве, трепещущих листьях и ряби на поверхности пруда. Если ветер был достаточно сильным, можно было видеть, как взрослые мужчины сгибаются под его напором, пробиваясь через двор замка или по проселочной дороге. После особенно сильной бури можно было даже увидеть вырванные с корнем деревья или каркасные дома из дерева и бумаги, скрепленные колышками и хитроумными соединениями, стоящие с изодранными сёдзи и унылым, словно выскобленным, видом.

Через нити воздушного змея можно было взаимодействовать с этой невидимой силой, играя с порывами и завихрениями, чтобы поднять змея все выше и выше в небо. Сила была невидима, но ты учился справляться с ней, подчиняясь воле ветра и одновременно используя его, чтобы удержать своего змея, пока не кончится бечевка или терпение.

Честь, размышлял Кадзэ, подобна ветру. Ее не увидишь, но чувствуешь, как она теребит совесть, понуждая идти туда, куда, быть может, и не пошел бы по своей воле. Тебя треплет честь, пока не покоришься ее воле и не двинешься туда, куда она тебя несет.

Старея, Кадзэ перестал играть с воздушными змеями, но все острее ощущал на себе действие чести. Если карма судила ему дожить до старости, он с тревогой и предвкушением ждал времени, когда снова приблизится к краю своей жизни, на этот раз — к ее закату. Тогда он сможет позволить себе роскошь снова запускать змеев.

Сейчас ветер, настойчивый, но несильный, заставлял его плотнее кутаться в кимоно, ударяя в грудь и лицо. Он сидел в темноте у поместья господина Манасэ и ждал, когда снова можно будет навестить старого слепого сэнсэя Нагахару. Добавив к своему расписанию ночные визиты к сэнсэю, Кадзэ придумал, как проникать в поместье, не полагаясь на дремлющего стражника.

Поместье, как и почти все подобные строения, стояло на сваях, которые покоились на огромных валунах. Под полом оставалось обширное подполье, и это, а также тот факт, что половицы не были прибиты, позволяло ему довольно легко проникать в поместье, когда ему заблагорассудится. Он знал, что сэнсэй засиживается допоздна, повторяя книги, которые так отчаянно пытался удержать в памяти, поэтому всегда являлся поздней ночью, когда все домочадцы спали.

Силы Нагахары-сэнсэя, казалось, угасали, но визиты Кадзэ словно оживляли его, когда он вел уроки для давно выросших учеников. Кадзэ же, со своей стороны, узнавал о Японии, тоже давно ушедшей в прошлое, — о Японии, где ели много мяса, а не рыбы; где буддизм не был основной религией; где люди не мылись для удовольствия и ритуального очищения; и где верования были совершенно иными, чем те, которых придерживался Кадзэ.

Когда пришло время, Кадзэ быстро прополз под поместьем, пробираясь под коридором напротив комнаты Нагахары-сэнсэя. Убедившись, что все спокойно, Кадзэ сдвинул несколько половиц и выбрался в коридор. Поставив доски на место, чтобы не оставить следов, он отодвинул сёдзи и тихо позвал:

— Сэнсэй?

— Хай.

Голос Нагахары звучал слабо. Кадзэ вошел в комнату и увидел старика, лежащего на футоне. В комнате было темно, ведь слепому свет был не нужен, но в слабом свете, проникавшем из открытой двери, Кадзэ разглядел, что старик выглядит уставшим.

— Возможно, сегодня неподходящая ночь, сэнсэй, — сказал Кадзэ.

— Вздор, — отвечал старик. — Ты просто хочешь сбежать с уроков, чтобы поиграть с другими мальчишками. Немедленно иди сюда.

— Сэнсэй, — мягко сказал Кадзэ, — разве вы не помните? Я Мацуяма Кадзэ, самурай, а не один из ваших юных подопечных.

— Мацуяма? Мацуяма? Ты один из моих учеников?

— В некотором роде. Помните? Последние несколько ночей мы говорили об эпохе Гэндзи.

— О Гэндзи? Мне прочесть вам из него?

— Нет, сэнсэй, я просто пришел еще поговорить с вами об этом.

— Что именно об эпохе Гэндзи?

— Прошлой ночью вы рассказывали мне о том, как Гэндзи отправился к своей возлюбленной. Помните?

— Гэндзи? Ах да. Как вы помните, это было четырнадцатое число месяца, так что, естественно, Гэндзи не мог пойти к своей новой любви напрямую. Вместо этого он отправился к своему доброму другу То-но-Тюдзё и погостил у него некоторое время. И лишь после этого он пошел в дом госпожи.

— Но как он узнал, что нужно поступить именно так?

— Ну, конечно, он посмотрел. В книге. Это как сегодня, когда у нас есть праздничные дни, лишние месяцы и прочее в нашем календаре. В те дни подобные вещи были в их календаре, в особых книгах.

— А как насчет того, что вы рассказывали мне об обакэ на дорогах, сэнсэй? Об этом они тоже узнавали из книг?

— Всему учатся из книг, — сурово сказал старик. — В каком-то смысле книга подобна обакэ, потому что позволяет человеку говорить с нами еще долго после смерти. Но такому мальчишке, как ты, не стоит беспокоиться о таких вещах, как обакэ. Вместо этого я хочу, чтобы ты прочел стихи, которые я дал тебе выучить.

— Помните, сэнсэй? Это Мацуяма. Не мне вы давали учить стихи.

— Но если не тебе… — Старик выглядел растерянным, а затем громко застонал.

— Сэнсэй? — встревоженно спросил Кадзэ. Он протянул руку в темноте и коснулся руки старика. Она была тонкой, как прутик, и хрупкой, как старый сухой лист. — Вы в порядке?

— Это… — Старик, казалось, внезапно ослабел, и его дыхание стало прерывистым.

— Может, мне уйти, сэнсэй?

— Нет. Не уходи. Мне так странно, будто я…

— Что такое, сэнсэй?

Старик вздохнул. В темноте это прозвучало как вздох умиротворения, а не страдания.

— Вид Фудзи-сан на рассвете — самое прекрасное, что я могу себе представить.

Кадзэ подумал, что старик снова уносится мыслями вдаль, но был рад услышать в голосе старого учителя вернувшуюся силу.

— Смотри! Видишь, как снег краснеет в лучах восходящего солнца? Видишь, как вся вершина горы увенчана багрянцем! — Старик указывал в темноту, и Кадзэ понял, что в своей слепоте старик видит галлюцинацию, созерцая оком разума и памяти то, что его настоящие глаза уже не могли различить. — Какое великолепное зрелище, не правда ли?

— Да, сэнсэй, — ответил Кадзэ.

— Хорошо, что мы можем видеть такую красоту, не так ли?

— Да, сэнсэй.

Старый учитель снова вздохнул. Его рука упала на футон.

— Сэнсэй? — спросил Кадзэ, и в голосе его послышалась тревога.

— Чудесно видеть такую дивную красоту, — тихо сказал старик. — Теперь я могу умереть поистине счастливым.

Из уст старика вырвался тихий, протяжный свист. Кадзэ сидел в темноте несколько минут, прислушиваясь к дыханию старика. Наконец он осмелился поднести руку к лицу слепого учителя, но не почувствовал на ладони дыхания. Кадзэ сидел в темной тишине еще много минут, затем сложил ладони и начал читать сутру по усопшим.