Смерть на перекрестке

ГЛАВА 2

Обезьяны в ряд шагают.

Грозный вид бойцов.

Ну и самураи!

Шествие это больше походило на забавный рисованный свиток, чем на военный отряд.

Впереди выступал Итиро, деревенский староста — долговязый набор торчащих костей и непомерно крупных суставов, обтянутых желтоватой кожей. Он нес нагинату, копье с широким мечевидным клинком на конце. С оружием он обращался так, будто это диковинный чужеземный снаряд, а не то, чему его учили. На Итиро была лишь набедренная повязка и кожаные наручи, которые должны были служить броней. Ко лбу тонкими кожаными ремешками была привязана металлическая пластина. Чтобы от нее был хоть какой-то толк, искусному мечнику пришлось бы сознательно целиться именно в эту повязку.

За Итиро следовал Нагато Такамасу, магистрат уезда. Его тучное тело распирало синее кимоно, а два меча, что выдавали в нем самурая, торчали из-за пояса, словно иглы рыбы-фугу. Огромный живот Нагато колыхался при каждом его переваливающемся шаге. В эпоху, когда еда была драгоценностью, тучность Нагато выдавала в нем человека относительного достатка и привилегий.

За Нагато следовали двое стражников. Лишь у одного было копье с металлическим наконечником; у другого — самодельная пика из заточенного бамбука. Один из них был в кольчужном нагруднике, но кроме этого хлипкого доспеха на обоих были лишь набедренные повязки.

В хвосте плелся Дзиро. Он должен был вести отряд, но из-за низкого положения его поставили в конец. В результате каждый раз, когда Нагато хотел спросить, далеко ли до тела, вопрос приходилось передавать по цепочке через обоих стражников. Дзиро молча проклинал воинскую глупость, наблюдая, как их разговор превращается в фарс.

— Далеко до тела? — спросил Нагато.

— Далеко до тела? — повторил первый стражник.

— Далеко до чего? — переспросил второй.

— До тела, до тела, бака!

— Магистрат Нагато хочет что-то знать, — сказал второй стражник Дзиро.

Дзиро, до которого доносились лишь обрывки их переклички, ответил:

— Хай! Да!

— Где тело?

— На перекрестке, — ответил Дзиро, недоумевая, почему Нагато не запомнил то, о чем он доложил, едва прибежав в деревню.

— Оно на перекрестке, — передал второй стражник.

— Что на перекрестке? — спросил первый.

— Тело, тело, дурень, — передразнил его второй.

Первый стражник обернулся и метнул на второго гневный взгляд. Затем повернулся к Нагато и доложил:

— Оно на перекрестке, господин.

— Ясное дело, на перекрестке, — рявкнул Нагато. — Спроси его, как далеко отсюда.

— Как далеко отсюда? — передал первый.

— Как далеко тело от перекрестка? — передал второй.

Озадаченный Дзиро ответил:

— Оно прямо на перекрестке.

— Прям за перекрестком, — сказал второй.

Первый доложил Нагато:

— Справа за перекрестком, господин.

— Направо? — озадаченно переспросил Нагато. — Я думал, он сказал, что тело прямо на перекрестке. Спроси, как далеко направо.

— Как далеко направо от перекрестка?

— Как далеко направо?

— Как далеко направо? — вконец растерялся Дзиро. — Как далеко направо что?

— Тело, дурень!

— Тело не справа от перекрестка.

— Оно не справа.

— Он говорит, не справа, господин. Может, слева. Эти тупые крестьяне право от лева отличить не могут!

— Тело слева на перекрестке? — произнес Нагато. — А я думал, он сказал, прямо на перекрестке.

Эта бестолковая беседа продолжалась бы еще долго, если бы Итиро не завернул за поворот и не увидел тело, лежащее посреди развилки. Он резко замер, выставив нагитату, словно труп мог вскочить и напасть на него.

Нагато едва не налетел на тупой конец нагинаты Итиро и тоже внезапно остановился. Эта остановка отозвалась по всей цепочке: первый стражник затормозил, чтобы не врезаться в магистрата, а второй врезался в первого, толкнув того в спину Нагато, как бы первый ни старался избежать столкновения.

От толчка Нагато обернулся и гневно взревел:

— Бака! Дурак! Ты что себе позволяешь?!

Стражник рухнул на колени в глубоком поклоне.

— Простите, господин! Простите! Это все тот дурень позади. Он меня толкнул! Это не моя вина!

Дзиро, наблюдавший за всей сценой со своего места в конце процессии, с трудом подавил смех, видя замешательство магистрата и стражников.

Нагато ткнул пальцем в сторону тела и заорал:

— Нечего тут сидеть и биться своей жалкой башкой о землю! Встать и осмотреть тело!

— Да, господин! — Стражник вскочил на ноги и бросился к трупу, а второй мчался за ним по пятам. Когда первый попытался остановиться у тела, второй снова в него врезался. Оба кубарем покатились на мертвеца, в довершение всего опрокинув большую корзину Дзиро с углем. Стражники и труп свалились в барахтающийся клубок рук, ног и ступней. Первый стражник от досады и злости принялся колотить второго по лицу.

Пока Нагато и Итиро бежали разнимать дерущихся, с крутого склона у перекрестка донесся глубокий, раскатистый смех. Дзиро поднял голову и, к своему удивлению, увидел того самого самурая, что так его напугал.

Он сидел на стволе низкорослой, искривленной ветрами сосны. Ствол рос почти параллельно земле, и самурай устроился на нем в позе лотоса, положив меч поперек колен. В руках он держал ножичек и кусок дерева. Смех так его разбирал, что ему пришлось бросить деревяшку на колени и опереться рукой о ствол, чтобы не свалиться.

Нагато, хмуро глядя на самурая, взревел:

— Над чем смеешься?

Самурай не унимался. Нагато, не дождавшись ответа, потребовал:

— Ну?! Ну же?!

Смех самурая постепенно стих. Успокоившись, он с усмешкой посмотрел на разъяренного магистрата и сказал:

— Снежные обезьяны — всегда потешное зрелище.

Магистрат опешил.

— Почему ты… — И тут до него дошло. — Да кто ты такой, чтобы называть нас обезьянами! — заорал он.

— Вы люди, но ведете себя как обезьяны, вот я и не пойму, кто передо мной: люди или обезьяны.

Магистрат, побагровев от ярости, пнул двух стражников, все еще барахтавшихся на земле рядом с телом.

— Встать и арестовать его! — завопил он.

Стражникам потребовалось несколько мгновений, чтобы подняться на ноги и взять наизготовку оружие. Они посмотрели вверх по склону, затем друг на друга. И подгоняемые воплями Нагато, сделали несколько неуверенных шагов вверх по холму, к самураю.

Стоило им начать карабкаться, как вся их воинская готовность испарилась. Вместо того чтобы держать копья как оружие, они опирались на них, словно на посохи. Ни один из стражников, казалось, не желал идти первым, и оба зорко следили за самураем. Когда они одолели полпути, тот положил деревяшку на ствол сосны. Затем взял маленький нож, ко-гатану, и вложил его в гнездо на ножнах своего меча. Он расплел ноги, опустил их на землю, встал и засунул меч за пояс. Все его движения были по-воински скупы и стремительны, и Дзиро следил за ним как завороженный. На карабкавшихся по склону воинов это, однако, не произвело никакого впечатления. Действия самурая послужили им сигналом к паническому бегству, и они кубарем скатились по склону обратно к дороге.

Видя, что его войско в смятении, Нагато умолк, хотя его багровое от ярости лицо, казалось, вот-вот лопнет.

— Если попросите вежливо, я спущусь и поговорю с вами, — сказал самурай.

Глядя на съежившегося Итиро и двух растрепанных стражников, Нагато проглотил гнев и, стоя на дороге, посмотрел на самурая. Он слегка поклонился и произнес:

— Прошу вас, спуститесь, чтобы мы могли с вами поговорить.

Проявив поразившие Дзиро ловкость и равновесие, самурай проворно спустился по склону к дороге. Когда он оказался на перекрестке, оба стражника даже отступили на шаг, словно желая оказаться вне пределов его досягаемости.

Видя, что Нагато вот-вот хватит удар и он не в состоянии говорить, Итиро осмелился обратиться к самураю.

— Я Итиро, староста деревни Судзака, — сказал он. — Это магистрат Нагато и двое его людей. Как видите, мы здесь, чтобы расследовать, что случилось с этим убитым.

Самурай кивком указал в сторону Дзиро:

— А это кто?

Дзиро от удивления пробормотал свое имя. Он привык, что его считают частью обстановки, не замечают и не признают те, кто явно выше его по положению. Самурай, очевидно, был ронином. Но даже самурай без господина оставался самураем. Захоти он, мог бы зарубить Дзиро или любого крестьянина своим мечом, не опасаясь наказания по закону.

Когда с представлениями было покончено к удовлетворению самурая, он спросил:

— Итак, что вы хотите знать?

— Как твое имя? — осведомился Нагато Такамасу, наконец-то обретя дар речи. От тона магистрата самурай одарил его тяжелым взглядом. — Я… э-э… мне нужно ваше имя для доклада господину уезда, — пробормотал Нагато, быстро склонив голову, чтобы показать, что в вопросе не было неуважения. — Я магистрат этого уезда.

Самурай остановился и посмотрел вверх по склону. Дзиро проследил за его взглядом, но не увидел ничего, кроме сосен, в которых шумел ветер.

— Я Мацуяма Кадзэ, — произнес самурай.

Дзиро показалось странным, что имя самурая — «Ветер на Сосновой Горе» — в точности описывало то, на что он сейчас смотрел. Дзиро подумал, заметит ли магистрат это совпадение, и решил, что Нагато Такамасу — человек, который мало что замечает, несмотря на его два имени. Всякий, у кого было два имени, происходил либо из самурайской, либо из знатной семьи. Став правителем уезда, он получал «великое имя», даймё. Для массы же крестьян, торговцев и прочих, составлявших остальное японское общество, достаточным считалось и одно имя. Если это вызывало путаницу, им обычно давали какое-нибудь уточнение, вроде «Дзиро-угольщик».

— А что ты знаешь об этом? — спросил магистрат, указывая на потревоженное тело, лежавшее у их ног.

— Он мертв. — Дзиро показалось, что, отвечая, самурай едва заметно усмехнулся, хотя лицо его оставалось серьезным.

— Да, да, конечно, он мертв, — сказал Нагато, — но ты знаешь, как он умер?

— От стрелы. — Хотя Мацуяма Кадзэ сохранял серьезный вид, Дзиро теперь был уверен, что в его глазах пляшут искорки. «Он играет с магистратом», — подумал Дзиро. У магистрата была власть над жизнью и смертью, и мысль о том, чтобы забавляться, манипулируя им, казалась немыслимой.

— Конечно, конечно. Это я и сам вижу. Его убила стрела. Но ты знаешь, как его убили?

— Лишь то, что говорят мне мои глаза. Я не видел убийства. Когда я вышел на тропу, то увидел Дзиро, который сидел на корточках над телом и осматривал его. Он увидел меня, испугался, бросил свою корзину с углем и убежал. Я решил остановиться ненадолго и посмотреть, что будет дальше. Я подумал, что это может быть интересно. Так и вышло.

— Да, да, все это я понимаю. Но знаешь ли ты что-нибудь, кроме того, что видел?

Кадзэ улыбнулся.

— Некоторые, по-видимому, не могут понять даже то, что видят. Глупо спрашивать меня о том, чего я не видел.

Магистрат не был уверен, оскорбили его или нет, и на несколько мгновений замолчал, пытаясь сообразить. У него не получилось, и он вновь обратил свое внимание на тело. Он несколько раз обошел его, бормоча себе под нос: «Да, да», — и осматривая все вокруг. Наконец он остановился, упер руки в бока и объявил:

— Ну, разумеется, это очевидно.

Никто, включая Кадзэ, не попросил магистрата объяснить, что же было так очевидно. Но он все равно объяснил.

— Этот человек — чужак. Уж точно не из нашей деревни. Он, очевидно, шел по тропе, а разбойники выстрелили ему в спину и ограбили. Да, да, все предельно ясно.

Кадзэ рассмеялся. Раздраженный магистрат повернулся к нему и сказал:

— Я — магистрат.

— Да, это так, — ответил Кадзэ, — и одна из ваших обязанностей — следить за свершением правосудия. Но этого не случится, если вы даже не можете понять, где был убит человек.

— О чем ты говоришь?

— Многие ли ходят в одной сандалии?

— Никто! Что за нелепый вопрос!

— Тогда почему на этом человеке только одна сандалия? Люди носят две сандалии или ходят босиком, как Дзиро.

Вглядываясь в тело, магистрат произнес:

— Да, да. Понимаю, о чем ты. — Посмотрев на стражников, он приказал: — Найти вторую сандалию.

— Не трудитесь, — сказал Кадзэ. — Ее здесь нет. Она осталась там, где убили этого человека.

— Он, вероятно, потерял ее, когда бежал сюда. То, что сандалии здесь нет, еще не значит, что его убили не здесь.

— Обойдя тело, вы стерли все следы, но до вашего прихода я осмотрел тропу. Здесь были отпечатки копыт лошади, а также следы босых ног и сандалий людей, проходивших через этот перекресток. Но нет следов одной босой и одной обутой ноги. Этого человека убили не здесь.

— Но это нелепо — думать, что его убили в другом месте. Зачем разбойнику убивать человека, а потом тащить его на этот перекресток? — спросил магистрат.

— А зачем разбойнику оставлять деньги убитого?

— Что? Его деньги при нем?

— Проверьте его кошель.

Магистрат указал на Итиро, приказывая исполнить веление Кадзэ. Староста наклонился и нашел кошель мертвеца, прикрепленный к поясу кимоно коротким шнурком с деревянным брелоком на конце, который не давал шнурку выскользнуть из-за пояса. Вместо обычной резной нэцкэ из слоновой кости к шнурку был привязан простой деревянный брусок с просверленным отверстием.

Итиро взвесил кошель на руке, затем заглянул внутрь.

— Правда ваша, магистрат-сама, здесь деньги. Несколько медных монет и даже одна серебряная.

— Да, да, очень странно. Откуда вы это знаете, самурай?

— Я посмотрел, — ответил Кадзэ.

— А вы, похоже, многовато знаете для человека, который, по его же словам, наткнулся на тело уже после того, как его обнаружил этот угольщик.

— Вы бы тоже знали больше, если бы смотрели. Взгляните, к примеру, на пояс этого человека. Видите, как он обмотан?

Магистрат несколько мгновений пялился на тело. Дзиро тоже посмотрел. Длинный пояс был несколько раз обернут вокруг торса. Несмотря на свою длину, он казался немного свободным. Дзиро не понимал, к чему клонит самурай. Магистрат, разделяя его недоумение, произнес:

— Ничего не вижу.

Самурай вздохнул.

— Можно поднести зажженную свечу к лицу человека, но даже если он почувствует жар, его не заставишь открыть глаза и взглянуть на пламя.

— Послушайте, — сказал магистрат. — Мне надоели ваши замечания. В них нет никакого смысла, и, по-моему, они могут быть сочтены неуважительными.

Самурай коротко поклонился.

— Я глубочайше уважаю должность магистрата, — сказал он. — Это важная служба, необходимая для поддержания порядка в уезде. Если мои слова вас оскорбили, я прошу прощения. Они лишь отражают уровень тех действий и слов, что я вижу перед собой.

Магистрат несколько раз моргнул, не уверенный, извинились перед ним или снова оскорбили. Наконец он сказал:

— Да, да, что ж, я должен доложить об этом господину уезда, посмотрим, что он думает. Его поместье находится рядом с деревней Судзака. Все это очень необычно, очень. Самурай, я потребую, чтобы вы оставались здесь, пока наш господин не решит, что делать со всей этой ситуацией.

— В Судзаке есть чайный домик?

— Нет, но вы можете остановиться у угольщика.

Дзиро совсем не хотел, чтобы магистрат приглашал этого ронина к нему в дом. Он не желал навязанного гостя, тем более такого странного.

— Простите, магистрат-сама, но мой дом слишком убог для самурая.

— Вздор, — отрезал магистрат. — Ему нужно где-то остановиться. Не может же он остаться у меня или в поместье господина. Твой крестьянский дом ничем не хуже любого другого.

— Но, может быть, самурай будет против такого скромного жилища?

— О нет, — с улыбкой сказал Кадзэ. — Две ночи назад я спал на дне лодки, а прошлую — в чистом поле. Уверен, ваш дом будет вполне хорош.

— Но…

Последнюю попытку вежливого протеста прервал магистрат:

— Хорошо, хорошо. Значит, решено. Идемте в деревню. Я должен доложить об этом господину. А вы двое, — обратился он к стражникам, — останьтесь здесь и похороните труп.

— Вы не заберете тело в Судзаку? Может, кто-нибудь в деревне знает этого человека. Если он чужак для вас, это не значит, что его не знают другие, — сказал Кадзэ.

— Зачем? Лишние хлопоты. У нас чужаков просто хоронят у дороги. Такой обычай. Да, да, так будет правильно. — Магистрат зашагал вперевалку к деревне.

Самурай не сразу последовал за ним, а Дзиро и Итиро разрывались между желанием пойти за магистратом и необходимостью убедиться, что самурай тоже идет.

Почти про себя самурай произнес:

— Что же это за место, где трупы чужаков — такое обычное дело, что для их погребения завели целый обычай?

Он засунул меч за пояс, аккуратно поправил его и зашагал по тропе к деревне. Староста Итиро поплелся следом. Ведомый любопытством, Дзиро посмотрел вверх по склону, затем на удаляющиеся фигуры магистрата, ронина и старосты. Он решил удовлетворить свое любопытство и начал карабкаться по холму к тому месту, где сидел самурай.

Добравшись до ствола дерева, он подобрал кусок дерева, который вырезал самурай. Это был обломок ветки высотой в ладонь и толщиной с древко копья. Из этой деревяшки самурай вырезал статуэтку Каннон, Богини Милосердия. Статуэтка не была закончена. Из грубой коры проступали лишь ее лицо и плечи, но Дзиро изумился тонкой красоте и безмятежному выражению, взиравшему на него.

Глаза Каннон были прикрытыми веками щелочками, а ее гладкие скулы обрамляли крошечный рот с идеально очерченными губами. Как всегда, она была терпелива и радушна, готовая даровать свое милосердие любому просителю, чья мольба была достаточно искренней. То, что руки человека способны явить живой образ богини из простого куска дерева, было чудом для Дзиро, привыкшего к куда более грубым изображениям богов и богинь, населяющих Страну Богов.

Дзиро посмотрел вниз и увидел, как двое солдат выскребают неглубокую могилу у обочины. С высоты перекресток и все, что на нем происходило, расстилалось перед ним, как сцена в раме из древесных стволов и ветвей. Там, где самурай оставил Каннон, богиня могла взирать на убитого и на всех, кто проходил этим местом, даруя свое милосердие усталым путникам на опасных дорогах. Дзиро вернул полузаконченную статуэтку на ветку, именно туда, где самурай оставил ее. Он хлопнул в ладоши и поклонился, прося богиню ниспослать свое благоволение и ему.

Копавшие могилу солдаты подняли головы на хлопок Дзиро, но не проявили достаточно любопытства, чтобы посмотреть, что делает угольщик. Поскальзываясь и съезжая, Дзиро спустился по склону, по которому всего несколько минут назад так проворно сошел самурай. Собрав рассыпанный уголь в корзину и взвалив ее на спину, Дзиро поспешил по тропе, ведущей в деревню Судзака.