В начале марта нам с Володей нужно было спуститься на дно Ангренского каньона, где находился небольшой водомерный пост, чтобы передать жившему там наблюдателю бланки и книжки для записи наблюдений. Пост находился километрах в семи от станции и метров на семьсот ниже ее.
По плотному, тусклому насту лыжи летели с шелестящим свистом. Вокруг, насколько хватало глаз, под ярким мартовским солнцем сороковых широт сверкала искрящаяся белизна. Холодное безмолвие, нарушаемое лишь шорохом лыж и нашим дыханием, висело над горами. От станции до самой кромки каньона шел хороший пологий склон. Несколько минут стремительного спуска — и мы у края бездны.
Чудовищная трещина, расколовшая палеозойские граниты, разверзлась перед нами. Напротив угрожающе оскалились каменными клыками почти отвесные стены восьмисотметровой высоты.
Глубина снега уменьшилась с полутора метров до нескольких сантиметров. Оставив лыжи под камнями, мы начали спускаться по крутому склону в каньон.
Сверху было видно, что на дне каньона снега совсем нет. Можно было рассмотреть даже зеленый кустарник! Да, здесь давно уже весна. Вот рядом два мира: безмолвный белый сон зимы и шумное утро года. Небольшая разница высот, различный уклон и экспозиция, отсутствие ветра — и жизнь спешит взять свое.
Петляя между камнями и скалами, мы неторопливо пошли вниз. Появились проталины; их становилось все больше и больше. Вот уже последние пятна снега прячутся под камнями. Метров на триста ниже края каньона мы вступили в раннюю весну. Показались первые деревья — арча — и колючие кусты шиповника. От теплой и влажной почвы поднимался легкий пар. Кое-где звенели небольшие ручейки. Еще ниже появились горные тополя, сначала спящие, затем с набухшими почками. Повеяло весенним теплом. Мы скинули телогрейки и шапки.
А на дне каньона нас встретила уже настоящая весна вспыхнувшими язычками зеленого пламени на ветвях тополей, диких яблонь, алычи. Наши тяжелые, еще не просохшие сапоги ступали по мягкой траве. Над кустами порхали бабочки, сквозь гул реки был слышен щебет птиц.
И вот перед нами весенний, яростный Ангрен. Он еще не вступил в полную силу, это будет в апреле, но уже сейчас в его реве чувствуется мощь. Пенится и клокочет темно-зеленая вода. Шум потока не может заглушить глухого стука увлекаемых водой камней. В ионизированном воздухе дышится легко и свободно.
Бегущая вдоль берега тропинка привела нас к небольшому глинобитному домику. С радостной яростью бросились навстречу два лохматых пса. Пришлось схватиться за камни. Выскочивший на крыльцо хозяин призвал псов к порядку, и мы вошли под скромный кров.
Обитель горных «робинзонов». «Сам», хозяйка, четверо детей не старше четырех лет. При виде усатых и бородатых незнакомцев ребятишки молча отступают в угол. Только через некоторое время нам удалось рассеять их недоверчивость.
В домике постоянно слышен могучий рев Ангрена, сотрясающий мелкой дрожью оконные стекла.
Невдалеке от домика на толстых стальных тросах висит над рекой небольшой дощатый помост, так называемая люлька. Находясь в ней, наблюдатель должен удерживать в руках длинную, тяжелую штангу с вертушкой, бешено вращающейся в потоке, несущем камни, комли, иногда целые деревья. Чуть недосмотрел — зацепило, потащило, перевернуло, и тут уже не спасет никто. Но так пока еще измеряется расход воды на горных реках.
Здешний «робинзон» Александр Глизер, живущий со всей своей семьей в тесном однокомнатном домишке, не покладая рук устраивал свое хозяйство. Мы увидели среди каменного хаоса большой участок земли с рядами вскопанных грядок. Невдалеке по склонам с ловкостью опытных альпинистов лазало несколько овец и коз. Возле дома рылись в куче мусора куры, важно вышагивали гуси.
Сколько таких добровольных отшельников живет и работает на тысячах постов Гидрометслужбы — от Кушки до Диксона, от Балтики до Чукотки! На станции хоть и небольшой, но все же коллектив. А здесь только своя семья. Не знаю, выдержал ли бы я такую жизнь.
Выполнив все официальные дела, мы обменяли несколько банок сгущенки на курицу и петуха, которых в рюкзаках понесли домой.
Снова навстречу показались сначала пятна, затем полосы, затем сплошной покров снега. К двум полосам цветов дня — белому и зеленому — прибавилась третья — снова белая.
Курица жила у нас долго и снесла несколько десятков яиц. А петух одичал. Домой не приходил, спал под камнями, питался на помойке, когда поблизости никого не было, а при появлении человека поднимался в воздух и, отчаянно хлопая крыльями, пролетал метров пятьдесят. Поймать его было невозможно. И когда решено было петуха съесть, его пришлось застрелить картечью из ружья.