Снежная робинзонада

В глубь гор

Поскрипывает под ногами щебень, тугой, теплый ветер дует в лицо. Мы идем на снегосъемку в верховья реки Арашан. Мы — это я и Гена Руденко, присланный на станцию Ангрен-плато вместо Литвинова.

Путь не близкий, более тридцати километров в одну сторону. Тропа идет вдоль хребта точно по зубьям огромной пилы — водоразделам притоков Ангрена. Одна за другой следуют глубокие, в несколько сот метров, долины со странными названиями: Джан-Арык, Келим-чек, Ушумуртка, Ташсай, Бетегалы-Койташ.

Каково нам было здесь зимой, когда в конце каждого месяца мы так же уходили на несколько дней на снегосъемку, оставив на станции радиста. Тащили с собой продукты, керосин, приборы. А палатка со спальными мешками и примус были спрятаны на середине маршрута еще в самом начале зимы. Палатку мы ставили на дно снежной ямы, растягивая на воткнутых в сугроб лыжах. После трудного рабочего дня, усталые, промокшие и намерзшиеся, мы с удовольствием забирались в теплые спальные мешки. Наверху шумел холодный ветер, шуршала поземка, а в палатке было сухо и почти тепло.

Понятие о счастье очень относительно. После долгих часов ходьбы по безжизненным снегам нам казалась землей обетованной наша тонкая тесная палатка. А утром снова в путь, чтобы снова на определенных участках — снегомерных пунктах измерять глубину и плотность снега, определяя содержащийся в нем запас воды.

Дня через три мы возвращались на станцию, и прерывистая ниточка морзянки несла результаты нашей работы в Ташкент, ложась вместе с материалами снегосъемок других метеостанций на стол гидропрогнозистов. А они уже по нашим данным должны были дать прогноз поведения горных рек.

Такие «снежные путешествия» совершаются на всех горных метеостанциях в конце каждого зимнего и весеннего месяца.

Мы с Геной идем на последнюю, самую легкую майскую снегосъемку. Ниже 2800 метров снег уже сошел; из подсыхающей земли весело бьют зеленые фонтанчики: острые изумрудные стрелы эремурусов, тонкие ростки тюльпанов, круглые листики крестовника, веточки ферулы. Кое-где видны желтые анемоны, белые крокусы, гусиный лук. А на дне долин уже синеют ирисы, качают золотистыми головками лютики и ярко-алым огнем горят даже сквозь туман красивейшие цветы гор — тюльпаны. Их оранжевые братья тоже красивы, но не идут ни в какое сравнение с этими пламенными красавцами. Только раз в год суровые, хмурые горы позволяют себе создать рядом с мертвым камнем и холодным снегом такую гармоничность форм, нежность и чистоту красок.

Но весна остается позади, мы поднимаемся в зиму. Из-за поворота показывается приютившаяся под крутым склоном с пятнами еще не растаявшего снега кибитка — сравнительно большое строение из крупных, скрепленных глиной камней, с деревянной крышей. Недалеко от нее из скалы бьет горячий сероводородный источник с температурой сорок градусов, стекая в каменную ванну. Летом на высокогорные пастбища пригоняют скот чабаны, разбивают здесь юрты. А в кибитке все лето живет мулла, приезжающий сюда из Ангрена; он «обслуживает» верующих мусульман, а заодно занимается водолечением. Целебный источник, на который до сих пор не обратило должного внимания Министерство здравоохранения Узбекистана, он называет даром аллаха и берет за пользование им соответствующую плату.

Наш путь лежит дальше и выше.

Перед нами горное озеро. Пустынные заснеженные берега, ледяная темная вода медленно колышет сизые льдины. На крутом противоположном берегу две большие лавины обрываются у самой воды. Суровый и печальный пейзаж. Считается, что в этом озере живет волшебный конь. Он пасется под водой на скудных пастбищах из водорослей. Течение медленно перебирает его гриву и хвост, копыта неслышно ступают по мягкому илу, а глаза видят в темноте.

Странное дело: на каких высокогорных озерах Средней Азии мне ни приходилось бывать, почти всюду я слышал эту легенду о подводном коне. Загадка прояснилась, когда я прочитал о Буцефале — боевом коне Александра Македонского, утонувшем в волнах горного озера Искандер-Куль в Гиссарском хребте. Согласно легенде, призрак утонувшего коня появляется на берегах этого озера в бурные и темные осенние ночи… Потом эту легенду стали рассказывать и о других озерах.

…Долина суживается, подъем становится круче, отдельные пятна снега сливаются в сплошные поля. Снег настолько плотен, что на нем почти не остается новых следов, зато старые сохраняются долго. Мы выше трех тысяч метров над уровнем моря. Начинает сказываться высота: отдыхать приходится чаще. Чуть темнее стало небо, большую четкость приобрело все окружающее.

Провели измерения снега на двух пунктах. Снег был настолько тверд и плотен, что наши сапоги почти не оставляли следов на его поверхности. С большим трудом мы пробивали неподатливую толщу острой металлической рейкой, чтобы определить глубину снега. А похожий на маленький миномет цилиндр плотномера приходилось буквально ввинчивать в снег, чтобы взять хоть маленькую пробу. Работа, которая при обычном, рыхлом снеге заняла бы у нас не более получаса, на этот раз продолжалась втрое дольше.

Но наконец измерены высота снега, его плотность и водность; колонки цифр легли на страницы полевой книжки; описан характер его залегания, состояние поверхности и другие необходимые данные.

Впереди последний пункт, на перевале.

Перевал. Высота 3200 метров. Свистящий ледяной ветер не мешает нам любоваться открывшейся по ту сторону хребта панорамой. Там, за перевалом, бассейн другой реки — Чирчика. В смутную даль уходят горы, то острые, зубчатые, то срезанные, столообразные. Синеют заросли арчевника в долинах, снегом сверкают вершины. С какой силой всегда манят человека впервые открывающиеся перед ним дали!

Через перевал ведет широкая дорога, протоптанная за зиму в снегу лапами самых различных обитателей гор. Вот чуть заметный косой след горностая, небольшие отпечатки лап барсуков и лис. А вот побольше, покрупнее — это волк. Глубокие, четкие следы целого стада горных козлов — кииков, а рядом мягкий, чуть видный оттиск большой кошачьей лапы. Это вслед за своей «столовой» отправился снежный барс. И наконец, широкий след босой человеческой ноги с когтями. Сам косолапый махнул через перевал в поисках пропитания,