Снежная робинзонада

Эпилог

Годы идут, и все более широкая полоса времени отделяет меня от кызылчинских лет, как темная гладь воды отделяет от берега уходящий корабль. Но странное дело, жизнь на зимовке не забывается, напротив; со временем, правда, исчезают незначительные, мелкие подробности, зато, словно с удаляющегося корабля, становится ясно виден весь берег, и лучше понимаешь, что оставил, а что взял с собой в дальнее плавание по бурным волнам самого беспокойного океана — жизни.

Полярники говорят об «арктической» болезни. Но «горная» не слабее! Не раз, продрогшие до костей, промокшие до нитки, уставшие, мы говорили себе: «Все, кончено, беру расчет и больше никогда-никогда…» Но высыхает одежда, отогреваешься, отдыхают мускулы, и вновь слышишь безмолвный зов гор.

Сейчас далека от меня Кызылча, накрытая плащом туманов, подернутая дымкой, погруженная во мрак ночи или залитая ослепительным солнцем… Но память, подобно машине времени, переносит в минувшее, позволяя вновь увидеть, услышать, почувствовать и понять ушедшее.

Я смотрю на полную суровой поэзии картину Рериха «Помни!». Это одно из самых глубоких его произведений. Помни высоту, чистоту и непоколебимость гор! Помни, чем выше, тем тяжелее подниматься, тем труднее дышать, но тем дальше видно, тем светлее и шире горизонт.

И я знаю, что настанет день, когда я снова сойду с машины в устье Иерташа и, вскинув за спину рюкзак, знакомой дорогой двинусь вверх. Вновь ударит в лицо холодный ветер, вновь заставит зажмуриться сияние заснеженных вершин, вновь я вдохну хрустально-чистый, разреженный воздух гор. Я вспомню странные, но привычные названия рек, ущелий и вершин. И когда из-за последнего поворота вдали покажутся домики станции, остановлюсь, сниму шапку.

— Здравствуй, Кызылча!