Снежная робинзонада

Лето

И вновь лето.

После жарких дебатов был провален очередной «проект» — уничтожение электролитом обитавших в болоте рядом со станцией лягушек. Отлежали неделю в постели автор операции «Мед» (конечно, все тот же Володя Митрофанов) и ее исполнители, когда стая разъяренных диких пчел, живших в дупле старого тополя на дне каньона, свирепо расправилась с охотниками до сладкого.

Из-за зубцов Кураминского хребта через перевал Камчик идут и идут из Ферганской долины на высокогорные летние пастбища — джайляу — гурты, табуны и отары. Пылит древняя тропа, протоптанная за тысячи лет ногами, копытами и лапами. Никогда еще ни одно колесо не оставляло на ней следа. Плотными серыми потоками бегут овцы, по сторонам неспешно трусят громадные киргизские волкодавы, безухие и бесхвостые, а впереди гордо и важно, потряхивая бородами, шагают рогатые вожаки — козлы. (Этих козлов так и называют — «атаманы». Видимо, природа дала им гораздо больше ума и сообразительности, чем баранам. Иногда впереди отары идут даже не один, а несколько «атаманов», которые хорошо знают дорогу и понимают слова и жесты пастуха. Не только на перегоне, но и на пастбище они всегда впереди отары. Неторопливо, с достоинством выступают они впереди своих подопечных, словно понимая, как важна и ответственна их служба.) Утробно ревут верблюды, груженные разобранными юртами, глухо мычат усталые коровы, с яростным визгом сшибаются в драке полудикие косячные жеребцы. Великое переселение народов. Более полутора миллионов голов скота пасут колхозы и совхозы Ферганы на ангренских джайляу Орталык, Актау, Арашан. Часть скота через перевал Кингсаз гонят в глубь Тянь-Шаня, за Чаткальский хребет.

Потянулись к небу тонкие дымки, разбежались по берегам ручьев и речек белые, желтые, серые, охровые, рыжие юрты, словно тюбетейки горных великанов, отлучившихся куда-то по своим делам.

Отношения с чабанами у нас были более чем дружественные. В этом были заинтересованы обе стороны. У нас на станции регистрировали свои командировочные удостоверения зоотехники, ветеринары, уполномоченные различных сельскохозяйственных организаций. Чабаны приносили нам ремонтировать свои приемники, и наши радисты оживляли мертвые коробки. За это радистов, а иногда и всех нас приглашали в гости. Немало гостей бывало и на станции. За зиму у нас скопились некоторые излишки муки, и мы с удовольствием меняли ее на свежее мясо или молоко. Кое-кому из пастухов помогло и содержимое нашей аптечки. В общем редкий день проходил без того, чтобы у станции не раздался конский топот, ржанье, а затем знакомое: «Ассалям-алейкум!»

Теперь нам часто приходилось спасать нашу метеоплощадку от скота. Трава вокруг была съедена и вытоптана, поэтому огороженный колючей проволокой зеленый квадрат вводил в искушение травоядных. Еще ничего, если это были только пугливые овцы, смирные телята или кроткие ишаки. Но иногда на площадку, словно танк, прорывался тяжелый верблюд или племенной бык. Приходилось проводить всеобщую мобилизацию, вооружаться подручными средствами и атаковать агрессора всем коллективом.

Интересны были конные игры — улак, устраиваемые обычно по случаю каких-нибудь торжеств. Несколько десятков всадников на застоявшихся горячих жеребцах — карабаирах на ровной площадке боролись за тушу теленка. Нужно было вырваться вместе с тушей из толпы всадников и пронести ее перед судьями. Гудела земля под сотнями копыт, дыбились кони. Визг, крик, шум.

Все, кто живет и работает на джайляу, великолепные конники, независимо от пола и возраста. Скачет какая-нибудь старая киргизка на быстром карабаире или низкорослой, но сильной киргизской лошади по усеянной большими острыми камнями долине, а на лице у нее такая скука и равнодушие, слоено она на трамвае знакомым переулком едет. Да и русские не уступали в верховом искусстве местным жителям. Вспоминаю одного бригадира, бывшего пограничника. К его лохматому вороному коню страшно было подойти, настолько он был зол и дик. А хозяин спокойно, даже неторопливо вскакивал в седло и гнал яростного жеребца через ручьи, ямы, сухие русла, камни.

В наше время мерный, неторопливый шаг идущей лошади, дробный перестук конской рыси, стремительный ритм галопа все больше сменяется шумом автомобильных двигателей, гудками тепловозов и электровозов, звонким громом реактивных лайнеров. На улицах больших городов лошадь становится анахронизмом и привлекает к себе больше внимания, чем автомашина новой марки. Но здесь у нас, в горах Тянь-Шаня, еще молодо и уверенно звучит древняя конская поступь.