Снежная робинзонада

Новый год

Перед самым новогодним праздником случилась довольно забавная история. В этом году, как и в предыдущем, на станцию Ангрен-плато не успели вовремя завезти топливо, поэтому было решено опять забросить его самолетом.

Самолет вели летчики, не знавшие места расположения станции. Заметив в глубине гор небольшой домик с метеоплощадкой, они решили, что это и есть цель их полета. На самом деле под ними была Кызылча, где в сарае хранилось пятнадцать тонн каменного угля.

На Кызылче никто ничего не понял. Самолет, о котором не было никаких радиограмм, внезапно появился из-за гребня и пошел в пике. Потом какой-то предмет отделился от него и со свистом врезался в снег. Один из зимовщиков подбежал к месту падения и с изумлением увидел толстое кривое полено. Недоуменно взглянул вверх, увидел идущий в новую атаку самолет и кинулся наутек. На этот раз плотное трехпудовое узловатое полено, словно ракета, наискось пробило фронтон дома, потолок, дверь и застряло в полу рядом с остолбеневшим Борисом Латышевым. Несколько секунд стояла тишина, в которой растворялся рокот самолета, затем оглушительный хохот потряс станцию. Начальник станции Сергей Петрович Чертанов пустил красную ракету и замахал самолету алым полотнищем — дескать, осторожней надо! Но летчик, видимо, воспринял это как радостный привет и высыпал из самолета прямо над головами кызылчинцев еще несколько связок дров. Все бросились в дом.

Когда «бомбежка» закончилась и самолет с победным гулом растаял в стороне Ташкента, о происшествии сообщили в управление, а оттуда на аэродром. Для Кызылчи это был один из забавных случаев в ее истории, а «платовцам» пришлось подождать еще несколько дней, пока наконец новый груз топлива был доставлен точно по адресу.

Наступила новогодняя ночь.

Все сотрудники станции, исключая дежурных, собрались в кают-компании. В углу у окна сияла стеклом и фольгой игрушек высокая елка, вернее, арча, срубленная в низовьях Кызылчи. Под потолком на резинке медленно крутился волейбольный мяч, оклеенный осколками зеркал. Когда тушили свет, на мяч направляли лучи нескольких карманных фонариков и световые зайчики скользили по стенам, создавая иллюзию густого снегопада.

На стене появился свежий, праздничный номер нашей «полулегальной» стенной газеты «Фотохохма». Я до сих пор не знаю, кто ее издавал, — настолько это было законспирировано. «Фотохохма» появлялась нерегулярно, но пользовалась большим успехом. Это была, конечно, не стенгазета, а своего рода фотовитрина на злобу дня с забавными подписями. Успех «Хохм» заключался в их полной неожиданности. Однажды я увидел там и себя с гусем под мышкой (как-то на станцию привезли гуся, он вырвался, и я бежал за ним целый километр, пока не поймал) — это называлось «Паниковский на Кызылче». Вот «Кызылчинские папуасы» — наши ребята после разгрузки привезенного на станцию угля. А вот несколько страдающий шпиономанией радист Витя Бурмин, наливая из бочки бензин, настороженно к чему-то прислушивается: «Слышен подозрительный шум в Давансае».

Но на этот раз неведомые редакторы «Фотохохмы» превзошли себя. В новогоднем номере была использована тема известной открытки: медвежонок, спускаясь с вертолета, протягивает пингвинам календарь, поздравляя их с Новым годом. Однако с помощью старых фотографий, клея и красок картина приобрела несколько иной вид. У пингвинов появились головы кызылчинских зимовщиков, а у медвежонка — физиономия одного уважаемого и почтенного работника Гидрометслужбы. Он протягивал пингвинам плотномер новой конструкции.

Стол ошеломлял своим убранством всех привыкших к средневзвешенным величинам казенного пайка. Сияли генеральские звезды на бутылке с коньяком, пестрели цветные этикетки вин, темнело зеленоватое стекло «рядовых» — пива и лимонада. Между бутылками располагались закуски: кружочки колбасы, квадратики сыра, ломтики хлеба, банки с консервами, блюда с винегретом. Блики света играли на металле вилок и ножей.

Аппетит у всех был отменный, однако по традиции к трапезе нельзя было приступать до концерта по заявкам работников нашей службы. И вот наконец: «Говорит Ташкент!» Ко всем работникам Гидрометслужбы Узбекистана обращается начальник управления. Общий обзор событий прошедшего года, поздравление с наступающим. Затем счастливчики слышат голоса своих родных и близких. Голоса сменяются музыкой, звучат знакомые песни, любимые мелодии. Приемники всех метеорологических станций Узбекистана, от снежных гор до далеких островов Аральского моря, настроены сейчас на одну волну. И когда затихают последние аккорды, первый тост провозглашается, конечно, за Гидрометслужбу, за тех, кто в пути, на зимовке, в экспедиции.

Бьют куранты Ташкента. А московские отметят приход Нового года только через три часа.

Звенят стаканы, звучат тосты. Я запеваю нашу любимую:

Как приятно у теплой печки петь о вьюгах и морозах, так и среди друзей иногда интересно вообразить себя «позабытым, позаброшенным с молодых, юных лет». Здоровые, молодые, полные сил ребята горестными голосами подхватывают:

А самим еще жить да жить лет до ста. Да и не любит молодость долго грустить, даже в шутку.

Сдвинуты в угол столы и стулья, гремит музыка, трещит под каблуками пол. Стучат тяжелые подкованные сапоги и неуклюжие горные ботинки.

Я сижу в углу, между столом и окном. Танцевать не хочется, да и не умею, и, облокотившись на стол, я молча слежу за своими товарищами. Раз праздник, то можно отложить свои снеголавинные заботы и поближе взглянуть на тех, кто рядом.

Что привело нас сюда?

Одних — интерес к изучению лавин, рек, климата гор; других — сама природа гор, суровая и неповторимая, постоянно требующая внимания, внутренней собранности; третьих — любовь к свободе, хотя и довольно своеобразно понятая, потому что на нашей работе строгая дисциплина, притом из коллектива, хотя и небольшого, никуда не денешься. Но зато вместо узких улиц и тесных переулков вокруг возвышаются вздыбленные каменные валы, увенчанные, словно пеной, снегом. Нет грохота и сутолоки, воздух не пропитан дымом и выхлопными газами. Отойди от станции сотню шагов — и останешься один на один с природой среди тишины и покоя.

Были и другие, мятущиеся, ищущие себя люди. Ведь в жизни мы нередко не только увлечение принимаем за любовь, но и любовь можем принять за временное увлечение. Так и они, став хорошими работниками, грамотными специалистами, продолжали мечтать о другой работе, о новой профессии. Очень трудно найти себя.

Как-то в одном из журналов, сейчас уже не помню в каком, я прочитал, будто американский попугай, запущенный вместе с другими подопытными животными в космос, в искрящейся звездами выси презрительно воскликнул: «Все это бизнес!» Нечто вроде этого не раз приходилось и нам выслушивать по своему адресу.

Конечно, люди в горах бывали всякие. Некоторые не выдерживали даже самого короткого времени. Одним не позволяло здоровье, другим не нравился климат, третьи не уживались в коллективе, четвертых просто неудержимо тянуло вниз, в большой мир людей, где кино, театры, библиотеки, магазины, женское общество. Среди оставшихся были и такие, что работали только ради денег. Но таких было немного, и это были самые скучные люди на зимовке. Между прочим, и они долго не задерживались.

Да мы и не умели тратить деньги. Народ на станции был молодой, преимущественно холостой, сыты и одеты за казенный счет. Пить было незачем: наша работа требовала полной отдачи сил и была интересной, а пьют, когда скучно, от неудовлетворенности жизнью. В связи с финансовыми «излишками» на станции нередко прокатывались своеобразные эпидемии. Вдруг у всех появлялись дорогие фотоаппараты, щелкали затворы, везде пахло проявителем, с потолков свешивались черные змеи пленок, и бесчисленные фотографии несчетное число раз повторяли наши физиономии. Но фотомода проходила, аппараты исчезали в чемоданах и рюкзаках, а на станции по вечерам, захлебываясь и вразнобой, ревели два аккордеона и баян, хотя играть по-настоящему умел только один Борис Латышев. По этой причине два инструмента скоро умолкли. На короткое время установилась тишина, которой навсегда положило конец появление пяти (!) магнитофонов. Для нашей станции это было гораздо больше, чем просто много. Записывались музыка, речь, лай, мяуканье, вой ветра, раскаты грома, а затем все это без конца проигрывалось.

Конечно, были и более разумные покупки. Кое-кто накопил на покупку дома, мебели, другие ездили в отпуск в Крым или даже за границу. Но особых стремлений к накоплению финансов, как правило, ни у кого не было. Не затем отдавали мы «праздник жизни — молодости годы» горам. Ценность жизни измерялась здоровьем, силой, молодостью. Горы были для нас путем ввысь, а не сейфом.