Снежная робинзонада

Наши звери

Я люблю почти всех животных, В детстве под Новый год я иногда ходил в лес и там оставлял у каждой норки по маленькому кусочку хлеба — пусть и у зверушек будет праздник. Поэтому отведу несколько страниц и нашим веселым четвероногим друзьям.

Первым псом на зимовке был Барбос — любитель свободы, путешествий, дальних дорог. Неопределенной породы, пегий, поджарый, с сильными лапами и неутомимыми мышцами, он не имел хозяев и очень дорожил своей независимостью. Но в нас он почувствовал, видимо, что-то родственное по духу и остался на станции, где уже обитал маленький черный щенок. Мы сколотили для них конуру — общежитие, и жизнь собачья протекала, быть может, и в тесноте, но не в обиде. Ветер, мороз и снег Барбоса совершенно не беспокоили, но цепь повергала в ужас. Немало забавных происшествий пережили мы с ним.

Рекса, громадного лохматого киргизского волкодава, бросили больного пастухи, уходя с летних пастбищ. На Кызылче его вылечили, и он остался на станции. В одной из собачьих драк ему почти оторвали верхнюю губу, что придавало ему весьма мрачный и свирепый вид. Однако, несмотря на такую внешность, он обладал добрейшим характером. Он позволял класть себе в пасть руку, щекотать свое светлое поджарое брюхо и даже пытаться развязывать узелок, завязанный природой на кончике его пушистого хвоста. В ответ на эти шутки он лишь снисходительно скалил свои белые клыки, которыми можно было загрызть слона. Лет Рексу, по-видимому, было немало. Однажды, почуяв близкую смерть, он ушел в горы и не вернулся.

Жила на станции некоторое время и черная сучка Пальма; характером она ничуть не походила на добродушных кобелей, и ее застрелили пастухи, когда она пыталась напасть на ягненка.

Из младшего собачьего поколения на станции дольше всех жили сыновья Рекса и Пальмы, Бяша и Черт. Большой, несколько флегматичный Бяша был желтовато-белого цвета и несколько напоминал белого медведя в миниатюре. В противоположность ему Черт был совершенно черный, как собака Баскервилей. Однако при устрашающей внешности оба пса имели самый милый характер. Хотя добычи в районе станции для них почти не было, в марте по крепкому насту им иногда удавалось загонять и приносить на станцию линялых лис-караганок. Некоторые из нас фотографировались с ружьем в одной руке и с лисой — в другой. Собаки при этом сидели в стороне и ехидно улыбались. На цепь псов мы не сажали, в упряжку не впрягали — все-таки горы, да и снег глубокий, — однако приятно было просто идти на снегосъемку или гидропост в сопровождении двух свирепых на вид существ, повинующихся любому твоему слову или жесту.

Правда, наши псы далеко не были ангелами в собачьем облике. Однажды кто-то из нас привез на станцию четыре килограмма замечательной копченой колбасы, которую на всякий случай подвесили к потолку в чулане. Пронюхав об этом, Бяша потихоньку открыл лапой дверь и пробрался в запретную зону. Колбаса висела высоко. Бяша задумчиво почесал задней лапой за ухом и пошел за котом. Как они сговорились, для меня до сих пор остается загадкой. Наверное, каждое животное кроме родного знает еще несколько звериных языков. Так или иначе, Бяша объяснил коту обстановку, и хвостатые грабители пошли «на дело». Пес стал в дверях «на стреме», а кот полез на потолок. Добравшись до колбасы, он вцепился в нее и стал раскачиваться, пока та не сорвалась с гвоздя, и похититель вместе с добычей шлепнулся на пол. На стук выскочили сразу же заподозрившие недоброе хозяева колбасы. Быстро оценив создавшееся положение, Бяша схватил в зубы колбасу и кинулся наутек. Кот хотел последовать за ним, но был схвачен за шиворот и тут же выдран. После этого он всю ночь выл басом на чердаке, жалуясь на свою незадачливую судьбу. А его более удачливый сообщник слопал все четверть пуда вкуснейшей колбасы и чувствовал себя на собачьем седьмом небе. На дворе дул ледяной ветер, трещал мороз, замерзший Черт под крыльцом лязгал от холода и зависти зубами, а Бяша кувыркался в снегу, купался в сугробах. Ему было очень весело и, по-видимому, очень жарко.

…Лиловый нос, усы вразлет, пегий хвост, воинственно задранный к небесам, и зеленые глаза, светящиеся великолепным пренебрежением ко всему окружающему миру… Это «Дядя Вася», один из бессменных зимовщиков, принесенный на станцию крошечным полуслепым котенком и превратившийся со временем в белого с черными пятнами красавца. Со своего любимого места — антенны с видом полноправного самодержца он медленным и ленивым взором окидывал свои владения, хорошо сознавая, что является единственным котом на многие километры вокруг. Далеко не каждый представитель семейства кошачьих может похвастаться несколькими высокогорными зимовками. «Дядю Васю» окружало дружеское уважение людей и почтительная покорность четвероногого персонала станции. Но кот вообще не считал собак существами, достойными внимания. Когда наши собаки были еще щенками, кот когтями и зубами приучил их к порядку, и псы с юных дней росли в уверенности, что сильнее кошки зверя нет. Уже одно имя «Дядя Вася», а не какой-то там Васька говорило о многом.

Возвращаясь как-то с гидрологического поста, Гена Елисеев на пробитой в глубоком снегу узкой тропе буквально нос к носу столкнулся с молодым барсуком. Оба замерли от неожиданности. Через секунду барсук, круто развернувшись, кинулся наутек. Однако далеко уйти ему не удалось. Сбитый с ног приемом самбо и крепко стянутый ремнем барсук был завернут в телогрейку и торжественно доставлен на станцию. Полюбоваться на пленника собрались все свободные от дежурства зимовщики. Мелко дрожа и недоверчиво посматривая по сторонам, барсук сидел в углу конторы гидрологов. Неожиданно в комнату вошел «Дядя Вася», При виде незнакомца он ощерился, распушил задранный хвост, выгнул горбом спину и с высоким угрожающим воем — своей любимой боевой песней — двинулся в психическую атаку. Надо отдать должное его храбрости и самоуверенности, ибо барсук был раза в четыре больше кота. Сначала барсук оторопел. За свою жизнь он повидал в горах всяких зверей, но такого… Кот приближался медленно и неумолимо, как судьба. И тут, сделав стремительное, неуловимое движение, барсук укусил кота за нос. «Дядя Вася» исчез. На его месте с истошным криком крутился пегий вихрь. Затем кот огромными прыжками вылетел из комнаты.

Барсука окрестили Тишкой и решили оставить на станции. Насыпав перед ним целую горку хлеба и сахара, его заперли на ночь одного. Но тяга к свободе пересилила. Ночью барсук взобрался на стол и, разбив головой стекло, выпрыгнул наружу.

Наши собаки сидели в это время под окном и, задрав морды к звездам, тоскливо выли: извечная жалоба на неблагоустроенность собачьей жизни. Обычно господь не слышит обращенных к нему жалоб, однако на этот раз в ответ на собачий глас сверху раздался звон и вслед за этим прямо наголову ошеломленным псам упал барсук. Наутро мы нашли от него лишь хвост. Бедный Тишка!

«Собака — друг человека, а кот — почти брат», — как-то сказал один из нас, и был недалек от истины. Во время всех праздников «Дядя Вася» восседал вместе со всеми за столом, обычно рядом со мной, сохраняя на своей физиономии выражение достоинства и невозмутимости, как и полагается старому зимовщику.

Однажды мы решили женить нашего «Дядю Васю». Зимовщики с Ангрен-плато увезли отчаянно ревущего кота навстречу семейному счастью. На Кызылче сразу сделалось как-то пусто. Однако через несколько дней и «Дядя Вася» затосковал, видимо, по вольной жизни, по привычной компании холостяков и прибежал, вернее, приплыл по глубокому рыхлому снегу на Кызылчу, хотя самостоятельно шел по этому пути впервые. Мы долго не могли понять, что это такое, видя ныряющий в сугробах пегий хвост.

Вернувшийся был встречен с триумфом. «Дядю Васю» согрели, накормили, даже раздобыли где-то граммов двадцать спирта, чтобы не простудился. Усталый, немного захмелевший кот сидел в середине нашей компании, смотрел на нас зелеными глазами, и на морде у него было написано: «Братцы, я с вами, я ваш навеки!»