Солнце заходит...

В ГЛУБИНЕ ОСТРОВА ПАЛАВАН

Желание поехать на Палаван возникло у меня в новогодний вечер 1951 г. Датский консул в Маниле Густав Хальберг пригласил меня в гости. За праздничным столом, накрытым по всем правилам хорошего тона, я развлекал своего соседа сеньора Луиса Пуялте рассказами о том, что я недавно пережил в доме моего друга Атабана, охотника за черепами. Пуялте в свою очередь рассказывал о принадлежащих ему концессиях строевого леса на западном берегу Палавана. Я прервал его:

— Вам известно, что эти места — настоящий рай для исследователя?

— Нет. Почему?

— Потому что никто еще никогда не бывал в самой глубине острова. Ведь это опасно.

— Но вы, кажется, не боитесь, — сказал Пуялте. — Хотели бы быть первым?

— Очень, — ответил я.

— В таком случае приглашаю вас туда. Я предоставлю вам транспорт в оба конца, и пока вы будете на берегу, сможете жить у моих управляющих в Пунта-Бае и Данум-Дануме. Они позаботятся о хороших проводниках. Но если вы надумаете отправиться в глубь острова, я ничем не смогу вам помочь.

— Вам не придется повторять приглашение. Большое спасибо!

На следующий день я написал об этом заманчивом предложении моему старому другу, доктору Каю Биркет-Шмиту, руководителю этнографического отделения при Национальном музее в Дании. Он ответил немедленно, сообщив, что очень хотел бы иметь экспонаты с Палавана и что он обратился в фонд Карлсберга с просьбой финансировать экспедицию. Через некоторое время пришел чек на тысячу долларов.

Подготовка к путешествию оказалась в высшей степени интересной. Когда собираешься ехать в такое место, где ничего нельзя купить, нужно хорошенько подумать, что понадобится тебе и проводникам из местных жителей, не считая подарков и товаров для обмена. Мой багаж непрерывно увеличивался. После долгих размышлений я пришел к выводу, что следует взять с собой пять основных видов продуктов: овсяную муку, соль, сахар, сухое молоко и чаи Овсянка может показаться не слишком заманчивым блюдом, зато она очень питательна и быстро восстанавливает силы. Помимо продуктов требовались сотни всевозможных вещей: дробовик с патронами, гамак с москитной сеткой, кастрюли и сковородки, гвозди, инструмент, канат, шипы и, самое главное, огромный запас лекарств и пакетов первой помощи. В качестве подарков и товаров для обмена я взял несколько пар брюк, рубашки, ножи, табак для мужчин, дешевые платья и украшения для женщин и 5 тыс. конфет и других сластей для детей. Всех запасов было вполне достаточно, чтобы я мог открыть сельскую лавку с разнообразным ассортиментом товаров.

23 апреля я наконец поднялся на борт парохода «Пилар 2» водоизмещением двести сорок две тонны, который шел за копрой в Альфонсо-Тресе, что на западном берегу Палавапа, омываемом Китайским морем. Пароход направлялся к самой южной точке Палавана, куда я мечтал попасть уже многие месяцы. От Миндоро мы подошли к группе островов Каламиан и простояли несколько часов в Кулионе, колонии для прокаженных, где находится много тысяч больных, полностью изолированных от внешнего мира.

Первую остановку на Палаване мы сделали в Бакуите, недалеко от северной оконечности острова, в бухте которого пароход бросил якорь поздно вечером 25 апреля. На следующее утро, когда взошло солнце, я увидел, что попал в один из самых прекрасных уголков земли, где мне когда-либо приходилось бывать. Бакуит напоминает Рио-де-Жанейро. Как здесь красиво! Здесь не бывают туристы. Я провел в городе полдня и купил помимо всего прочего пару съедобных ласточкиных гнезд, добытых в пещере поблизости, вход в которую виднелся на высокой отвесной скале. Хорошей едой не следует пренебрегать, но платить тысячу крон за килограмм, как это делают китайские гурманы, — слишком большая роскошь, хотя на один килограмм такой еды и идет сто гнезд. Ведь это всего лишь беловатая слюна ласточек. Правда, гурманы считают, что гнезда стоят этих денег. Мне не удалось их попробовать, потому что оба мои гнезда попали в зоологический музей. В Бакуите я остался единственным пассажиром. Южнее этого места никто никогда не добирается. Максимальная скорость «Пилара 2» — семь узлов в час, и нам потребовалось 24 часа, чтобы от Бакуита добраться до следующего городка, Альфонсо-Тресе, недавно переименованного в Кесон. Весь этот район принадлежал одному человеку — Висенте Пагайону, прибывшему сюда с острова Куйо. Он, вероятно, говорил правду, когда доверительно сообщил мне:

— Я велел выбрать мэром моего сына Виктора.

Этот синьор обещал мне помочь отправиться дальше на юг в Пунта-Баю на открытой моторной лодке, но я должен был подождать, пока нагрузят лодку и отпразднуют ежегодную фиесту[8]. На это ушло три дня, но присутствовать на празднике с угощением, вином и танцами с утра до вечера было очень интересно. К своему разочарованию, я заметил что местные палаваны, грузившие копру, не принимали участия в празднике. Представителей «нехристианских племен» не считают здесь достойными членами общества.

Я обсудил свои планы с мэром и начальником полиции, рассказав им, что хотел бы исследовать территорию, тянущуюся от Пунта-Баи и Кандуаги на побережье до горы Манталингахан высотой почти в две тысячи метров. Мои собеседники с трогательным единодушием считали, что это затея рискованная, равносильная самоубийству! Я выбрал самое плохое место на острове, куда не смеет ступить ни один человек. В глубине острова одним из племен правит вождь по имени Амбилан. Он живет в пещере, которую охраняют воины, не позволяющие приближаться к ней ни одному человеку. Даже полиция не смеет там появиться, опасаясь отравленных стрел. Но на побережье с людьми Пуялте я могу чувствовать себя в полной безопасности. Брат Виктора обещал доставить меня туда на своей моторной лодке.

С моторной лодки то тут, то там можно было заметить дома, окруженные рощами кокосовых пальм. Поселения крупнее не попадались, пока мы не пришли в бухту Эран, где находилась небольшая деревня моро. Когда во второй половине дня мы пристали к берегу в Пунта-Бае неподалеку от стоявшего особняком дома Пуялте, нам сказали, что управляющий Мариано уехал в Данум-Данум для очередной месячной инспекции находящегося там филиала. Мы отправились дальше. С моря я мог видеть всю гору Манталингахан, самую высокую на острове, которая величественно возвышалась над джунглями и зелеными холмами. Вершина казалась оголенной и темной. По прямой от берега до вершины горы — шестнадцать километров, но я хорошо представлял себе, какой тяжелый путь ожидает человека 60 лет, когда ему придется подниматься чрезвычайно крутыми тропинками, особенно на северном и западном склонах горы.

В Данум-Дануме меня сердечно встретили Мариано, жизнерадостный пожилой испанец, и его заместитель метис Амон, женатый на девушке моро, которая недавно подарила ему еще одного ребенка. Я сразу решил, что Данум-Данум станет основной базой на время моего похода. Все мои 25 ящиков и бочек перенесли на берег и поместили в маленьком домике.

Итак, самая главная проблема — вождь Амбилан. Совершенно ясно, что я должен был связаться с ним и завоевать его доверие и дружбу, иначе лучше сразу отправляться домой. Поэтому в тот же вечер я отыскал двух человек, которые могли мне помочь. Первый из них — Будо был зятем Амбилана. Елена, красивая сестра Будо, помогала по хозяйству в доме Амона и присматривала за новорожденным. Другой, Хулио, младший брат Амона, являлся племянником одной из двух жен Амбилана. Сестра Хулио жила у Амбилана в джунглях в качестве приемной дочери. Хулио некогда учился в Маниле и хорошо говорил по-английски.

Я просил Будо передать Амбилану. что хочу встретиться с ним и заручиться его поддержкой и помощью в восхождении на гору Манталингахан. Я намеревался отправиться в путь через два дня в сопровождении Хулио и носильщиков. Мои новые друзья решили, что я либо шучу, либо не в своем уме: всем известно, что на эту гору ходить нельзя — там обитают злые тролли. На нее не поднимался еще ни один человек, в том числе и местные жители.

— Ерунда, — ответил я. — Я отлично лажу с троллями.

Мне никто не поверил. Но рано утром я все-таки отправил Будо в путь.

Новость о моем прибытии распространилась, как огонь по сухой траве. С самого утра мой дом буквально осадили жители деревни Датаг, расположенной поблизости от селения моро Сикуд-Пойнт. Их любопытство не имело предела, то же самое можно сказать об их любви к табаку и сладостям. Но мне было очень важно установить с ними дружеские отношения, или, как говорят в наше время, «public relations»[9].

После обеда я попросил Хулио пройтись со мной вдоль берега до Кандуаги. Я назначил его своим «адъютантом», и он очень гордился тем, что нес мое ружье. В Сикуд-Пойнте мы побывали в двух весьма уважаемых семьях — у Баронга и Амилассана. Их жены сыграли для нас на самодельных ксилофонах: один из них был сделан из деревянных реечек, а другой — из металлических полосок, вырезанных из старого бензинового бака. Я сказал, что охотно купил бы оба инструмента, и мне пообещали принести их на следующий день в Данум-Данум. Из Сикуда мы двинулись дальше на юг и для сокращения расстояния перешли вброд небольшую илистую речку, которая, обогнув поросшую густым лесом скалу, спускалась к морю. Хулио был в восторге. Он уверял, что на вершине скалы живет страшный огромный зверь, и, конечно, он испугается ружья. На всякий случай Хулио держал ружье наготове. Но, к сожалению, зверь в тот день не показался. Перейдя вброд еще несколько грязных речушек, мы наконец вышли к Кандуаге — довольно большой деревне моро. В деревне имелся имам[10] и в ней только что открылась начальная школа. Учитель, недавно приехавший из северной части Лусона, спешно изучал язык, на котором говорили его ученики и родители.

Основной целью моего посещения Кандуаги был официальный визит капитану Онасу, местному представителю власти султана Сулу. Капитан — самая значительная фигура на побережье. Его большой дом стоял у реки Кандуаги. На дверях красовалась внушительная надпись с именем и званием владельца. Я предусмотрительно захватил с собой подарки для капитана и его жены, а они пригласили меня на обед. Капитан нуждался в патронах, и мы произвели товарообмен. Я получил две пестрые циновки: нижнюю, сделанную из тростниковых полосок, и верхнюю, цветную, которую сплела жена Баронга из Сикуда. Мне досталась также пара браслетов, принадлежавших его жене И их миловидной дочери Анасите. Один был из ракушек, другой — из бури[11].

Самым интересным в доме капитана была ручная говорящая птица майна, величиной с дрозда, вся черная, с несколькими желтыми перышками на голове и шее, напоминавшими золотые шнурочки. Она свободно летала по веранде, где мы обедали, и болтала даже лучше любого попугая. Птица была удивительно дерзкой, требуя своей доли обеда. Ее мне не удалось купить ни за какие деньги.

На следующий день капитан нанес мне ответный визит в Данум-Дануме. Он принес с собой вещи, которые я приобрел, и получил патроны. Пришли также члены семьи Баронга и Амилассана в ярких национальных костюмах моро. Они захватили с собой домашнего печенья и несколько пестрых плетеных вещиц, среди которых имелись сетка для хранения печенья и корзинка в форме райской птицы, полная риса, изготовленная специально в подарок имаму для жертвоприношения. Женщины снова играли на ксилофонах и развлекали нас народными песнями.

Некоторые палаваны принесли живых птиц, пойманных в силки. Мне удалось заполучить большую редкость— самца павлиньего фазана. Он имел маленький павлиний хвост и по две шпоры на каждой ноге. Мне очень хотелось сохранить его живым, и я достал довольно просторную клетку для кур, но бедная птица, по-видимому, предпочла смерть неволе. Она покончила жизнь самоубийством, беспрестанно бросаясь изо всех сил на железную сетку. Другим очень интересным экземпляром была так называемая птица-инкубатор, величиной с крупную курицу. Это единственная птица в мире, «доверяющая» высиживание яиц солнцу. Так же как морская черепаха, она закапывает свои яйца в песок. Птенцы вылупляются такими большими, что могут сами выбраться из песка, взлететь и заботиться о себе. Они никогда не видят своих родителей. Еще большей редкостью в моей коллекции явилась птица-носорог.

Силки для ловли птиц придуманы исключительно хитро, с множеством петель, в которых запутываются лапки жертв. Фазана поймали на «приманку» — обычную курицу. Птицу-инкубатора заманили в ловушку при помощи деревянной флейты, издающей звуки, похожие на птичьи. И флейта и силки попали в мою коллекцию.

В течение дня я нанял несколько молодых людей в качестве носильщиков. Каждый из них должен был нести на спине корзину вроде тех, в которых переносят древесную смолу — альмакигу, а в ней по два двадцатилитровых жестяных бака, наполненных разными вещами. Хулио отвечал за ружье и коробку с медикаментами. Когда мы закончили все приготовления, уже наступил вечер. Вместе с Хулио я отправился на берег половить при свете керосиновых фонарей разную мелкую живность. Несмотря на увлекательность этого занятия, мы вскоре решили идти спать, чтобы хорошенько отдохнуть перед тем, что ожидало нас завтра.

Мы отправились в путь ранним майским утром. Сначала прошли некоторое расстояние вдоль берега на север, потом свернули на едва заметную тропу, приведшую нас в настоящие дебри. Я впервые увидел тропический лес, соответствующий моим детским представлениям о девственных джунглях. Здесь царили полумрак и такая тишина, что было слышно, как падают капли воды. С могучих стволов свисали лианы, а подлесок — колючий кустарник — беспощадно рвал одежду и царапал руки и ноги. Но хуже всего были отвратительные лесные пиявки, которые водились там в бесчисленном количестве. Они держались на деревьях задними присосками, а их длинное, тонкое тело свободно висело в поисках жертвы. Стоило только ее задеть, как она тотчас же присасывалась и в одно мгновение наливалась кровью. Если даже ее сразу отодрать, на коже все равно появлялась кровоточащая ранка. Единственное, что немного поднимало настроение, — это доносившиеся иногда мелодичные голоса птиц, притаившихся в кронах деревьев.

Дважды мы переходили реку Сумурумсум по ненадежным мосткам — бревну, переброшенному с одного берега на другой. Каждый раз я снимал обувь и шел босиком да еще брал в руки шест для равновесия. Откровенно говоря, сердце уходило в пятки. Упадешь — в лучшем случае переломаешь ноги. Когда пришлось переходить реку третий раз, мостков вообще не оказалось, и мы пошли вброд, по грудь в воде, хотя в реке водились крокодилы.

На другом берегу реки мы увидели в лесу вырубку, на ней несколько строений, окруженных участками риса. Это было селение Тапинг; здесь жили палаваны. Местный вождь Бунканг специально спускался в Данум-Данум предупредить Хулио, что он не позволит нам проходить через его земли. Мы решили не обращать внимания на его предупреждение, так как другого пути у нас не было. Впрочем, селение оказалось пустым. В нем не было ни души. Явно, все куда-то попрятались. Я чувствовал себя прескверно: у жителей Палавана есть грозное оружие — длинные полые трубки, из которых они бесшумно выпускают отравленные стрелы. Участки риса располагались среди черных, обгорелых стволов деревьев. Мы без всякого затруднения прошли между участками, не причинив вреда рису. Кое-где виднелись посадки кукурузы и бататов.

В полдень мы достигли реки Рансанг, на другой стороне которой находилась деревня Танкиау. А на этом берегу стоял лишь один дом, принадлежавший дяде Хулио, моро Интингу, который жил поблизости, но все же на некотором расстоянии от палаванов. Здесь нас ждал Будо. Он передал, что Амбилан встретится с нами завтра в джунглях. А сегодня мы должны ночевать у Интинга. Мне, как почетному гостю, отвели место в доме, где спал хозяин с семьей. Свежего воздуха было вдоволь: вся постройка состояла из бамбукового пола на высоких сваях, соломенной крыши и одной стены. Обстановку хижины составляли пара деревянных сундуков, где хранили свои вещи обе жены Интинга, и одна единственная циновка для сна, лежавшая посредине пола. Каким-то образом у них оказалась старая военная походная койка, на которой я и устроился. Интинг настоял на том, чтобы я лег спать первым. Я лег и закрыл глаза. Должен признаться, что я все-таки подсмотрел, как Интинг с женами проскользнул в хижину и улегся между ними на циновке.

Почти у всех палаванов, с которыми я познакомился, было по две жены. Хулио уверял, что количество жен достигает иногда пяти, но я ни разу не видел больше двух. Зато моро, живущие на побережье, редко имеют больше одной жены. Возможно, у них не хватает средств на большее число жен, ведь приобрести девушку моро стоит довольно дорого. Но, возможно, это объясняется тем, что они меньше заняты таким тяжелым трудом, как обработка земли, являющаяся основным занятием населения в глубине страны. Палаванские женщины ухаживают за детьми, стирают, но основная их обязанность — работа в поле. А хозяйство, даже приготовление пищи — дело мужчин! Что ж, пожалуй, это и впрямь легче, чем возиться с землей. Палаваны, как и многие другие филиппинцы, не знают ни поцелуев, ни каких-либо иных ласк. Удивляет, что две жены живут под одной крышей и нет никаких сцен ревности. За детьми они ухаживают совершенно одинаково, не разделяя их на своих и чужих.

Рано утром мы отправились дальше, вверх по реке Рансанг. Все семейство Интиига сопровождало нас, захватив и домашних животных: двух собак, котенка и зеленого попугая. Нам повезло, вода в реке в тот день стояла очень низко. В местности, где нет ни дорог, ни тропинок, нередко легче идти по воде, чем по суше, особенно босиком. Но я шел в резиновых сапогах и сильно стер ноги. Мы вынуждены были все время переходить от одного берега к другому, выбирая путь полегче. Я завидовал своим спутникам, даже не знающим, что такое натереть ногу.

Наконец мы остановились у заброшенного дома, где должно было состояться первое свидание с Амбиланом. Я промок до пояса. Не видя никого постороннего, я разделся и остался в одних трусах, а одежду повесил сушиться. Но надо же так случиться, что именно в этот момент из леса показалась странная, идущая гуськом процессия. Впереди важно выступал друг Амбилана, исполнявший обязанности церемониймейстера. Затем — сам Амбилан, высокий мужчина лет сорока, в белой рубахе, широких белых шароварах и зеленом тюрбане. За ним следовала его любимая, нарядно одетая жена моро, его необычайно красивая дочь — жена Будо, похожая на девушку с острова Бали, тоже в платье западного покроя, и, наконец, его приемная дочь — Олинг, сестра Хулио, еще совсем подросток, с примесью японской крови. За дамами следовала личная охрана — два десятка почти голых мужчин, вооруженных длинными, острыми боло. У каждого на узкой набедренной повязке висели по два бамбуковых футляра: один для табака, другой — для огнива. Еще более устрашающий вид придавали им курчавые волосы, коротко обрезанные ножом. Ножниц в этих краях не знают.

Я поспешно повесил себе на бок великолепный багийский нож в кожаных ножнах и в таком виде вышел навстречу гостям. После того как мы обменялись учтивыми Приветствиями, я вручил Амбилану свой первый подарок — превосходный длинный нож. Затем мои спутники достали остальные подарки: элегантную пеструю рубашку и брюки для самого Амбилана, по шелковому платью, паре сережек, браслету и колечку с камнями под цвет платья для каждой из трех дам. Воины из личной охраны получили по сигаре и тотчас принялись жевать табак. Затем мы предложили всей компании пообедать с нами и постарались их получше угостить тем, что захватили с собой.

Амбилан начал беседу, сказав, что не понимает, как я мог отважиться прийти к нему в джунгли безоружным.

— Меня здесь сможет защитить только твоя дружба, а не оружие, — ответил я.

Вождь улыбнулся и одобрительно кивнул, потом сказал, что я могу спокойно продолжать путь: он берет на себя ответственность за мою личную безопасность и разошлет повсюду гонцов с вестью о наших мирных намерениях. Амбилан настоятельно советовал мне не ходить на гору. Он не знал, что пряталось там наверху, но возможно, что-то опасное.

Амбилана явно смутила моя просьба разрешить посетить его дом. Он пытался уговорить меня избрать более короткий и удобный путь, но в конце концов сдался. После обеда мы пошли дальше вверх по Рансапгу. Это был изнурительный путь. То и дело приходилось переходить реку, прыгая с одного скользкого камня на другой, тогда как вокруг бурлил стремительный поток, часто довольно глубокий. Амбилан в самых опасных местах любезно подавал мне руку. Как я сочувствовал женщинам! Их лучшие платья промокли насквозь. Перед тем как встретиться со мной, женщины за кустами переоделись, а сейчас не хотели переодеваться снова в повседневную одежду, чтобы «не ударить лицом в грязь».

Наконец мы пришли в Симбулан, расположенный на высоте семисот метров. Амбилан показал мне большой пустой дом, умышленно выдав его за свое жилье. Хотя вся его семья пробыла вместе со мной здесь два дня, позднее я узнал, что в действительности Амбилан живет в другом доме, недалеко оттуда. Симбулан удивительно красив. Прямо перед домом падала река пенящимися каскадами между мраморно-серыми скалами, испещренными темными изломами, созданными вкраплениями других пород. Несколько ниже поток разливался, образуя тихую заводь с зеленой водой, окаймленную крутыми скалами и высокими деревьями. Я не мог не поддаться искушению и с наслаждением искупался, пока Хулио варил лесных голубей, которых настрелял в тот день. После ужина все улеглись спать, и я мгновенно заснул сном праведника.

На следующий день мы отдыхали, стреляли из лука по мелким рыбам и пресноводным креветкам, ловили лягушек и крабов. А вечером Амбилаи поведал мне свою историю.

Перед второй мировой войной брата Амбилана расстреляла полиция по обвинению в убийстве, к которому тот не имел никакого отношения. Это настолько потрясло Амбилана, что с тех пор он живет в постоянном страхе за жизнь близких и свою собственную. Поэтому он и укрылся в горах и никого не подпускает к тайному убежищу.

Я рассказал Амбилану, что его тоже боятся и что положение дел при его содействии вполне можно изменить. Он спросил меня, согласится ли, по-моему мнению, президент Кирино[12] помочь ему.

— Не сомневаюсь, — ответил я. — Ты должен продиктовать письмо к нему.

Амбилану хотелось сказать очень многое, но я посоветовал изложить все покороче, рассказав только об основных событиях, и просить президента помочь его семье начать спокойную, мирную жизнь, гарантировав ей защиту от полиции. Амбилан диктовал, Хулио переводил его слова, а я записал перевод, после чего Амбилан поставил отпечаток пальца, смоченного чернилом из моей авторучки. Вот это письмо:

«Ваше превосходительство!

Незадолго до войны мне и моей семье пришлось перебраться в глубь страны. Моего брата расстреляла полиция по обвинению в убийстве, к которому он совершенно не был причастен, и, чтобы нас не постигла та же участь, мы вынуждены скрываться.

Заверяю вас, ваше превосходительство, что на моей совести нет никаких преступлений. Я заверяю вас также в моей лояльности к вам и прошу вас помочь мне и моей семье жить свободно и мирно, не опасаясь полиции».

Амбилан постоянно думал о печальной судьбе своего племени. Он жаловался на то, что моро досаждали нм набегами, что они остро нуждались в медицинской помощи. Большинство детей умирало, а почти все взрослые постоянно болели. На всем западном побережье не было ни одного врача, а перебраться через горы на восточное, более населенное побережье, почти невозможно. Амбилану хотелось бы построить школу в Танкиау, и он просил меня помочь найти учителя. Он хотел поселиться в Танкиау, чтобы учитель мог жить в безопасности в его доме. Но когда я предложил ему послать двух девушек в Манилу, чтобы одна выучилась на учительницу, а другая — на медицинскую сестру (все расходы я брал на себя), женщины его семьи ответили, что девушки скорее умрут, чем покинут джунгли. Что ж, я вполне мог их понять.

Вечером я сделал неприятное открытие. Все мои многочисленные ссадины и ранки, причиной которых были пиявки, колючки, острые камни и резиновые сапоги, загноились, несмотря на то что я не жалел на них йода. К утру положение еще более ухудшилось. С огорчением мне пришлось признать, что в таком состоянии продолжать путешествие немыслимо. Оставался единственный выход — поскорее вернуться на побережье. Прощаясь с Амбиланом, я сказал: I shall return! («Я вернусь!»). Вечером мы уже были в Данум-Дануме, сделав в пути только одну короткую остановку в Танкиау.

Мы вернулись вовремя. На следующее утро я не мог ни стоять, ни ходить. Глубокие нарывы на ногах стали уже величиной с монету. В полдень пришел Интинг в сопровождении большой свиты. Они принесли множество замечательных подарков от Амбилана и от себя. Там были полые трубки с колчанами и стрелами (с ядом и без яда), копья, корзины и многое другое, даже зеленый попугай. Как это было мило с их стороны!

Под вечер приехал на моторной лодке китайский коммерсант. Узнав о моем тяжелом состоянии, он предложил отвезти меня на северную часть острова, где находилась американская радарная станция, контролирующая воздушное пространство над Китайским морем. Четверо сильных мужчин отнесли меня в лодку, и мы прибыли в Тарумпитао как раз в то время, когда весь персонал станции смотрел очередной детективный фильм.

«Док» — студент-медик, закончивший всего лишь первый курс, выполнял здесь функции аптекаря. Что касается меня, он отлично справился со своей задачей. Сначала он опустил мои окровавленные ноги в бочку с теплой водой, затем смазал более двадцати ран мазью и забинтовал. После этого меня уложили в постель в офицерском бараке.

Я пролежал целую неделю, прежде чем затянулись мои раны. Жил я там, как у Христа за пазухой, но не в этом заключалась цель моей поездки на остров Палаван, поэтому я проявлял нетерпение. Док отправил меня к Мариано в Пунта-Баю, чтобы там я окончательно окреп. Вместе с моим испанским хозяином мы совершали небольшие прогулки по окрестностям и видели карабао сеньора Пуялте — быков, используемых для перетаскивания бревен из леса к берегу. В деревне Гумлог меня заинтересовали прекрасные кузнечные мехи, сделанные из двух выдолбленных стволов деревьев, каждый из которых имел у основания круглое отверстие. Поршни представляли собой две полки с кисточкой из перьев на конце. Купить эти мехи оказалось не так-то просто: они принадлежали всей деревне, и пришлось у всех спрашивать разрешение на их продажу. Я фактически «ограбил» хозяев, так как им пришлось делать себе новые мехи при помощи боло — единственного имевшегося у них орудия производства.

Как-то Мариано показал мне место, где много лет назад встретил очаровательную девушку. Он послал человека к отцу девушки, чтобы договориться об унсут — цене за невесту. Обычно она составляет всего пятьдесят крон: часть надо заплатить наличными, часть — товарами. Если девушка чем-нибудь лучше других, цена может возрасти до ста крон, но бывает, что посчастливится получить ее и за тридцать. Когда вся сумма выплачена, девушка передается жениху без каких-либо дальнейших формальностей.

Девушек обычно стремятся выдать замуж, когда они достигают пятнадцатилетнего возраста. Если покупатель недоволен приобретением, он легко может возвратить девушку и даже получить обратно часть своих денег. Когда кому-нибудь хочется увести чужую жену, он не встречает особых затруднений, надо лишь заплатить ее мужу в два раза больше, чем стоила невеста.

Часто молодой человек переезжает в дом родителей жены, но это несколько рискованно, потому что хозяин дома имеет право выгнать его вон, если тот окажется ленивым или ветреным. После этого отец, может продать свою дочь другому, более достойному мужчине, н по более высокой цене: палаван охотно платит за опытность, в том числе и в брачных отношениях.

Девушка, вообще говоря, имеет право отказать жениху. Если она откажет ему дважды, жениху остается только одно — уйти. Но так случается редко, потому что обычно девушки слепо повинуются своим родителям. Безоговорочное повиновение дочерей — одна из старых филиппинских традиций, от которой еще не отказались даже в наиболее современных филиппинских семьях.

Мусульманка-моро стоит значительно дороже, чем «язычница» с Палавана. Цена девушки моро доходит до трехсот крон, и палаван очень гордится, если у него появляется возможность иметь жену моро. Но он должен быть готов к тому, что тесть потребует от него подвергнуться обряду обрезания и стать мусульманином. Кроме того, он должен оплатить все расходы по свадьбе и праздничному столу. Этот обычай сохранился даже в знатных семьях на Филиппинах. Отец невесты не тратит ни песо на свадьбу, в том числе и на свадебное платье.

Согласно законам моро, жену можно приобрести за полсотни крои, но ни за какую цену нельзя купить девушку на ночь. Среди них не существует проституции.

Я уже собрался возвратиться в Данум-Данум, чтобы возобновить прерванное путешествие в глубь страны, когда неожиданно приехал мэр из Альфонсо-Тресе. Он не поверил своим ушам, услышав о моей встрече с Амбиланом и узнав, что я снова собираюсь в его владения. Мне пришлось показать ему письмо Амбилана к президенту. Мэр тут же написал вождю, что ему и его семье нечего бояться полиции и что он, мэр, со своей стороны берет на себя ответственность за его полную безопасность.

Вот это письмо:

«Вождю Амбилану.

Профессор Эллингер, побывавший у вас на прошлой неделе, рассказал, что вам приходится скрываться в джунглях из страха перед нападением со стороны полиции. Я пользуюсь благоприятным случаем, чтобы заверить вас, что вам нечего бояться. На вас не поступало жалоб, вы не совершали ничего незаконного и, следовательно, имеете полное право спокойно жить под защитой закона, как любой лояльный гражданин. Своим честным словом я гарантирую вам полную безопасность. Я лично отдам распоряжение полицейским властям в Кесоне, чтобы вас не трогали. Надеюсь, в скором времени мы сможем встретиться».

В тот же вечер приехал мой друг китаец и отвез меня обратно в Данум-Данум. Там нас ожидало неприятное известие. Младший брат Будо и Елены лежал тяжело больной в Сумурумсуме. При смерти находился и их маленький двоюродный брат. По описанию симптомов, я догадался, что у обоих детей дизентерия. Я схватил банку с таблетками и поспешил в Сумурумсум.

Вся семья собралась вокруг больных детей. Я дал детям по таблетке, но через пятнадцать минут маленький Огод умер у меня на руках. Его двоюродный брат, к счастью, поправился. Меня очень расстроило, что мой первый пациент умер. Подобные несчастья случались и позже, но, как правило, многочисленные больные, которых я лечил, выздоравливали.

Я решил продолжить свое путешествие в глубь острова после похорон. Кстати сказать, семья отнеслась к смерти Огода философски. Я не видел, чтобы кто-нибудь обронил хоть одну слезу. Родные Огода провели траурную ночь за игрой в карты и обильным ужином. Я предпочел более веселое общество, поэтому принял предложение капитана Онаса прийти к нему на танцевальный вечер. Босоногие молодые танцоры образовали цепочку: мужчины стояли в первом ряду, девушки — во втором. Они держали друг друга за руки, а мужчина, стоявший последним в ряду, и девушка, стоявшая первой, держались за концы носового платка. Мужчина не смеет прикасаться к женщине-мусульманке. Танцевали без музыки, мужчины и женщины поочередно пели друг другу. Вероятно, пели что-то очень забавное, так как все весело смеялись. Мне, не понимавшему этих шуток, было не очень смешно, но я встал в ряд и попытался научиться основным па танца.

Я оплатил похороны маленького Огода, проведенные по всем правилам. Его завернули в белую простыню и положили в гробик, сколоченный моими гвоздями. Могилку вырыли в саду. Старый имам спустился в нее и читал там свои молитвы, а в это время двое мужчин махали над его головой куском белой ткани. Когда имам вылез из могилы, туда опустили гробик и покрыли его пятью досками; полагается — семь, но этот ведь был совсем маленьким, Затем могилу засыпали землей, так что образовался небольшой холмик. Пока священнослужитель и его помощник жгли ладан и бормотали молитвы, остальные курили сигареты и посмеивались. Смерть ребенка в этих краях — обычное явление.

Родные Огода рассказали мне, что он умер от укуса собаки троллей. Я попытался объяснить, что мальчик заболел, напившись плохой воды. Они никак не могли этого понять, но признали, что в колодце, из которого берут питьевую воду, нашли несколько дохлых крыс.

На могилке соорудили подобие пугала: воткнули палку с тремя белыми зонтами, укрепленными друг над другом. Очевидно, этот обычай пришел из Индии.

Когда мы возвращались в Данум-Данум, стояла изнурительная жара. Так как наш дом находился по другую сторону бухты и до него нужно было идти в обход около трех километров, я решил переплыть бухту, разделся и попросил моего сопровождающего отнести одежду домой. Этот, сам по себе незначительный, факт создал мне популярность среди местного населения. Он плавает, как белая акула, говорили они.

Наконец рано утром 21 мая мы тронулись в путь. Мы шли той же дорогой, что и в первый раз, и я рассчитывал к вечеру прибыть в Симбулан. Но я не учел ежедневных ливней во второй половине дня — обычного явления для этого времени года, — в результате которых реки выходят из берегов.

На этот раз нас встретили в Тапинге исключительно радушно. Бунканг и его люди помогли нам перебраться через реку, в чем мы весьма нуждались. Поток был таким бурным, что мне пришлось напрячь все силы, чтобы переплыть его. Около одного из домов я увидел, как приготовляли бат-бат — своеобразную крупу из сердцевины пальмы. Когда крупа была готова, я купил все сооружение для моей коллекции.

В Танкиау нас предупредили, что в этот день реку Рансанг нам не перейти: вода стояла в ней слишком высоко. Но так как мне не хотелось терять драгоценного времени, я все же решил попытаться. Хулио удалось перебраться на другой берег, захватив один из концов каната, который мы затем привязали к деревьям на обоих берегах. Настала моя очередь. Я разделся вплоть до трусов, крепко ухватился за канат и вошел в воду. Когда я уже добрался до середины реки, вода доходила мне до плеч, а течение было настолько быстрым, что я не мог двинуться ни вперед, ни назад. Руки онемели оттого, что я изо всех сил сжимал канат. Чтобы ослабить напор воды, я решил попробовать лечь. В тот же миг поток сорвал с меня трусы. Еще хуже было то, что мне не удавалось держать голову над водой. Я попытался лечь на спину, но и это не помогло. Мне не оставалось ничего другого, как отпустить канат и поплыть. Поток подхватил меня и понес с головокружительной быстротой. Через несколько секунд я заметил в воде ствол сваленного дерева. Угоди я в него — разбился бы насмерть. Напрягая оставшиеся силы, я нырнул и чудом оказался так близко от берега, с которого начинал переходить реку, что люди, бежавшие за мной, легко меня вытащили. Пришлось остаться ночевать в Танкиау.

На следующее утро вода спала почти на полметра, и мы перешли реку без особых затруднений. Но в течение дня нам пришлось проделать это не менее восьми раз, и я сильно устал, когда мы наконец вечером пришли в Симбулан. Там никого не оказалось. Мы остались ждать, а Будо отправился к Амбилану и через некоторое время вернулся с вестью, что тот не смог выйти нам навстречу из-за болей в спине и просит нас прийти в его дом в Багнау. Путь туда оказался недолгим, но довольно трудным: пришлось карабкаться по крутому склону горы. Зато какой вид открывался из Багнау! Далеко внизу за тропическим лесом сверкало море.

Амбилан обрадовался нашей встрече и письму мэра, но все же считал, что мэр не такая важная персона, чтобы он мог уладить его дело. Амбилан не собирался поэтому ничего предпринимать до тех пор, пока не узнает намерений президента.

Следующий день мы провели в Багнау. После обеда я спросил Амбилана, можно ли посмотреть его пещеру. Он улыбнулся:

— Так ты слышал, что у меня есть пещера?

Он был явно польщен, когда я рассказал, как много слышал о нем в Альфонсо-Тресе. В сопровождении мальчика мы забрались на крутую скалу, почти скрытую деревьями и густым кустарником, и подошли к узкому отверстию, ведущему вглубь. Внутри пещера была оборудована, как дом: я увидел пол на сваях, очаг и кухонные принадлежности. Мальчик зажег факел, и мы пошли за ним; шли 90 до тех пор, пока не вышли из пещеры с противоположной стороны. Пещера Амбилана, как и нора старой лисы, имела два выхода.

Вечером я завел философский разговор, спросив Амбилана, кто, по его мнению, создал мир. Он ответил просто:

— Не знаю.

Когда я позже спросил его, что будет с нами после смерти, он дал тот же короткий ответ:

— Не знаю.

Эти два вопроса я задавал и другим палаванам и всегда получал подобный ответ. Мне так и не удалось обнаружить у них каких-либо верований и представлений о боге. Единственной сверхъестественной силой, в которую они верили, были тролли.

Жена Амбилана, моро, собрала предметы, которые, по ее мнению, могли меня заинтересовать: гитару из бамбука, губную гармошку, а также двух совсем маленьких птенцов какаду. Одного из них вместе с зеленым попугаем Питинга мне удалось привезти с собой в Манилу. Я назвал их Олинг и Елена, по имени двух девушек — моих любимиц из джунглей. Птицы свободно летали у меня в «красном доме» и садились мне на плечи, когда я печатал на машинке.

У Амбилана имелась еще одна жена — палаванка, но ею, очевидно, он не особенно гордился. Она постоянно присутствовала в доме, хотя всегда держалась в стороне.

Когда мы начали собираться в дорогу, возникло неожиданное затруднение: я рассчитывал купить рис у своих новых друзей, но от прошлого урожая ни у кого ничего не осталось. Они сами ели только вареные бататы. Амбилан отдал нам последнее, но этого количества риса не могло хватить на много дней для всех нас. Трудно представить себе, сколько риса может съесть филиппинец, если его не ограничивать. Они часто удивлялись, что я мало ем, но много пью. Мою походную флягу приходилось постоянно наполнять чаем. Я сел на диету — ел пшеничный хлеб, а рис распределял между палаванами. Я ввел строгий режим экономии. Две трапезы из трех состояли только из хлеба с молоком и сахара, а вечером мы варили немного риса и ели его с голубями, подстреленными Хулио в течение дня.

Амбилан сопровождал нас весь первый день вплоть до Буйо, расположенного на склоне горы выше остальных поселений.

Тамуган, хозяин Буйо, оказался предприимчивым и гостеприимным человеком. У него в гостях как раз находился зять Бенавас со своими двумя славными женами. Они жили неподалеку в горах в селении Тундулан. И жили неплохо. У них я впервые на Палаване увидел бананы. Нас угостили настоящим праздничным обедом. Тамуган пожертвовал одну из своих кур, а на десерт подали бананы и деликатес — только что собранный дикий мед.

Эти люди промышляли охотой на кабанов, обезьян и всевозможную птицу. Хорошо замаскированные ловушки, расставленные вдоль тропинок, представляли опасность для жизни. Есди кто-нибудь, кабан или человек, заденет шнурок, натянутый поперек тропы, вылетает копье с острым крючком, которое может нанести тяжелую рану. Мне дважды довелось видеть, как человека ранило таким копьем. Подобных ловушек было много вдоль дороги, поэтому я всегда старался идти вторым, когда мы двигались гуськом: у местных жителей глаз более наметан, и они довольно легко замечают их.

Длинные усы и заостренная бородка придавали Бенавасу очень своеобразный вид. Он сидел и играл на самодельной, со стальными струнами, гитаре величиной с контрабас. Ему явно нравилось напевать под собственный аккомпанемент. Пока мы слушали его, я заметил в углу двух вырезанных из дерева поросят в натуральную величину. Когда пение окончилось, я спросил, для чего они. Тамуган рассказал, что они приносят удачу на охоте. Если кабаны редко попадаются в ловушку, в этом виноваты тролли: они берут кабанов себе. Чтобы поймать кабана, Тамуган выставлял такого поросенка в лес троллям в надежде, что они удовольствуются деревянным, а живых оставят ему. С помощью Амбилана мне посчастливилось купить этих деревянных поросят и, с величайшим трудом, огромную гитару Бенаваса. Двух носильщиков я послал обратно в Данум-Данум с моими приобретениями, а двое остались со мной.

На следующее утро Амбилан отправился домой, а мы продолжали путь по тропинке, которая привела нас к горному хребту, расположенному у самого подножия горы Манталингахан. Нам стали попадаться первые деревья, из которых получают смолу альмакигу, — одно из основных богатств джунглей. Для получения смолы используют и другое дерево — ипиль. Его высокие и прямые стволы дают строевой материал отличного качества. Срубленные деревья волокут отсюда к берегу буйволы сеньора Пуялте. Альмакигу переносят люди в больших корзинах, висящих за спиной. Они проделывают длинный путь до побережья, где им платят по 25 сентаво[13] за килограмм — цена одной бутылки кока-кола.

Мы миновали еще несколько ловушек, расставленных на кабанов и обезьян, но скоро кончились и эти признаки присутствия человека. Тропинка исчезла, а так как нас окружал густой лес, мы шли по компасу и делали ножом метки на деревьях, чтобы найти дорогу обратно.

Во второй половине дня полил дождь, и вскоре мои спутники буквально закоченели от холода. Они так дрожали, что не могли идти. Поэтому мы решили остановиться и разбить лагерь. Никогда прежде, да и потом, я не видел, чтобы в такой рекордно короткий срок было построено жилище. И оно оказалось не таким уж плохим. Крыша из широких листьев, до метра длиной, спасала нас от дождя, а пол из прутьев, поднятый на сваях, позволял спать на сухом месте. Стены, конечно, отсутствовали, но в них и не было нужды. Вскоре под полом запылал чудесный костер. Мы согрелись и высушили всю одежду. Четверо моих спутников провели ночь на полу, а я уютно устроился в своем гамаке. Еще до того как стемнело, Хулио забрался на высокое дерево и при помощи компаса определил наш курс к самой высокой вершине. Это было замечательно.

На следующее утро, когда мы отправились дальше, я решил уточнить направление и, к своему разочарованию, обнаружил, что компас вышел из строя. Стрелка занимала произвольное положение. Очевидно, под нами находились залежи железной руды.

К вечеру мы набрели на покинутый дом. Такие дома называются букид нг пандай. Нас ожидал приятный сюрприз: под его крышей мы обнаружили забытые снопы зрелого риса. Мои спутники намолотили, сколько нам требовалось, и в тот вечер наш рисовый рацион значительно увеличился. Позже мы заплатили хозяину двойную стоимость риса, чтобы он не обижался за наше самоуправство.

27 мая мы тронулись в путь несколько раньше обычного, рассчитывая добраться до вершины после полудня. Ночь мы намеревались провести там, а на рассвете начать спуск. Деревья становились все меньше, вскоре они не превышали роста человека. Но зато они росли так густо, что образовали почти непроходимую чащу, сквозь которую каждый шаг нам приходилось прорубать при помощи боло. Наконец над кустами показалась голая красно-коричневая вершина горы. Но это не обрадовало моих спутников. Они заявили, что дальше не пойдут. Я отпустил носильщиков обратно в букид нг пандай, а Хулио и Будо уговорил бросить вызов противным троллям, которых, как они сами могли убедиться, нигде не было видно.

Последние сотни метров мы пробирались через кустарник добрых четыре часа и наконец выбрались на место, где кусты доходили нам только до колен. Мы пошли быстрее и вскоре вступили на голый склон, ведущий к вершине. Идти по нему оказалось не так-то легко, как мы предполагали, потому что гладкие камни выскальзывали из-под ног. Но вот мы на изогнутой вершине горы. С нее нам открылся удивительно красивый вид на весь южный Палаван. Мы увидели море и даже остров Балабак на юге пролива, отделяющего Палаван от Борнео.

Но в одном я убедился: на вершине горы Манталингахан действительно обитают тролли и злые духи. И они очень рассердились на нас. Не успели мы расположиться на вершине, как со всех сторон налетели темные грозовые тучи и опрокинули на нас поток ледяного дождя. Я захватил с собой плащ, но, несмотря на мои попытки укрыть им всех троих, мы промокли насквозь. Хулио и Будо от холода стучали зубами и дрожали. Я тоже изрядно замерз. Ситуация складывалась для нас неудачная, и я решил как можно скорее спускаться. До наступления темноты еще оставалось часа два, и я полагал, что мы сможем найти дорогу обратно в лагерь при помощи моего карманного фонарика. Ведь мы при подъеме все время делали зарубки на деревьях, фонарик должен был помочь нам обнаружить их.

Мы начали поспешно спускаться, пользуясь не только ногами, но и руками. Мы завидовали обезьянам, у которых есть и хвост. Когда солнце зашло, нам предстоял еще долгий путь, а мы к тому же были вынуждены задерживаться время от времени, чтобы находить метки на деревьях. Положение усугублялось тем, что дождь продолжал хлестать изо всей силы. Вдруг фонарик погас: перегорела лампочка. Нас окутала глубокая тьма, в которой мы не смели ступить и шага. В трудном положении, вроде этого, нередко совершают глупые поступки. Мы попытались развести костер, но не Нашлось ничего, что загорелось бы. Тогда Бу до попробовал зажечь небольшой кусочек смолы (альмакиги), который случайно завалялся у него в кармане. Он загорелся ярким, светящимся пламенем.

— Сколько может гореть этот кусочек смолы, если мы сделаем факел?

— Минут десять, наверное.

— Попробуем.

Вскоре мы отправились дальше. Будо шел впереди, неся горящую смолу. Я надеялся, что нам, может быть, удастся найти пещеру в скале, где мы сможем укрыться от дождя. Пещеры мы не нашли, но факел нас спас. Удивительно, но смола продолжала гореть даже тогда, когда спустя два часа мы увидели костер, пылавший в нашем лагере. Хулио дал несколько выстрелов — сигнал бедствия. Их услышали и поняли. Вскоре нам навстречу двинулись два факела. И очень своевременно. Через некоторое время мы свалились около костра. Нам помогли снять мокрую одежду и завернуться в теплые одеяла. Затем нас напоили горячим молоком. Что потом делали остальные, не имею понятия, потому что я моментально заснул.

После такого приключения мы решили день отдохнуть, прежде чем отправиться обратно к побережью. Мы очень торопились, поэтому не встретились с Амбиланом, зато проделали весь путь за два дня. Четверо моих спутников отправились по домам, и вдоль берега я шел один, размышляя о проделанном путешествии на Палаван.

Я упаковал все свои коллекции, и Мариано отвез меня в Тарумпитао, где я провел несколько дней у американских друзей. Гидросамолет доставил меня на военно-морскую базу Сэнглей-Пойнт, расположенную южнее Манилы. Мы прилетели на базу вечером 7 июня, часов около восьми. Летчики собирались в гости, а меня спросили, согласен ли я доехать на попутном джипе от аэропорта до автобусной станции в Кавите. Конечно, я согласился!

Я сел в джип и попросил водителя отвезти меня на автобусную станцию. Кроме меня в машине сидел товарищ шофера. Отъехав немного от аэропорта, машина свернула направо, на узкую дорогу, через некоторое время еще раз направо. Но ехать следовало совсем в другую сторону!

— Отвезите меня на автобусную станцию поскорее! — сказал я водителю.

— Ах, вам на автобусную станцию?

— Ну да, вы же знаете.

Водитель свернул налево и выехал на дорогу, где не видно было никакого жилья, только с одной ее стороны тянулось кладбище. Внезапно он выключил мотор, выскочил из машины и наставил на меня пистолет.

— Деньги или жизнь!

Для раздумий времени не оставалось, и последующий разговор шел в быстром темпе.

— Что за глупости! Знаете, что вам за это будет?

— Деньги или жизнь!

Я сложил руки на груди и откинулся на сиденье.

— Стреляй, если посмеешь!

— Деньги давай!

— Ни одного сентаво.

Я взял свои чемоданы, вышел из машины и зашагал обратно по дороге. Бандит не отставал от меня:

— Деньги! Давай деньги!

Я резко обернулся.

— Что ж ты не стреляешь, трус?

Он отстал от меня, вскочил в машину и умчался прочь.

Я тащился по пустынной дороге и думал о том, какое странное, по сути дела, происшествие со мной только что приключилось. Я провел шесть недель в стране «диких язычников», которых все боятся, но никто из них даже не пытался причинить мне зла. И как же меня встретили, едва я вернулся в цивилизованный христианский мир!

Я собственноручно передал письмо Амбилана президенту Элпидио Кирино, и этот на редкость непопулярный человек не выбросил его в корзину для бумаг. Амбилан поселился у реки Рансанг, в устье которой я чуть не погиб. Власти открыли там школу.