Солнце заходит...

«КРАСНЫЙ ДОМ»

В аэропорту меня встретил филиппинский коллега. Он тоже учился в университете штата Иллинойс и получил там докторскую степень. Хотя мы с ним не виделись тридцать лет, немалый срок для человека, но сразу узнали друг друга. Благодаря ему я почувствовал себя менее одиноким и заброшенным в этом новом и чужом для меня краю. Я спросил его о том, что мне сразу бросилось в глаза:

— Послушай, разве на Филиппинах при встрече не целуются?

— Что это тебе пришло в голову задать такой странный вопрос?

— В каждом аэропорту, на каждой самой маленькой станции и пристани, где мне приходилось бывать, родители и дети, жены и мужья, не говоря уже о влюбленных, целуются и обнимаются при встрече и расставании. Здесь ничего подобного я не вижу.

— Мы сдерживаем проявление своих чувств на людях.

— Но дома-то ты целуешь свою жену?

У моего уважаемого коллеги был такой вид, будто я оказал что-то чрезвычайно дерзкое. Затем нас окружили местные корреспонденты и фоторепортеры:

— Какое ваше мнение о Филиппинах, господин Эллингер?

— Самое наилучшее. Тридцать лет я мечтал и надеялся попасть сюда.

— Это очень лестно слышать. Вы, значит, были в какой-то степени знакомы с нашей страной?

— Да, и я слышал о ней только хорошее.

Во время боев за освобождение Манилы этот прекрасный город, некогда построенный в испанском стиле, был совершенно разрушен, пострадал и местный университет. Так как всем известно, что строить дольше, чем разрушать, американцы после окончательной победы предоставили в распоряжение университета, который негде было разместить, свой временный военный лагерь. Он находился в пятнадцати километрах от города, в безлесной пустынной местности Дилиман.

Настроение у меня, естественно, упало, когда мы тронулись в облаках пыли по дороге, напоминавшей в это засушливое время караванный путь в Лхасу. Честно говоря, в тот момент мои романтические представления о рае на Филиппинах сильно пошатнулись.

Неподалеку от места нашего назначения дорожный знак и шлагбаум заставили шофера сбавить скорость настолько, что мы двигались черепашьим шагом, пока проезжали мимо караульного поста перед филиппинскими полицейскими казармами, расположенными у самой дороги. Через минуту нам пришлось остановиться около контрольного поста перед въездом в университет. Когда я заметил, что, по моим расчетам, война здесь закончилась уже несколько лет назад, мой коллега попытался разъяснить мне необходимость этих мер предосторожности.

Дело в том, что значительная часть филиппинских освободительных отрядов хуков[4] после изгнания японцев вела борьбу против правительства. Большое количество хуков скрывалось недалеко от университета в покрытых лесом горах, и я не должен пугаться, если ночью раздадутся выстрелы.

Конечно, я слышал выстрелы, но ко всему привыкаешь.

До тех пор пока мне не предоставили квартиру, я вынужден был поселиться в комнате для гостей при консерватории, здание которой когда-то служило клубом унтер-офицерам. Там в салоне находилось лишь одно пианино. Двери всех комнат — одну из них приготовили для меня — выходили на открытую веранду. Железной койки, стула из деревянных реек и стола было недостаточно для комфорта, но меня выручило чувство юмора. Одним словом, я снова оказался в обстановке солдатской казармы.

На веранде я увидел весьма своеобразного пожилого господина в японском кимоно и деревянных башмаках на босу ногу. Он сидел в качалке, уткнувшись в книгу. Это был известный немецкий филолог, доктор Кремп. Он недавно приехал из Японии, где двадцать лет преподавал в одном из университетов и где, как он выразился, навсегда оставил свое сердце. Теперь доктор Кремп работал в Филиппинском университете.

Вечером в салон пришли заниматься студенты музыкального отделения — двое юношей и две девушки с Бисайских островов. После того как они перестали играть на пианино, Кремп и я присоединились к ним и вместе выпили кока-кола. Мы очень хорошо провели время, и когда пришла пора расходиться, девушка, сидевшая рядом со мной, сказала:

— Большое спасибо, профессор, за приятный вечер. Знаете, вы напоминаете мне моего отца. Могу я вас поцеловать на прощание?

— О, конечно! Буду очень рад! Спокойной ночи, маленькая фрекен!

Девять лет спустя, незадолго до отъезда с Филиппин, во время моего пребывания в одном из южных городов ко мне зашел молодой человек.

— Вы, вероятно, забыли меня, профессор, — сказал он. — Я один из тех студентов, с которыми вы провели свой первый вечер на Филиппинах. Помните, одна из девушек, прощаясь, поцеловала вас?

— Да, это я помню очень хорошо.

— Теперь она моя жена.

— Тогда передайте привет вашей жене и окажите, что это был самый приятный поцелуй, какой мне довелось получить на Филиппинах.

Длинные ряды серых бараков, где раньше размещались офицеры и унтер-офицеры, теперь были предоставлены за небольшую плату под жилье преподавателям университета. И я и Кремп имели право на половину такого барака. 150 квадратных метров более чем достаточно для одинокого человека. Вряд ли могло быть что-либо проще этих бараков, бревенчатых построек с полом на высоте двух футов от земли и крышей из гофрированного железа. Снаружи они были обиты савали — щитами из расщепленного и спрессованного бамбука, прибитыми гвоздями. Стекла раздвижных окон, хотя и пропускали свет, были непрозрачными — такие в свое время использовались в курятниках.

Впрочем, окна имели москитные сетки, и мы могли постоянно держать их открытыми, за исключением тех дней, когда налетал тайфун. Внутренние перегородки из фанеры или савали можно было расставить по своему усмотрению или снять.

Мы с Кремпом объединились и разработали общий план наших помещений. В каждой квартире получился зал в девяносто метров, имевший по шесть окон, довольно большая спальня, комната поменьше для помощницы по хозяйству или гостя, кухня с газовой плитой и кухонным столом, душ и туалет. Получилось удобно, но выглядело все ужасно. И не удивительно, так как мы устроили свои квартиры в течение одного вечера.

Чтобы создать подобие домашнего уюта, я два раза в месяц тратил часть получаемых мною денег на всевозможную красивую и дешевую мебель из бамбука и красного дерева йара, изготовляемую превосходными филиппинскими мастерами.

Большой зал я обставил довольно удачно. В одном углу находилась входная дверь, а в трех остальных я устроил нечто вроде гостиной, столовой и кабинета. Середина оставалась свободной.

Я был бы доволен своим домом, если бы не одно обстоятельство. Меня раздражало то, что все бараки совершенно одинаковые и отличить их друг от друга можно было только по номерам. Если все люди созданы разными, почему их дома должны выглядеть одинаково? У меня оставался единственный выход — взбунтоваться, что я и сделал.

Я отправился в город и закупил огромное количество оранжевой краски. Затем одолжил стремянку и покрасил снаружи свою половину барака в такой яркий цвет, что она засверкала, как китайский храм. Решив не ограничиваться этим, я покрасил зал под дуб, спальню — в цвет слоновой кости, комнату для гостей — в светло-голубой, а кухню и душ — в цвет резеды. Боюсь, что в первую очередь именно это сделало меня известным среди соседей. Мне следовало, конечно, знать, что заниматься физическим трудом — ниже достоинства человека с университетским образованием. Не говоря уж о том, что тратить деньги на краску — непозволительная роскошь!

Вокруг барака я посадил цветы cadena de amor и золотистые колокольчики. Со временем они разрослись и почти полностью закрыли стены листвой и цветами. Густая зелень настолько смягчила резкость яркой оранжевой краски, что казалось, будто все было задумано заранее.

В университете мою половину барака прозвали «красным домом». Это безобидное на первый взгляд название имело на Филиппинах вполне определенный смысл. Так там называют дома, где живут приятные дамы, которые не принадлежат, однако, к хорошему обществу, — короче говоря, публичные дома.

За моим домом находился пустырь, использовавшийся под свалку. Иногда там играли дети. Я попросил разрешения разбить сад на этом участке. Соседям моя затея показалась весьма странной. Честно говоря, я не должен осуждать их за то, что они находили мое поведение в высшей степени неприличным: еще бы — профессор университета в поте лица своего возил тачку за тачкой навоз Из конюшни.

Мне уже чудился сад с множеством цветов во все времена года. Я почти достиг своей цели. У дороги между домами я устроил настоящую изгородь из белых гардений, за ними посадил душистую ночную фиалку. Моими любимыми цветами были роскошные пестрые bandera espanol; постепенно мне удалось создать более двадцати их различных цветовых вариантов. Четыре сорта бананов прекрасно прижились и снабжали меня фруктами к столу, но все молодые деревья папайя погибли при первом же тайфуне. Оказалось, что верхний слой земли в саду имел около полуметра толщины, а ниже лежал сланец, не пропускающий воду и мешающий корням растений.

Во время сильных ливней мой сад превращался в настоящее озеро, и никакая растительность не могла выдержать напора воды и ветра. Но, когда непогода и половодье проходили, цветам требовалось не так уж много времени, чтобы снова набраться сил.