Солнце заходит...

ДАТУ ТУМАНГГОНГ

Никогда ни в одной стране мне не нравилось судопроизводство. Пожалуй, в этом вопросе, более, чем в каком-либо другом, на Западе было чрезвычайно трудно избавиться от средневекового варварства и духовной ограниченности.

Когда жалкая философия права, господствующего на Западе, переносится в далекую страну, это дает плачевные результаты. Так происходит и на Филиппинах, где испано-американская правовая система вступает в конфликт с коренными этическими понятиями этой страны, являющимися значительно выше западных и нашедших свое выражение, с одной стороны, в неписаных законах языческих племен, с другой — в религиозном законе мусульман — священном Коране.

Их философская основа весьма прочна и имеет много общего. Никому из филиппинцев неведомо такое странное понятие, как преступление против государства или общества. Если кто-либо убивает человека, он совершает дурное по отношению к жене этого человека, к его детям, родственникам и друзьям, но не в отношении общества или государства. То же самое происходит и тогда, когда кто-нибудь соблазняет чью-то дочь, сжигает чей-то дом или крадет чьих-то быков.

Поэтому те, против кого совершено преступление, имеют полное право наказать виновного, например убить его. И каким бы сильным виновный ни был, ему не избежать этой участи, разве только, если он уедет из страны, что само по себе уже наказание.

Какова же задача права и судьи в подобном обществе? В том, чтобы сохранять мир. Преступление нарушает мир, и восстановить его — доброе дело, достойное судьи. Но он не должен наказывать, и без того уже произошло слишком много плохого.

Я считал, что именно в этом состоял мой долг судьи и в племени пуитан, и особенно среди мусульман Сулу. Поясню свою мысль тремя примерами.

В горах Тумангтангис убили человека, и ни для кого не было секретом имя убийцы. Что я должен был делать как дату Туманггонга? (Как я стал принцем сулу-самаль, вы узнаете несколько ниже.) Передо мной стояли две задачи: первая — помирить убийцу и семью убитого и вторая — уберечь убийцу и его семью от тех несчастий, которые их ожидали, если убийца попал бы в руки западного правосудия. Мне удалось добиться и того, и другого.

Прежде всего убийца уплатил значительную сумму по страдавшей семье, которая была вполне удовлетворена этим. Далее, все свидетели обязались не давать показаний против убийцы. А без свидетелей даже судья не может вынести обвинительный приговор. Таким образом убийца был избавлен от бессмысленного заключения в тюрьму, что разбило бы его жизнь, а его жена и дети не лишились кормильца, мужа и отца. Я бы очень хотел, чтобы наши адвокаты и судьи смогли понять, что они иногда причиняют больше несчастий, чем все преступники, вместе взятые.

Другой пример. Один влюбленный молодой человек соблазнил свою избранницу и укрылся вместе с ней в моем доме. Она настолько его любила, что готова была следовать за ним куда угодно, хоть на край света. Что я должен был делать? Передо мной снова возникли две задачи: первая — помирить семьи жениха и невесты. Родители невесты имели полное право убить жениха и забрать дочь домой, как только тот и другая оказались бы за пределами моего дома. У меня в доме к ним никто не посмел бы применить насилие, так как они находились под моей защитой. Не менее важно было помешать и правосудию разрушить будущее молодого человека и его счастливый, по всей вероятности, брак с девушкой, которая во всяком случае не имела оснований жаловаться, что ее муж трус. И опять мне удалось все это осуществить. Родители девушки увеличили выкуп за невесту, после чего молодые поженились с их благословения. Одновременно родители невесты забрали свою жалобу на жениха, после чего судья прекратил дело против молодого человека.

Разводы, к сожалению, все-таки часты среди мусульман, хотя и не в такой степени, как на Западе. Мне приходилось заниматься и бракоразводными делами, но я так и не развел ни одной пары. Я никогда не пытался разобраться в том, кто «виноват», а всегда стремился помирить людей, готовых разрушить свое семейное счастье. В некоторых случаях требовалось огромное терпение и много времени, но ни то, ни другое не пропадало даром. Главное в таких случаях — не судить и даже не осуждать, а разъяснять, прощать и апеллировать к стремлению религиозных людей походить на Аллаха, а Аллах ведь сострадателен и милостив… Очень мало мужей и жен, которые не нуждаются в прощении. Легче всего разбередить рану. А юристы умеют это делать отлично. Я же ставил своей целью залечить рану.

По мусульманскому обычаю мужчина легко может развестись с женой. При этом он теряет лишь свои деньги, затраченные на ее приобретение. При известных обстоятельствах женщина тоже может получить развод, например, если муж не в состоянии содержать ее, заболел заразной болезнью, не дает о себе знать долгое время или приезжает откуда-нибудь без подарка для нее. Не правда ли, последнее — замечательная причина для развода? Многим мужьям-немусульманам следовало бы помнить об этом.

Особую категорию составляют дела о поведении молодых людей по отношению к молодым дамам. Для влюбленного мусульманина нет никаких преград. Я бы не удивился, если бы он проник к своей избраннице через замочную скважину. Поэтому за стремление сблизиться с женщиной введены сравнительно высокие штрафы. Если женщина пожалуется, что мужчина схватил ее за руку, это обойдется грешнику в 20 крон. Если он обнимет ее за талию или попытается поцеловать, штраф возрастает до 40 крон. Если эти нарушения правил приличия имели место после захода солнца, штраф удваивается.

За интерес, проявленный мною к мусульманским законам, и за то, как я стремился проводить их в жизнь, султан Исмаил Кирам однажды, после очередной беседы со мной, заявил, что желает возвести меня в ранг дату Туманггонга над филиппинскими мусульманами и дарит мне с правом передачи по наследству древний малайский титул дату Камалуддина. Второй султан Сулу в начале 1400-х годов носил такое же имя.

Туманггонг, или, как говорят по-малайски, Теменггонг, — второй или третий человек после самого султана. В буквальном смысле это слово означает «носитель бремени», т. е. тот, кто несет на себе все тяготы народа. Во время войны Туманггонг возглавляет войско, в мирное время — стоит на страже мира и улаживает все распри. Он защитник народа и его представитель. Это многовато для одного человека, но я старался делать все, что было в моих силах.

Самой жгучей проблемой для меня являлась судьба четырех тысяч отверженных на острове Холо. Пока она не будет решена, не будет мира. Какая польза в Том, что люди боятся и убивают друг друга?

Я специально встречался с так называемыми главарями бандитов и не стану отрицать, что остров Холо все больше и больше напоминал мне Шервудский лес, а изгнанники — весельчаков Робин Гуда. Среди изгнанников встречались, разумеется, и настоящие бандиты, например Саминди, но в большинстве своем это просто были мужественные люди, предпочитавшие оставаться свободными, хотя и отверженными, вместо того чтобы сидеть в тюрьме за преступления, которых они никогда не совершали.

Окажись я на их месте, я поступил бы точно так же. Быть заключенным в тюрьму на Филиппинах — гораздо хуже не только изгнания, но даже смерти. Я знаю, что говорю, так как видел там тюрьмы собственными глазами. Как-то я попросил губернатора дать мне возможность пожить несколько дней в тюрьме острова Холо. Мне разрешили, и я ночевал на раскладной кровати в конторе тюремщика.

Здание тюрьмы напоминало конюшню в хозяйстве крестьянина средней руки. В передней части здания находились небольшие камеры, где стояли по четыре койки в два ряда. С противоположной стороны имелась огромная камера с койками вдоль задней стены. Сидели в ней свыше ста человек. Все они были почти совсем голыми, спать приходилось большинству из них на полу.

В большой камере было всего два совсем маленьких окошечка, так что даже днем в ней стоял полумрак. Узники, за редким исключением, не имели возможности выходить на свежий воздух, заниматься каким-либо трудом. О питании (стоимостью примерно 60 эре в день) не приходится и говорить, если еще учесть, что и поставщик зарабатывал на продуктах.

Но хуже всего то, что несчастные заключенные вынуждены были месяцами и даже годами ждать, прежде чем их дело поступит к судье. Когда я пошел к министру юстиции и рассказал о том, что видел и пережил, он немедленно сам отправился в тюрьму. Его визит сыграл положительную роль, ибо вскоре целому ряду дел дали ход, в результате многих заключенных признали невиновными и выпустили.

Совершенно непостижимо, как это не понимают, что с людьми нельзя так варварски обращаться.

Распространились слухи, что правительство намеревается провести военную операцию с целью Покончить со всеми бандитами, которые безнаказанно повсюду разгуливают и полностью захватили восточную часть острова, куда не смеют ступить ни представители власти, ни даже войска. Долго так продолжаться, конечно, не могло. И в первую очередь требовалось убедить в этом руководителей отверженных. Самым популярным среди них слыл старик Камлун, но наиболее опасным считался его младший брат Алибон, располагавший отлично вооруженным «войском» численностью в несколько сот человек. Мне в конце концов удалось встретиться с Алибоном в его владениях. Когда я передал президенту Магсайсаю письмо от «предводителя бандитов» с заверением о его готовности сложить оружие для установления мира и показал ему фотографии, запечатлевшие нашу встречу, президент сказал:

— Профессор, вы самый смелый человек на Филиппинах!

Президент предоставил мне возможность поговорить с генералами и создал комитет из семи полковников для изучения моих предложений по восстановлению порядка мирным путем. Но я не смог заставить военных отказаться от мысли о военных действиях, судебных процессах и вынесении приговоров. Тогда я попробовал пойти на компромисс и предложил поселить всех отверженных на большом отдаленном острове, который явился бы своего рода островом Святой Елены, где они могли бы жить изолированно, но мирно и вместе со своими семьями. Мой план нашел сторонников, но большинство все же по-прежнему стояло за военные действия. Тогда я предпринял более решительный шаг и при поддержке трех мусульманских представителей конгресса выступил в университетском клубе с призывом за мир в южных провинциях. Мою речь на следующий день повторил на заседании конгресса депутат (впоследствии сенатор) Алонто, и ее напечатали в сообщениях конгресса.

Но и эта мера не помогла. Президент все же принял роковое решение — подавить восстание силой. Военные действия продолжались свыше года. В ход были пущены войска, флот, авиация. Это обошлось в сто миллионов крон и более двухсот убитых, но не дало положительных результатов. Алибон погиб вместе с несколькими своими товарищами, а его брата Камлуна, с которым я прожил десять дней, приговорили к смерти. Не сомневаюсь, что его помиловали И оправдали бы по всем пунктам обвинения, Кроме одного. Говорили, будто он замешан в убийстве молодого человека, соблазнившего одну из его родственниц. Много женщин остались вдовами, а детей — сиротами. Что касается отверженных, то вместо старых появились новые. Беззаконий на Холо сегодня больше, чем когда-либо, но население боится скорее солдат, нежели разбойников. И это, пожалуй, не так уж странно, потому что в «смелых крестоносцах» пробудились старые инстинкты охотников за черепами. Я мог бы опубликовать много фотографий военных подразделений, где на переднем плане стоят солдаты и держат отрубленные головы моро.

Когда войска приступают к военным действиям, лучше держаться в тени. Но иногда не приходится сидеть сложа руки. Чтобы защитить десятилетнюю дочь Камлуна, я удочерил ее «на время войны». Хуже обстояло дело с женой, сестрой и племянницей Камлуна, необыкновенно красивой девушкой, которых арестовали, несмотря на их полную невиновность. После того как я пригрозил судом, на котором военным властям пришлось бы оправдываться перед законом за их арест, власти были вынуждены выдвинуть против них конкретное обвинение, что они и сделали. Обвинение звучало внушительно: «массовое убийство, массовое увечье и участие в разбойничьей банде». Не так мало для трех беззащитных женщин! С помощью одного богатого человека мне удалось их освободить, взяв на поруки.

В конце концов всех трех оправдали, ибо против них не имелось никакого обвинительного материала.

Чтобы рассказать обо всех моих впечатлениях на Сулу, пришлось бы написать отдельную книгу. Поэтому я закончу эту главу, ограничившись несколькими эпизодами. Я договорился с губернатором, что попытаюсь склонить одного из руководителей отверженных, которого хорошо знал, сдаться добровольно, на более или менее приемлемых условиях. Я отправился на винта в маленький рыбачий городок Бато-Бато, где он обосновался. Когда я пристал к берегу, меня встретил сам Сабтал и четыре его человека, вооруженные до зубов. Все население пребывало в крайнем возбуждении. Люди вооруженной группы дату Амилусина, насчитывавшей около ста человек, предупредили некоторых друзей в Бато-Бато, что этим вечером они собираются напасть и убить Сабтала и его воинов. Предупреждение слышали и другие, и вскоре среди населения распространилась паника. Сабтал тоже нервничал. Необходимо было действовать и как можно скорее.

Как Туманггонг, я взял на себя командование в Бато-Бато и сказал:

— Ты, Сабтал, будешь моим помощником.

Возражений не последовало. Я эвакуировал всех детей и женщин, за исключением двух, готовивших нам еду, а также всех мужчин, не имевших оружия, и школьного учителя. Таким образом, нас осталось всего шесть человек. У меня самого не было никакого огнестрельного оружия, и я привязал к поясу сверкающий крис[20], который, пожалуй, в темноте мог послужить лучше, чем карабин.

Я отослал винта обратно на Холо с письмом к полковнику Лао, где изложил создавшуюся ситуацию и просил его прислать помощь до захода солнца. Я отправил также письмо дату Амилусину, написанное школьным учителем на языке тао-суг арабскими буквами. В письме сообщалось, что я прибыл в Бато-Бато и хотел бы как можно скорее переговорить с дату. Он сам мог назначить место встречи. Я обещал прийти без оружия, а он должен был привести с собой переводчика. Письмо отнес подросток. Вернувшись, мальчик рассказал, что передал письмо в дом Амилусина в горах, но что самого дату не застал.

К вечеру вернулась винта и я получил ответ от полковника Лао. Он убеждал меня возвратиться на этой лодке обратно, прежде чем начнется стрельба. Я прочел письмо Сабталу и его людям и добавил:

— Туманггонг вам не изменит. Я остаюсь.

Внезапно у меня возникла идея. Я вспомнил, как в детстве мы с сестрой играли на берегу с нашими кузеном и кузиной в разбойников и солдат. Кузен Поуль по, троил крепость и назвал ее Вернеборг. В нашей детской фантазии она представлялась неприступной.

Сейчас мне нужна была именно такая крепость. Задумано — сделано. Мы вшестером построили на берегу крепость, подобную Вернеборгу, с мощным бруствером, сооруженным из огромных камней. К заходу солнца она была уже почти готова. В ней мы провели всю ночь, наблюдая, не появится ли противник.

Но в ночной тишине раздался всего лишь один-единственный выстрел. Больше ничего не произошло.

Когда взошло солнце, я отправился на лодке к полковнику Лао. Днем вряд ли что-нибудь могло случиться. На этот раз и сам Лао предложил, чтобы я оставался в Бато-Бато. Он обещал мне, что его солдаты придут нам на выручку с заходом солнца.

Под вечер я послал разведчика на тропинку, ведущую к дому Амилусина. Когда стемнело, разведчик прибежал запыхавшись:

— Двадцать вооруженных людей спускаются по тропинке!

Я тут же послал двух человек с карабинами им навстречу и приказал стрелять, как только покажется враг. Но куда делись солдаты? Все это не предвещало ничего хорошего.

Неожиданно появился другой мой разведчик, он бежал вдоль берега и кричал:

— Солдаты идут!

Действительно, появились тридцать шесть солдат во главе с капитаном. Я оценил обстановку, как только солдаты заняли позицию и через несколько минут раздалась пулеметная очередь.

На следующее утро капитан сказал мне, что у него есть приказ оставаться в Бато-Бато. Мне пришлось вернуться на Холо. Оттуда я другой дорогой поехал к дату Амилусину.

Дату извинился за то, что не ответил на мое письмо: он получил его слишком поздно. Я объяснил ему, что не являюсь его врагом и приезжал в Бато-Бато для предотвращения кровопролития, которое принесло бы лишь несчастье.

— Я оставался с Сабталом, потому что он был самым слабым. Теперь я останусь с тобой, так как с приходом солдат в Бато-Бато слабым стал ты.

Амилусину это польстило, и он пригласил меня на обильный ужин. По рангу мне полагалось есть одному. Я уселся, скрестив ноги, посреди пола на циновке, где стояли разные блюда, но ни ложки, ни вилки, ни ножа не оказалось. Пришлось есть пальцами правой руки. С вареным рисом еще можно кое-как справиться, но с курицей в карри[21] — невозможно. Вся многочисленная семья Амилусина стояла вдоль стен и рассматривала ужинающего гостя. Ночь прошла спокойно. Я слышал всего один выстрел.

Сабтал впоследствии сдался мне, но его посадили в тюрьму: губернатор не сдержал своего слова! А когда Сабтала выпустили на поруки за 60 тыс. крон, которые собрали его родственники, заложив все свое имущество, он скрылся, кажется, на Борнео. Бедным родственникам осталось лишь проливать слезы.

Когда я спустя полгода приехал на Холо, по поводу Вернеборга разыгрался спектакль. Совершенно случайно день моего приезда совпал с последним днем процесса, на котором разбиралось дело трех парней, построивших мою замечательную крепость. Восемнадцать человек из группы Амилусина показали под присягой, что эти трое с оружием в руках заставили их строить крепость. В результате парней арестовали. Лжесвидетели на Холо — самый дешевый товар, как, впрочем, и в других местах. Но я разрушил этот акт мести, неожиданно выступив в качестве свидетеля. Судья несколько растерялся, когда я объявил, что присутствовал при возведении крепости и даже более того, что я, как Туманггонг, приказал ее построить и лично руководил работой. Я взял на себя всю ответственность за случившееся:

— Если произошло что-нибудь незаконное, виноват в этом только я, а не эти трое, стоящие сейчас перед судом.

В зале заволновались. Произошло нечто неслыханное: человек добровольно берет на себя вину, которая грозит ему тюремным заключением. Суд их оправдал. А мой престиж возрос невероятно. Но если я вообразил, что освобожденные придут меня благодарить, то сильно ошибался. Тогда меня это немного огорчило, хотя, в сущности, подобные поступки совершают не ради благодарности.