Соль под кожей. Том второй (СИ)

Глава тридцать пятая: Данте

Прошлое

Я заглядываю в палату, в которой лежит Лори, зачем-то задерживая дыхание.

Врач предупредил, что она еще спит и что меня пустили только на моем честном обещании вести себя как мышь.

В палате все настолько белое, что с непривычки режет глаза.

Приходится подождать, пока зрение привыкнет к этой адской белизне и начнет различать контуры предметов.

Сначала замечаю кровать — обычную больничную койку с чуть приподнятым изголовьем, на которой лежит Лори. Она выглядит такой хрупкой и маленькой, что от желания бросить все, сгрести ее в охапку и больше никогда не отпускать, пальцы сводит судорогой. Но я вовремя вспоминаю наш с Павловым разговор: «Она приехала из-за тебя, Шутов».

Если бы я не топтался все время на окраине ее жизни — все было бы иначе.

Наверное.

Или я просто снова ищу отговорку, чтобы сбежать оттуда, куда меня тянет словно магнитом?

— Привет, — слышу ее слабый, похожий на шелест листьев голос, и не сразу понимаю, что все это время она смотрит прямо на меня. Просто лежит напротив залитого солнцем окна и выражение ее лица смазано теплыми солнечными зайчиками. — Может, зайдешь?

Я киваю как дурачок и прохожу внутрь, но только на пару шагов дальше порога.

Теперь уже хорошо вижу бинтовую повязку у нее на голове, там, где раньше были светлые волосы, гладкие, словно шелк. Лера, как будто прочитав мои мысли, с трудом поднимает руку и приглаживает бинты, как будто поправляет прическу. Улыбается, но как-то натянуто.

— Тебе больно? — беспокоюсь и рвусь вперед, но снова спотыкаюсь за пару метров до кровати. — Доктор сказал, что тебе нельзя делать резких движений и нужно просто лежать, и выздоравливать.

— Если бы соотношение лежания к моему выздоровлению действительно на что-то влияло, я бы уже бегала стометровку на олимпийский стандарт, — шутит Лори.

А потом, одними губами просит подойти, ладонью похлопывая на место на кровати рядом с собой. Я мнусь несколько секунд, но у нее такой умоляющий взгляд, что у меня просто нет выхода, кроме как сдаться и послушно исполнить просьбу.

Понятия не имею, как ей это удается, но даже здесь, на стерильной больничной койке, в палате, насквозь пропитанной антисептиком, от Лори пахнет белыми цветами и медом. Хочется зарыться носом ей в волосы, вдохнуть его полной грудью, чтобы хоть как-то очиститься от всего того дерьма, которое я успел натворить в жизни. Вот только волос у нее больше нет. А о многих вещах, которые я сделал собственными руками, вообще ни капли не жалею, и случись шанс что-то переиграть — поступил бы точно так же.

— Ты отлично выглядишь, — говорю я, избегая попыток ее ладони притронуться к моим пальцам. В конце концов, просто сую руки в карманы спортивных штанов, хоть выгляжу при этом точно как идиот.

— Загорела, да?

Она слабо прикрывается ладонью от слепящих солнечных лучей и я, пользуясь шансом, иду к окну, чтобы задернуть жалюзи, а потом остаюсь стоять там. Лори, конечно, все понимает и больше не предлагает сблизиться.

— Если я скажу, что ничего не помню — ты посчитаешь меня сумасшедшей? — спрашивает с детским беспокойством, хотя изо всех сил старается казаться беззаботной. — То есть, я помню, кто я и кем была, и тебя помню. Помню, как мы ездили на тропические острова и ты стащил меня в воду прямо с пирса, поэтому нам пришлось…

Она пересказывает наш последний отпуск с теми же «анатомическими подробностями», с какими его помню и я, слово в слово, повторяя каждый его день даже не по часам — по минутам. Кроме тех моментов, когда я вел себя как последний мудак.

— Только я не очень помню, как мы вернулись домой, — она только слегка краснеет, но на обескровленном лице ее щеки алеют как маяк. — И как здесь оказалась — тоже не помню. Вообще. Медсестры говорили, что была какая-то авария и просто чудо, что я…

— Медсестры всегда слишком много болтают, — не даю ей закончить. Я тут буквально в каждый рот баблом насрал, чтобы не распускали язык, но когда это кого-то останавливало? — Тебе под колеса какая-то дура бросилась, ты пыталась ее объехать и влетела в столб. А подушки безопасности… Помнишь, я говорил тебе, чтобы не ездила на всяком дерьме? Вот поэтому.

Хотя, конечно, «Таурег» неплохая тачка и назвать ее небезопасной — такое себе утверждение. Я просто до сих пор зол на нее за то, что она сменила машину как будто назло мне.

— Как ты себя чувствуешь? — нарочно переключаю тему, чтобы Лори не продолжала копаться там, куда я предпочел бы вообще ее не пускать. — Может, тебе принести что-то?

— Устриц хочу, — она морщит нос, потому что терпеть не может никаких моллюсков, как бы сильно я не пытался привить ей любовь к этой экзотике. — Но сюда, наверное, нельзя.

Я просто беру телефон, оформляю заказ на дюжину из своего любимого морского ресторана с комментарием, что устрицы должны быть самыми лучшими, какие у них вообще есть, с дольками лимона и грейпфрута. Обычно, такие блюда не доставляют на дом, но я их постоянный клиент и всегда оставляю щедрые чаевые, так что ради моей лояльности мне доставили бы и хобот слона, если бы на это отводилось чуть больше времени.

— Готово, — показываю Лори экран телефона. — И тебе придется съесть как минимум половину.

— Боже, Шутов. — Валерия закрывает лицо ладонями и потихоньку смеется, приговаривая какой я чокнутый.

Лори даже не понимает, насколько дорога мне.

Пока была операция, пока она несколько дней провела в коме, не приходя в сознание, я успел уверовать в Иегову, Будду, Аллаха, черта и Сатану, и всем им молился по очереди, обещая свои сердце, душу и все потроха, лишь бы они не забирали ее у меня. А моя маленькая обезьянка думает, что доставить ей устриц — это не усраться какой подвиг. Проси она звезду с неба — я бы нашел способ достать и это.

Устрицы доставляют меньше, чем за полчаса. Курьер привозит их с двумя пакетами колотого льда, блюдом и контейнером, полным долек цитрусовых. Даже помогает мне все это красиво уложить, за что получает от меня чаевые в размере своей месячной зарплаты. А когда я, напевая «Марсельезу» себе под нос, заношу блюдо в палату, медсестра, которая как раз делает Лори укол, качает головой и приговаривает, какая скорая пошла молодежь.

— Это выглядит все так же мерзко, как и раньше, — смущается Лори, разглядывая мягкие светло-розовые внутренности моллюсков.

— А ты думала, они стали похожи на цыплят? — не могу не поддеть.

— За то время, что я тут валяюсь, эволюция вполне могла до этого дойти, — так же посмеивается Лори, тянется за долькой лимона, но обессилено роняет руку на постель.

— Ты слишком хорошего мнения об эволюции, — прищелкиваю языком, стаскиваю обувь и сажусь рядом с ней на кровати, скрещивая ноги по-турецки, — иначе почему она до сих пор не сделала из меня человека?

Когда Лори снова пытается взять ломтик, уверенно отодвигаю ее руку, сам щедро поливаю самую крупную и красивую устрицу и жестами даю понять, что надо довериться мне и открыть рот. Она нерешительно, но все-таки поддается, а когда я пальцем сгребаю содержимое раковины ей в рот, неосторожно пытается жевать.

— Нет, нет! — останавливаю ее, ладонями сжимая щеки. — Не жуй, просто глотай.

Лори вытаращивает глаза от испуга, качает головой, но я одними губами снова предлагаю мне довериться. И хоть на этот раз ей требуется немного больше времени, чтобы решиться, она еще раз соглашается.

— Ну как? — несколько долгих секунд всматриваюсь ей в лицо, пытаясь угадать, какой ответ меня ждет.

Но сейчас это не так уж трудно — после операции Валерии все еще сложно владеть эмоциями, и каждая ее мысль моментально возникает на лице невидимой, но хорошо понятной «прописью» из мимики и размера зрачков. Именно такой она была в день нашего знакомства на пляже — прозрачная, с внутренностями напоказ, как медуза. Никогда не думал, что буду как мальчишка радоваться такому регрессу.

— Это. Абсолютно. Несъедобно. — По словам, хватая ртом воздух, выдает вердикт Лори и в меру своих еще очень скромных сил, отползает от блюда, как будто устрицы того и гляди оживут, и вопреки ее воли, начнут сами запрыгивать в рот. — Прости, я знаю, что ты очень старался, но я правда не знаю, смогу ли съесть еще хоть одну.

— Это просто хавчик, Лори. — пожимаю плечами и с наслаждением проглатываю три штуки подряд, слизывая с языка приятный «коктейль» их морской воды и грейпфрутового сока. — Ничего страшного. И ты очень меня недооцениваешь, если думаешь, что я не справлюсь с этими дарами богов в одно рыло.

Валерия следит за мной несколько минут, но не произносит ни звука, как будто собираясь с силами для очередного витка разговора. Видимо, не очень приятного. И чтобы хоть чем-то себя занять, берет пустую ракушку и начинает водить пальцами по красивому тяжелому панцирю.

— Я подумала, что… наверное… Алине не очень понравится, что ты здесь и все это устроил… для меня, — наконец, произносит то, что ее тяготит.

Хорошо, что в эту минуту в моем рту ничего нет, потому что от неожиданности я легко мог бы выплюнуть все его содержимое через ноздри.

Доктор предупреждал меня, что у нее могут быть и будут проблемы с памятью. Целую лекцию мне прочитал об этом, но единственное, что я понял из всей той научной хери было то, что это как-то связано с перенесенной травмой головы и какими-то повреждениями мозга, которые могут восстановится, но на это потребуется время. И еще добавил: «Я не даю никаких гарантий, в каком объеме восстановится ваша сестра и какую часть воспоминаний она может потерять безвозвратно, но это совершенно точно никак не скажется на ее умственных способностях».

Я был слишком оптимистичен, когда думал, что забытая авария — это предел всех тех последствий, о которых шла речь.

— Извини, это личное, я понимаю. — Лори, приняв мое молчание за жирнющий намек, почему ей не следует совать нос в чужие дела, тушуется и отползает уже почти на другой край кровати, но теперь уже подальше от меня. — Просто подумала, что на ее месте мне бы такое очень не понравилось.

— Алина… Она… — Никогда не заикался — и вот. Мгновение назад был полон решимости сказать правду, но оказывается, до сих пор ссу произносить вслух «Алина умерла». Интересно, сколько еще раз мне нужно сходить поглазеть на гранитную плету на ее костях, прежде чем дойдет окончательно? — Она не ревнива, так что забей.

«Ту и пиздюк же ты, Шутов», — мысленно швыряю в себя камень с надписью «Ссыкливый гандон».

Лори ничего не говорит, но по направлению ее взгляда замечаю, что теперь она лежит как раз напротив зеркала. Пристально смотрит на свое отражение, снова ковыряет повязки. Когда до меня доходит, что она просто хочет обнаружить под ними хотя бы намек на волосы, настойчиво увожу ее руки от лица и кладу на кровать. Хорошо, что она слишком слаба и не нужно применять силу.

— Ты отлично выглядишь, — угадываю довольно простой и понятный ход ее мыслей. — Помнишь, мы смотрели «Солдат Джейн» и ты сказала, что ради такой роли не жалко и лысой походить?

— Только я не «Солдат Джейн».

— Ты круче. — Чмокаю ее в нос и тут же отстраняюсь, потому что мои похотливые мысли успевают развернуть транспарант с надписью: «Чувак, у тебя встал на девчонку в бинтах!»

От греха подальше, встаю с кровати, краями топая до стула около окна.

Закладываю ногу на ногу, потому что в свободных спортивных штанах весь ход моих примитивных мыслей, можно сказать, на лицо. Но Лори вряд ли обратит на это внимание — она только сосредоточенно ковыряет пальцем пододеяльник.

— Меня теперь посадят? — Видимо, имеет ввиду аварию.

— Нет, с чего ты взяла?

— Я сбила человека.

— Человек нарушал ПДД, и ей крупно повезло, что за рулем была ты, а не какой-то придурок, привыкший превышать скорость за здорово живешь, иначе кишки той дуры еще долго отдирали бы с шин.

— Шутов, господи. — Лори закрывает глаза и устало откидывается на подушку. — Я пытаюсь вспомнить тот день, но в голове как будто дыра. Как в старом альбоме — на месте фото просто выцветший картон. Я знаю, что там должно быть, но никак не могу вспомнить.

— Может, потому что и нечего вспоминать? Все водители рано или поздно влетают в ДТП. Кто-то по мелочи, кто-то посерьезней, кто-то влетает головой в жопу по самые яйца. В твоем случае единственной серьезно пострадавшей стороной оказалась ты. Вопрос с той дурой улажен, с ментами — тоже. И завязывай ковырять это дерьмо, ей-богу.

Лучше сразу пресечь ее попытки отыскать истину.

Потому что это — моя школа, мое воспитание. Я натаскивал эту обезьянку, я научил ее брать след и докапываться до истины, но мне и в голову не приходило, что однажды она может взять след на мое собственное «дерьмецо».

— Я тебя разозлила? — беспокоится Лори. Совсем как раньше, до того, как я искоренил в ней привычку все время беспокоится о чувствах других людей.

— Нет, просто не хочу, чтобы ты забивала голову тем, что яйца выеденного не стоит.

Валерия хмурится, как будто собирается выдать убедительную порцию причин, почему обычно моим словам — грош цена, но вместо этого с облегчением улыбается и кое-как скрестив пальцы, обещает больше никогда не возвращаться к этой теме. А она, в отличие от меня, умеет держать слово.

— Знаешь, — косится на блюдо с устрицами и смущенно розовеет, — я бы съела еще одну. Только ты лучше держись подальше, потому что меня может стошнить на твою модную футболку.

— На эту? — небрежно дергаю за край воротника «тряпку» из новой коллекции звезданутого французского дизайнера грузинского происхождения. — По-моему, их для того и продают, чтобы гламурным принцессам было во что блевать устрицами.

Она улыбается. Явно превозмогая боль, но широко и искренне.

В очередной раз убеждая меня в том, что я все сделал правильно.