Соль под кожей. Том второй (СИ)

Глава тридцать девятая: Лори

Настоящее

Пока мы едем в машине (Евсеев любезно пригласил прокатиться с ним и по дороге меня, слава богу, никто не донимает вопросами), я снова пишу Данте. На этот раз уже просто хаотичный поток сознания, в основном по принципу «выговориться», потому что мои предыдущие сообщения до сих пор до него не дошли. Они, как и многие до них, просто потерялись в паутине виртуальной связи.

Я пишу, как мне страшно. Несколько сообщений, копирующих друг друга, только знаки препинания в них живут своей собственной жизнью. Почему мне страшно? Ведь моей жизни и здоровью ничего не угрожает. По крайней мере, я точно знаю, что где-то там меня ждет встреча с Авдеевым — может, не самая приятная, но точно не несущая вреда моему здоровью. Или это не так? Я до сих пор не знаю, насколько могу ему доверять и как именно он замешан во всей этой истории. А самое главное — на что он готов пойти ради мести старому борову, который хотел обокрасть его драгоценную Марину, от связи с которой он так упорно открещивается.

Я пишу Данте, что мне его очень не хватает. Не советов и едких фразочек, не циничных вопросов насчет моего цикла и когда был последний секс. Не хватает его присутствия в моей жизни, успокаивающей мысли, что он все равно рядом, даже если временно находится на другой половине глобуса. Пока мои сообщения не улетали в черную дыру, я знала, что стоит мне написать: «Шутов, спаси меня!» и он примчится из-за океана, развернет обратно летящий колонизировать Марс космический корабль, повернет время вспять — но будет рядом, чтобы решить абсолютно любую мою проблему. Вытрет сопли, скажет абсолютно грубые слова утешения — и в два счета разделается со всеми моими обидчиками.

А теперь ничего этого нет.

Я как будто осталась совсем одна.

В который раз за последние дни вспоминаю тот пляж шесть лет назад: как от холода деревенели мои мышцы, как часто и больно билось сердце и как одиноко мне было.

— Валерия Дмитриевна, все в порядке? — крайне вежливо интересуется Евсеев, глядя на меня в зеркало заднего вида. — Вы говорили, что плохо себя чувствуете. Мы можем остановиться, если вам нужно подышать или…

— В этом нет необходимости, — отсекаю я, но все-таки сильнее открываю стекло со своей стороны.

Чтобы окончательно не свихнуться и не позволить страху снова сделать меня беспомощной Валерией Гариной, переключаюсь на вопросы, требующие моего немедленного внимания. Например, для чего Вадим все это затеял? Просто чтобы выманить меня у Завольского? И ради этого рискнул планом, который вынашивал несколько лет? Когда я была у него на конюшнях, он ясно дал понять, что долго и тщательно планирует серьезную финансовую облаву на «ТехноФинанс», но чтобы удар получился максимально сокрушительным, еще требовалось время. С тех пор прошло несколько недель, он подписал ту сделку и вряд ли успел нарыть еще что-то, что кардинально помогло бы в его вендетте.

Я машу головой в унисон своим мыслям. Было бы слишком безрассудно ставить на карту все ради одного разговора со мной. Я верю, что люди способны на безумства, но только не такие акулы, как Авдеев. Если бы он и правда был таким сентиментальным Вертером, то никогда не взобрался бы так высоко на финансовый Олимп. Данте всегда говорил, что способность зарабатывать большие деньги дается лишь в обмен на отказ от человечности. «Лори, если ты когда-нибудь встретишь человека, опровергающего мою теорию, — слышу в голове его хрипло-ироничный голос, — то выходи за него замуж, не раздумывая».

Машина останавливается как раз когда я начинаю тихо ненавидеть свою собственную «чувствительную» натуру, которую так и не смогла добить окончательно. Закончить этот сложный процесс никогда не поздно, но если бы я сделала это раньше — насколько роще и спокойнее была бы сейчас моя жизнью.

Мы поднимаемся по лестнице, Евсеев проводит меня через проходную, на лифте везет на девятый этаж огромного здания, как муравейник напичканного разными кровососущими инстанциями типа тех, которые точно знают где найти дыры даже в самой идеальной финансовой отчетности.

— Прошу, — Евсеев галантно пропускает меня в кабинет, предлагает воды, чай или кофе, выставляет кондиционер на пару градусов ниже уличной температуры. Даже если бы у меня были опасения, что это просто очередная ловушка и договорянк Завольского и Авдеева, сейчас от них точно не осталось и следа.

— Кофе, пожалуйста, — прошу я, на автомате диктуя свой привычный рецепт: одна порция кофе на одну порцию сливок. — Без сахара или одну таблетку сахарозаменителя.

Евсеев выходит в приемную и я сразу обращаю внимания, что он, вопреки правилам, плотно закрывает за собой дверь. И почти сразу после этого, как только мой взгляд останавливается на двери в противоположной стороне комнаты, она открывается и оттуда выходит Вадим.

Я даже не удивлена — что-то такое как раз и предполагала. Вряд ли он стал бы выбегать мне навстречу у всех на глазах.

— Просто какая-то встреча на Эльбе, — не могу сдержать иронию и на всякий случай захожу за стол, чтобы между нами была хотя бы какая-то физическая преграда.

Вадим не в костюме. Странно, но за последнее время я почти забыла, как он выглядит в человеческой одежде. И хоть костюмы и рубашки очень ему идут, лучше бы сегодня он был в них, чем в этом растянутом дырявом (по задумке дизайнера, само собой) лонгсливе и узких потертых джинсах, сидящих на нем ровно до той степени, которую можно смело назвать идеальной — достаточно плотно, чтобы подчеркивать длинные мускулистые ноги, и недостаточно узко, чтобы это выглядело нелепо. Ну и как же без тех самых ботинок, которые я приняла за китайскую копию.

— Привет, Лори. — Вадим, как всегда, пронзительно вежлив и спокоен. Но что-то все-таки изменилось — я чувствую так же ясно, как мой тонкий нюх способен различить арабскую подделку под дорогой нишевый парфюм, даже если разница всего в одной ноте.

Он вежлив.

Вежлив, мать его.

— Ради чего весь этот фарс, Авдеев? — сразу перехожу к делу. Подозреваю, времени у нас не много.

— Не придумал другого способа с тобой поговорить.

— Если что — этот тоже глупый. Если ты думаешь, что Завольский не сложит два и два, то я вообще не понимаю, как ты собирался с ним воевать. Хотя, если вы заодно… — Я пожимаю плечами, давая понять, что такой вариант рассматриваю в числе первых.

— Я слышал, что беременность делает женщину нервной и мнительной, но не знал, что до такой степени, — в свою очередь отвечает Вадим. Спокойно, сухо, взвешивая каждое слово, как будто знает наперед весь разговор.

— Если это все, о чем ты хотел поговорить, то прикажи своим миньонам меня отпустить. Сегодняшний день я планировала провести в другом месте и намерения выяснять с тобой отношения там тоже не было.

— Чей это ребенок, Лори?

Его простой и прямой вопрос застает меня врасплох. Хотя на первый взгляд в нем ничего странного, услышать его именно от Вадима я ожидала меньше всего.

— Мой, — единственный ответ на тему моей беременности, который у меня есть для всех в целом и для Авдеева в частности.

— Вряд ли он от мужа, — как будто не слышит Вадим. И добавляет к этой фразе выражение лица а ля «Я даже не рассматриваю этот вариант».

— Я хочу уехать, Авдеев. Порассуждать на тему того, сколько членов во мне было, ты можешь в любое удобное для тебя время и мое присутствие в этом процессе совсем не обязательно.

Вадим подходит ближе, но останавливается со своей стороны стола, упираясь ладонями в столешницу, чтобы наклониться вперед — так наши глаза будут на одном уровне. А когда я назло хочу отвернуться — у меня ни черта не получается. Как будто смотреть в его темно-синие глаза — главное условие для того, чтобы дышать.

А ведь маленькой части недобитой мечтательницы Валерии Гариной во мне даже хотелось, чтобы Авдеев схватил меня в охапку, сказал, что теперь мы с ребенком в безопасности и обо всем остальном он позаботится самостоятельно. Хорошо, что эта часть уже почти скончалась и ее предсмертных судорог недостаточно, чтобы утопить мой голос разума в море розовых соплей.

— Я практически бесплоден, Лори. Какая-то врожденная херня, три обследования в разных больницах — и все врачи развели руками.

— Бесплоден? А как же… Стася?

— Если ты внимательно слушала, что я сказал, то обратила бы внимание на слово «практически». Марина утверждает, что она от меня. У меня так же есть основания так думать. Но наверняка я узнаю только если сделаю тест на отцовство. Который, как ты помнишь из нашего прошлого разговора, делать очень не хочу.

— Ты прикалываешься? Это такая шутка? — Я бы с удовольствие села, потому что услышанное тяжело уложить в голове, но тогда это будет самым явным проявлением слабости. А я лучше сдохну стоя, чем позволю ему думать, что он может вызвать во мне настолько сильные эмоции.

— Это правда, Лори. — Вадим выглядит крайне спокойным, я бы даже сказала — ему действительно плевать, как будто речь идет о незначительном дефекте. — Не могу сказать, что меня это сильно беспокоит, но в контексте нашего разговора, упомянуть об этом следовало.

— То есть Марина не знает об этой твоей «маленькой особенности»?

Как такое возможно? Он был лучшим другом ее мужа, а такие разговоры частенько всплывают после парочки пропущенных рюмок в тесном кругу приятелей. Да я, блин, знаю обо всех удаленных родинках на жопе одной из своих «правильных» подруг, хотя обычно слушаю их болтовню в пол уха. Марина точно должна об этом знать, если не напрямую от самого Вадима, то точно от бывшего мужа. Я не знаю, как это чаще всего происходит, но тесный круг друзей — это типа долбаное цветочное опыление, все обо всех всё знают!

— Как такое можно не знать? — продолжаю разговаривать с тишиной.

— Разговор не об этом, Лори. Я уже порядком устал как попугай твердить одно и то же насчет наших с ней отношений, потому что тебе нравится жить в мире твоих безопасных иллюзий, где все мужики — козлы, предатели и изменщики. Окей, Лори, имеешь на это полное право. — Вадим так крепко сжимает пальцы вокруг столешницы, что побелевшие костяшки ярко выделяются на смуглой коже. — Больше о Марине и моей дочери мы говорить не будем. Прошу тебя уважать мою просьбу.

Но ведь Стася похожа на него как две капли воды — у Вадима уникальный цвет глаз, я такой глубокой чистой синевы вообще ни разу не видела, даже среди любителей носить линзы. У дочери Марины глаза абсолютно того же цвета. Как возможно, чтобы в природе два существа были настолько похожи, не имея при этом ни капли общей крови? Мне на ум приходит только два логических объяснения — либо они родные отец и дочь, либо кто-то сильно преувеличивает степень своего «бесплодия».

— Лори, я хочу знать, кто отец твоего ребенка, поскольку шанс, что он мой — минимальный. Но если… вдруг… это все-таки возможно, я бы хотел услышать об этом прямо сейчас.

Господи, это просто какой-то сюр.

— Авдеев, ты слышишь себя со стороны? — Издаю нервный смешок, в который раз благодаря небеса, судьбу и моего требовательного учителя Данте за то, что к этому моменту научилась владеть чувствами. Если потребуется — я готова превратиться в камень, лишь бы не подарить ему ни одной эмоции. — Что, по-твоему, я должна ответить? «Представляешь, дорогой, какое чудесное чудо с нами произошло после десятиминутного перепихона в общественной душевой кабинке!»

Я нарочно выбираю самые мерзкие жеманные интонации из тех, что присутствуют в моем лексиконе. Получается действительно гадко, даже рот сразу хочется прополоскать, а на лице Вадима в ответ на мою экспрессию не дергается ни один мускул.

— Погоди, — я нахожу еще одну зацепку, чтобы увести разговор от болезненной тему. — Ты все это организовал только ради того, чтобы узнать, сколько мужиков у меня было после тебя?

— У тебя не получится уйти от ответа, Лори. — Он чертовски абсолютно невозмутим. Просто какая-то лишенная эмоций каменная глыба.

— Ты в своем уме?! Ты рискуешь нашим планом, подставляешь меня перед Завольским… ради этого?!

— Чей. Это. Ребенок. — По словам, высекая каждое словно искру, повторяет Вадим.

Сейчас он делает это так, будто мысленно отверг даже мизерный шанс на то, что «архитектором» моей беременности может быть он. Делает это так уверенно, что даже я на секунду сомневаюсь, чья на самом деле сперма во мне укоренилась. Хотя это абсурд, потому что до Вадима я минимум пол года вела монашеский образ жизни и после него у меня тоже никого не было. Эта беременность — результат одного долбаного случайного случившегося секса! Этот ребенок не может быть ни от кого другого!

Но Вадим, судя по всему, убежден в обратном. Если я хотя бы попытаюсь сказать ему правду — он же просто поднимет меня на смех. Или, чего доброго, обвинит в попытке примазаться к его богатствам. Еще недавно он был бы последним человеком в мире, о котором я бы такое подумала, но я больше никому не верю. В особенности мужику, от которого могу потерять голову. Или… это уже произошло?

— Не помню, чтобы давала тебе обещание предоставлять полный отчет о том, кто, когда и как часто бывает у меня в постели, Авдеев.

— Нравится корчить из себя роковую женщину? — В его идеальном низком бархатном голосе звучит долбаное снисхождение. — Еще одна маска? Кто ты сегодня, Лори?

— Женщина, у которой нет недостатка в любовниках, — выстреливаю как из пулемета.

— Почему ты думаешь, что меня каким-то образом может заинтересовать эта информация? Или задеть?

— Потому что это правда. Авдеев. Или ты думал, что я, в лучших традициях сопливых бабских книжечек, расплачусь и покаюсь, что ты у меня — второй и единственный, а первый раз был по самой Большой и Чистой любви, но он разбился на мотоцикле?

— Я в курсе, что по какой-то непонятной мне причине ты очень низкого мнения о моих умственных способностях, но уверяю — я не отношусь к тем мужчинам, которые хотят в жены шестнадцатилетнюю девственницу. Я в состоянии понять тот факт, что у всех есть прошлое.

— У меня было много любовников. Авдеев, — гну свое, несмотря на его завуалированную просьбу прекратить. Он сделал мне больно. Этот здоровенный красивый идеальный мужик все-таки нашел мое слабое место, проложил дорожку в запутанных лабиринтах моих защит и впрыснул точно выверенную порцию яда. Ровно столько, чтобы она не смогла меня убить, но отравила навсегда. — До тебя. После тебя.

— Мне это правда не важно.

— Но ты зачем-то устроил целую шпионскую миссию ради этого допроса! Десять человек, — вскидываю руки и даю им беспомощно упасть вдоль тела, — может, двадцать. Я никогда не считала. Мне плевать, потому что это моя жизнь и мой выбор!

— Пять, — коротко говорит Вадим.

— Что еще за сакральная цифра? — не сразу понимаю я. И только через несколько секунд, которые мы проводим пристально разглядывая друг друга, как две бойцовские собаки в ожидании сигнала к драке, до меня вдруг доходит. — Что?! Пять? Авдеев, ты… шутишь, да?

— Я трудоголик, Лори, — признается он. И добавляет, чуть отводя волосы от лица и обнажая уродливый ожог на щеке: — И вот это, как ты понимаешь, тоже не магнит для женщин.

Если честно, я понимаю только то, что это самый красивый, сексуальный и просто гипер охуенный мужик из всех, которые могут ходить среди простых смертных, и этот шрам не делает его ни лучше, ни хуже — он просто есть и все. Но я лучше откушу себе язык, чем произнесу это вслух.

— С двумя из пяти у меня были довольно длительные отношения, около двух лет. Одна была просто по молодости, в клубе. Еще одна только для секса — нас обоих на тот момент устраивал такой формат отношений. И Марина. Все.

Мое воображение отказывается принимать это за чистую монету, хотя если бы искренность можно было облечь в словесную форму — она звучала бы именно так. Да и где это видано, чтобы здоровый брутальный и богатый мужик вот так с легкостью признавался, что в свои не полных сорок лет почти что монах?

— И при таком скромном списке трофеев, ты трахаешься как боженька, — думаю, что произношу это только в своем голове, но поздно соображаю, что ляпаю вслух. — Не бери в голову, Авдеев. Это просто… бессмысленный разговор Святого Петра и грешной Магдалины.

— Мне правда все равно. Из тех вещей, которые я хочу видеть в своей женщине, ее личная жизнь до встречи со мной волнует меня меньше всего. И как она будет жить потом, если мы расстанемся — меня тоже не интересует.

— Знаешь, один человек однажды сказал, что женщине нельзя простить большое количество любовников, потому что женщине проще найти секс, чем мужчине. — Перед глазами появляется жутко довольная собой рожа Наратова — того самого «человека», который любил это повторять, хотя сильно подозреваю, что он просто повторял за кем-то эту больную жизненную философию.

— Лори, слушай. — Вадим раздраженно вздыхает. — Я не хочу обсуждать чьи-то больные фантазии, воспаленные низким тестостероном или маленьким членом, или хер пойми чем. Я задал вполне конкретный вопрос и ожидал услышать на него такой же конкретный ответ.

— Хочешь прямой ответ? Пошел ты…! — В последний момент ловлю грубость зубами, выдыхаю и уже спокойнее добавляю: — Я не собираюсь перед тобой отчитываться! Не понимаю, зачем. Не вижу для этого ни единой разумной причины.

— Не видишь, значит.

Он обходит стол, вынуждая меня отступать к стене, а когда я натыкаюсь на нее лопатками, довольно грубо одной рукой удерживает за бедро, а другой методично стирает с лица макияж. Именно в тех местах, где у меня еще видны синяки. Практически четко по контурам, как будто с прошлого раза запомнил их точные координаты.

— Авдеев, ты мне больно делаешь! — пытаюсь вырваться, но это бесполезно — наши весовые категории и близко не равны.

— Так вот, Ван дер Виндт, — еще никогда моя выдуманная фамилия не звучала как отборный мат, но в исполнении Авдеева именно так и происходит, — раз уж я для тебя рожей не вышел — хуй с ним. Переживу. Но я хочу знать, кто тот «счастливчик», который не в состоянии защитить свою женщину и своего ребенка от этой ёбаной семейки! Хотя бы для того, чтобы ввалить ему от души. Сразу после того, как засажу Завольского далеко и надолго.

— Спасибо за живое участие в моей судьбе, но я двадцать шесть лет прекрасно жила без твоих рыцарских подачек — как видишь, вполне недурно жила.

— Вижу, Лори. — Он не сильно надавливает большим пальцем на то место около виска, которое до сих пор сильнее всего болит. — Очень хотел бы не видеть, но вижу.

На секунду мне кажется, что он снова плюнет на все и поцелует меня как тогда, на конюшнях — жестко, властно, как будто хочет оставить на мне свое клеймо собственника и единственного владельца. Я, блин, ту рану на губе носила почти неделю, прежде чем она зажила и перестала каждую минуту о нем напоминать!

Но Вадим ничего такого не предпринимает. Только извиняется, что сделал мне больно и снова отходит.

Ну да. Я же теперь наездница чье-то другого члена. Странно, что руки не побежал мыть.

Но в одном он оказался прав — нам действительно нужно было поговорить. Расставить точки над «i». Еще раз посмотреть друг на друга, понять, что мы не можем быть парой даже если не останется других вариантов — и снова стать незнакомцами.

Данте сказал бы, что это лучший финал дурацкого короткого романа.

— Прости, что был груб, — говорит он как раз в ту минуту, когда тишина становится невыносимой. Вадим снова спокоен, собран и сдержан. — Я не должен был…

— Плевать, — перебиваю его. — Если это единственная причина, по которой ты хотел увидеться, то я бы хотела уйти. Не хочу затягивать то, что и так вызовет кучу вопросов и подозрений.

— Нет, Лори, не единственная, если ты намекаешь на наши с тобой договоренности. Но после того, что… они с тобой сделали… — Ему как будто больно произносить эти слова. — Если честно, у меня огромное желание просто вывезти тебя на другой материк, где эти ублюдки тебя не достанут.

— Разве я жаловалась? — «Нет, Авдеев, больше я на эту херню не куплюсь».

— Я был бы очень удивлен, если бы ты это сделала. Железная, блять, леди.

— Если к нашему дальнейшему сотрудничеству нет никаких других препятствий, значит, нам нужно встретится в более спокойной обстановке. У меня кое-что есть, что может тебя заинтересовать.

— Ты уверена, Лори?

— Абсолютно. — Но я чувствую, что нужна окончательная точка, иначе мы снова вернемся к этому разговору. На третий заход меня точно не хватит, еще и нервы ни к черту из-за этой беременности. — Мы партнеры, Авдеев. Просто партнеры. Ни друзья и уж тем более не любовники. Вместе у нас больше шансов завалить этого кабана, чем по отдельности. Сделаем дело — и забудем друг о друге.

Я даже не представляла, насколько больно будет произнести это.

Забудем друг о друге. Совсем. Навсегда.

Я стою на месте, но сердце медленно разрывается на куски. Как будто оно бумажное, вырезанное из кусочка тисненого картона. И невидимые ножницы отрезают кусок за куском, превращая то, что еще недавно было живой плотью, в потрепанным смятый обрывок.

— Окей, я в деле, — сухо говорит Вадим, но больше не предлагает мне пожать руку. — Носи с собой свои тайны, Лори, я обещал быть в этом с тобой заодно — и я сдержу обещание.

«И все? Ты просто соглашаешься? Не кричишь, не называешь меня дурой, не обещаешь бороться за конца?»

Я думала, что разучилась плакать из-за мужиков шесть лет назад, когда один из них, которого я любила больше жизни, просто переступил через меня, как через кучу мусора. Я так громко плакала тогда, что об этом можно было снять целую эпопею.

Сейчас я просто чувствую слезы, но держу их в себе из последних сил.

Смотрю на Вадима — и медленно умираю. Потому что та боль, которую причинил мне Наратов — ничто, детский лепет в сравнении с предсмертной агонией моей души.

Но ведь я сама этого хотела, да?

Никакой люби, никаких отношений.

— Мой номер, — деревянным голосом диктую ему контакт, куда мне можно писать. — Я сейчас у Завольского под колпаком, поэтому могу не всегда отвечать в тот же день, но в принципе в течение суток всегда могу выйти на связь. Напиши мне, через пару дней, когда все устаканится. Договоримся о встрече и обговорим все более предметно.

— У меня завтра самолет, Лори. Меня не будет в стране около недели. Полагаю, для твой же безопасности мы вполне можем «встретиться» по видео-связи.

Вот так запросто он только что дал понять, что видеть меня вживую больше не хочет.

Я чувствую предательски сильный толчок сердца в ребра, который поднимает волну боли и подкатывает ее к самому горлу. Но я все равно держусь. Давлюсь этим ядом, прекрасно зная, что он еще долго будет отравлять меня изнутри, но все равно не даю Вадиму ни грамма повода думать, что меня его предложение хоть как-то задевает.

К черту.

Так даже лучше. В конце-конов, он прав — так гораздо безопаснее.

— Отличный вариант, Авдеев, — улыбаюсь лучезарно и беззаботно. — Вот, можешь же, когда захочешь.

Иду до двери, потому что Вадим не удосуживается ничего на этот ответить, а мне уже просто не хватает духу вести себя как бесчувственная мразь. Еще пара минут — и моя цельнометаллическая оболочка лопнет по швам, и выставит напоказ сопливое розовое нутро той толстой девочки, которая верила в сказку, принца и большую любовь. Ну нафиг такие каминг-ауты.

— С тобой точно все будет в порядке, Лори? — все-таки спрашивает вдогонку Вадим. — С тобой и ребенком. Кто позаботится о вас?

— Мы, Авдеев, сильные девочки, — говорю как можно беззаботнее, — и как-нибудь сами о себе позаботимся.

Почему я сказала «девочки»?

Господи.

Уже в такси, по дороге домой, как раз когда меня начинает адово трясти от перегретых нервов, мой «белый» телефон безобразно трещит входящим звонком. Вот же черт! Какого фига он не на беззвучном, если это, то что я сделала первым делом? Малодушно надеюсь, что это Вадим. Понятия не имею, что хочу от него услышать, но наивно скрещиваю на удачу пальцы свободной руки.

Но на экране — телефон Марины.

Закатываю глаза и со стоном обваливаюсь спиной на спинку сиденья, мысленно проклиная вообще весь этот долбаный мир, в котором я вынуждена общаться с женщиной, от чьего мужика залетела.

— Лера, мне ужасно стыдно за то, как я себя вела! — сразу тараторит она, не дав мне вставить ни слова. Хотя так даже лучше — в первые секунды, когда слышу ее голос, моя челюсть сжимается словно тиски и вряд ли сейчас на хоть какие-то членораздельные звуки. — Я не должна была так с тобой разговаривать. А тем более давить.

— Я вообще не понимаю, о чем ты, — кое-как справляюсь со ступором и даже с горем пополам изображаю хорошую девочку Леру.

— Это абсолютно твое полное право самой решать, как поступить в такой ситуации. И я хочу, чтобы ты знала — мне ужасно стыдно за грубость, и за попытку на тебя надавить! Я больше никогда не буду вести себя… подобным образом и ты всегда можешь расчитывать на мою поддержку и помощь. Во всем. Во всем! — повторяет с экспрессией, как будто ей нужно уговорить самого Господа Бога в том, что она встала на путь исправления.

Даже если бы у меня были мысли откровенничать с Мариной, после ее выходки от них не осталось бы и следа. Но я уже давно разучилась пускать кого-то в душу, так что даже если она извиниться миллион раз — это все равно ничего не изменит.

— Ты зря забиваешь себе этим голову, — говорю тот нейтральный максимум на который сейчас способна. Даже не по отношению к ней, а вообще — в сторону всего мира.

— Я знаю, что ты обижаешься, — вздыхает Марина. — Поверь, я уже посыпала голову вообще всем, что попало под руку!

— Учти — оплачивать тебе сеанс у трихолога я категорически не согласна, — пытаюсь пошутить, чтобы как-то сбавить градус ее невыносимого самобичевания.

Марина посмеивается и говорит, что больше всего досталось детскому тальку, который она по старой привычке продолжает носить в сумке. И меня снова откатывает к нашему с Вадимом разговору. Можно чтоу годно со мной делать, но у дочери Марины абсолютно такой же цвет глаз. И если Вадим действительно бесплоден, иначе как чудом я такое совпадение назвать не могу. Но как он может быть бесплоден, если ребенок во мне точно от него?! Я могу ни хрена не понимать в их с Мариной отношениях, но что происходит в моей жизни знаю абсолютно точно. До Вадима последний любовник у меня был пол года назад, а после него не было вообще никого!

«Бритва Окама, Лори, — всплывает в моей памяти голос Данте, — отсеки самые сложные варианты — и получишь простой и наиболее вероятный ответ».

— Ты уже… была у врача? — осторожно спрашивает Марина, вынуждая меня отложить свое мысленное расследование до лучших времен. — Мы со Стасей улетаем завтра на неделю поваляться на тропическом пляже, но если ты еще… В общем, если ты можешь подождать, то как только я вернусь, мы можем сходить вместе. Я знаю, что вела себя как свинья, но закрою рот и буду самой лучше поддержкой в мире.

Уезжает на неделю. На тропический пляж. Я мысленно прокручиваю эти слова и то, как идеально они ложатся на слова Вадима о том, что его тоже не будет в стране и тоже ровно неделю. Просто какая-то мистика, квинтэссенция совпадений и случайностей!

Я подавляю очередной рвотный позыв, теперь даже радуясь, что мне не придется видеться с ним лицом к лицу, иначе это точно стоило бы ему выцарапанных глаз. Прямо сейчас во мне бурлит настолько едкая злость, что хочется приказать таксисту развернуться назад, вломиться к Авдееву и высказать ему все, что я думаю о его образе идеального заботливого мужика.

Но мне, слава богу, хватает здравого смысла не поддаваться на провокации собственных нездоровых импульсов.

— Лера? Ау? — напоминает о своем существовании Марина.

— Я решила оставить ребенка. — Ловлю себя на мысли, что впервые произношу это вслух.

— Серьезно? — недоверчиво переспрашивает Марина.

— Абсолютно. Считай, что у тебя просто дар убеждения даже самых упрямых ослиц.

Хотя, конечно, дело совсем не в ней. И если честно, я вообще не знаю в чем. Прямо сейчас не могу четко назвать триггер, который кардинально изменил мое решение. Может, это случилось в ту минуту, как Вадим сказал о своей проблеме, а может — когда я сегодня снова его увидела. Или только что, назло этой законспирированной счастливой парочке?

— Лерка, ты просто… — Марина чуть не задыхается от счастья, и я в который раз отмечаю ее не слишком адекватную реакцию на всё, что связано с материнством. Как будто от того, сохраню я беременность или нет, зависит ее собственное благополучие. — Я молчу, все, прости! Больше ни слова! Как вернусь — будем отмечать по-королевски у меня в ресторане! И никаких отговорок, Лера, имей ввиду!

Я бормочу что-то лишенное конкретики, ссылаюсь на то, что меня домогается еще один входящий звонок и заканчиваю разговор.

Только теперь, оставшись наедине со своими мыслями и обезличенно мугыкающим себе под нос таксистом, пытаюсь вернуться мыслями к той точке размышлений, где я вспомнила принцип Бритвы Окама. Отсекаю все сложное — ребенок Марины похож на Вадима и это абсолютно очевидно. Так же очевидно как и то, что ребенок во мне может быть тоже только его «производства». И какой из всего этого можно сделать вывод?

«А вывод такой, — снова всплывает в моей голове голос Шутова, — что кто-то пиздит насчет бесплодия».

— Зачем? — еле слышно шепчу себе под нос, все еще пытаясь делать вид, что мне нужно крепко подумать над единственным очевидным и правильным ответом.

Вадим сразу спросил, кто отец ребенка. Он буквально начал с этого разговор, о своем участии сказав лишь постольку поскольку, потому что не упомянуть об этом было бы слишком подозрительно. Но он с порога дал понять, что не сомневается в том, что у меня были другие мужики. Даже попытался замаскировать это якобы заботой о моей безопасности.

Ублюдок.

Я крепко сжимаю кулаки. Так яростно, что на ладонях остаются красные полумесяцы от впившихся в кожу ногтей.

Решил подстраховаться, чтобы я ни в коем случае не вздумала претендовать на его драгоценную сперму, а то вдруг мне хватит ума заявиться к Марине и «обрадовать» ее этой ошеломительной новостью.

Я проверяю переписку с Данте, потому что он нужен мне как воздух. Без никаких долбаных преувеличений. Именно сейчас, в эту секунду, потому что я снова чувствую себя той беспомощной жирной девочкой на пляже, но на этот раз ледяная вода бултыхается где-то у самого моего горла. Еще немного — и накроет с головой, не даст сделать последний спасительный вдох. И меня некому спасти.

Но мои сообщения продолжают висеть в пустоте, застрявшие в черной дыре между отправкой и доставкой.

Абсолютно. Никому. Не нужные.