Тамбовский волк

44

Мать и сын Подберёзкины мчались всю ночь, едва не загнав любимую кобылу, но в Тамбов прибыли уже засветло и натянули вожжи, телега остановилась у старого, деревянного двухэтажного дома, где в квартире на первом этаже жил Захар Устинович Подберёзкин, член губкома РКП(б).

Между тем события в Вернадовке шли своим чередом. После обнаружения припрятанного зерна у Подберёзкина, нашли излишки ещё у двух хозяев. Ещё четверо решили не рисковать и сами привезли по пять мешков зерна к месту сбора. И только Антипов не шелохнулся. У него ещё раз перерыли весь двор, но зерна так и не нашли. Впрочем, Рябой был доволен и таким уловом. Это даже больше, пудов на сорок-пятьдесят, чем он предполагал здесь найти. Им в Тамбове будут довольны. Но оставалось последнее, что нужно сделать в Вернадовке — наказать врагов революции, укрывателей излишков зерна. Нельзя давать слабину нигде, иначе потом на шею сядут и никакого зерна нигде больше не найдёшь. Смущала Рябого лишь опустившаяся на землю темень. Опасно оставаться в деревне на ночь, но ещё опаснее с таким грузом отправляться в путь: говорят, бандитами кишат здешние леса, да и местные, зная все тропинки и обходные пути, просто так свой хлеб не отдадут — встретят и обложат в лесу, как дичь какую. Да, к тому же, небо опять затянули тучи. Того и гляди снова пойдёт дождь.

Рябой вышагивал вдоль подвод, груженных зерном, и покручивал свой маленький рыжий ус. Бойцы продотряда были настороже: глядели по сторонам, винтовки держали в руках и на взводе. Наконец, он принял решение: выпороть укрывателей сейчас, у подвод оставить усиленную охрану, а чуть начнёт светать, тут же отправиться в путь.

— Коньков! — приказал Рябой. — Готов плети! И народ созывай. Пусть видят, как советская власть наказывает тех, кто ей противодействует.

Коньков побежал выполнять приказ. Услышав слова Рябого, зашумели крестьяне, закрытые в бывшем помещичьем хлеву и дожидавшиеся своей участи. Руки у них были связаны, но ноги свободны. Половина из них были босы.

Не много желающих пришло поглазеть на расправу. Но это не смутило Рябого.

— Выводи, — кивнул он часовому у хлева.

Выводили по одному. Каждого привязывали к дереву. Когда всё было готово, Рябой первым подошёл к дереву, к которому привязали Подберёзкина и ухмыльнулся.

— Ну что, Устин? Вот и поквитаемся.

— Ой, смотри, Фомка. Как бы потом и мне должок не пришлось отдавать, — огрызнулся Подберёзкин. — Я ведь не люблю быть должником.

— А вот и проверим! Г-гэх-х!

Рябой размахнулся со всей силы и приложил плеть к спине Подберёзкина. Тот лишь глухо замычал, прикусив губу.

— Чего ждёте? Приступайте! — прикрикнул на своих Рябой и, ещё раз приложившись к спине Подберёзкина, отступил, уступая место одному из бойцов.

Завыли жёны и сёстры, стоявшие чуть поодаль, мужики сняли шапки и опустили головы. О подобных экзекуциях сюда слухи доходили. Мужики даже нашли какое-то противоядие от стегания кнутом: они надевали на тело по четыре-пять рубашек. Впрочем, и это спасало не надолго — от сильных ударов рубашки рвались и плеть всё равно достигала кожи.

Увидев в окне мать с братом, Захар Подберёзкин обрадовался. Растолкал жену, наказал ей самовар ставить на плиту, а сам, накинув на ночную рубашку кожаную куртку, пошёл открывать дверь.

— Мама, Никитка! Каким ветром вас занесло, — обрадованно обнимал родных Захар. — Проходите, проходите в дом. Мария сейчас самовар соорудит, чайку попьём. Как говорится, чем богаты, тем и рады.

— Да ты не волнуйся, сынок, — проходя в дом и с любопытством оглядывая небогатую обстановку, ответила мать. — Мы ж из деревни. Слава богу, пока не голодаем. А вот тебе-то, чай, сынок, не сладко. Мы тут кой чего вам привезли. Никитка, где мешок?

— Да вот он, — протянул мешок брату Никита.

— Чего тут? — недовольно спросил Захар.

В этот момент в комнату вошла Мария, неся в руках хлебницу и сахарницу.

— Здравствуйте, Анна Филимоновна, — поставив на стол продукты, слегка поклонилась Мария.

— Здравствуй, невестушка, — подошла к ней Нюрка. — Дай чуток тебя рассмотреть. Сынок ведь так и не удосужился нас с отцом с тобой познакомить.

— Некогда, мать, мне к вам в гости ездить. Сама понимаешь, время сейчас суровое и напряжённое. Партия требует, чтобы каждый её боец был постоянно на своём рабочем месте.

Захар с помощью Никиты развязал узелок на мешке и вынул оттуда две ощипанные курицы.

— За кур спасибо, но больше не надо таких гостинцев привозить.

— Почему же, сынок? — искренне удивилась мать. — Курочки свежие. Перед самым отъездом я их зарезала и ощипала.

— Да потому что, когда мои товарищи и подчинённые пухнут с голоду, не могу я есть мясо, понимаешь?

Мария держала по курице в каждой руке и ждала распоряжения мужа.

— Сегодня же отнесу этих кур в нашу губкомовскую кухню. Пусть сварят куриный бульон. То-то будет праздник для всех.

— Ну, хотя бы одну оставь себе, сынок, — умоляла мать. — У тебя же жена тяжёлая. Ей, и твому будущему дитёнку, тоже хорошо питаться нужно.

Захар на какое-то время задумался, затем кивнул головой.

— Хорошо, мать. Одну курицу Мария сварит, а вторую отнесу в губком.

— Как хочешь, сынок, — вздохнула мать.

— Вы садитесь за стол, мама, — пригласила Мария. — Никитка, и ты садись. Пейте чай, а я сейчас кур отнесу и приду.

Захар с матерью и братом сели за стол. Разлили в чашки кипяток.

— Сахарок берите. Это единственное, в чём мы себе не отказываем, — угощал родных Захар.

— Не пойму я тебя, Захарка. Ты, такой большой начальник, а живёшь плохонько, да и питаешься никудышно.

Нюрка сделала несколько глотков и откусила от сахарной головки маленький кусочек. Никита пил чай в прикуску и то смотрел на брата, то разглядывал обстановку.

— Не боись, маманя. Вот разгромим врагов, построим социализм, тогда и жить хорошо начнём. Выпишу вас с отцом к себе. Будете мне по хозяйству помогать, а? — улыбнулся Захар.

— А мы с сестрой как же? — поинтересовался Никита.

— Так ведь, Никитка, и деревню кому-то же подымать нужно. Вот подымете, тогда и в город поезжайте.

Вернулась Мария. Также села за стол и придвинула к себе чашку.

Они молча выпили чай. Мария убрала со стола, пошла мыть посуду. Захар откинулся на спинку стула и глянул на мать слегка потеплевшими глазами.

— Как там отец поживает? Алёнка?

— Трудно нам сейчас, сынок. Мы ведь неспроста к тебе чуть свет пожаловали.

— Я об этом догадываюсь. Случилось что-то?

— Случилось, сынок, — глаза Нюрки повлажнели.

— С отцом чего-нибудь? — встревожился Захар.

— Да нет, с отцом пока, слава богу...

— Мать, у меня слишком мало времени. На работу уж пора собираться. Говори, зачем приехали.

— Понимаешь, Захарка, — взял инициативу в свои руки Никита. — Приехал к нам комбед. Излишки хлеба требуют. Но ты же знаешь, мы зерно убираем вот этими руками, а значит, и нелишнее оно для нас.

— Так вот, комбед этот возглавляет Фомка Рябой, — продолжила Нюрка. — Ты его должен знать.

— Ну, слышал про такого, — поморщил лоб Захар. — Говорят, очень идейный товарищ. За советскую власть горы свернёт.

— Может оно и так, сынок. Только сначала он твоего отца заарестовал.

— Как заарестовал, за что?

— Так я ж тебе и говорю, Захарка, — опять заговорил Никита. — Нашли они в нашем схроне, на заднем дворе, зерно, на чёрный день припрятанное. Так и зерно забрали, и батяне руки скрутили. Говорят, революционным судом судить его будут.

— Помоги отцу, сынок. Высвободи его, — заплакала мать.

Выслушав родных, Захар встал, прошёлся по комнате. Остановился у окна, глянул на улицу. Задумался.

Наконец, повернулся к столу, за которым сидели мать и брат.

— Не могу я освободить отца.

— Это как же, сынок? — удивлённо подняла голову мать, кончиком платка утирая слёзы.

— Он повёл себя, как настоящая контра.

— Какая контра? Что ты говоришь, сынок? Это же твой отец!

— Пойми ты, мать, — стукнул кулаком по подоконнику Захар. — В стране голод и разруха. Весь мир воюет против нас. Контрреволюция подымает голову. Советской власти угрожает смерть. Вы же сами знаете: в наших вождей стреляют. Товарища Урицкого в Питере убили, товарища Ленина смертельно ранили. Товарищ Ленин, Владимир Ильич, нас учит, что только та революция чего-нибудь стоит, которая умеет защищаться. А для того, чтобы революции защищаться, ей нужен хлеб, чтобы накормить рабочего и красноармейца.

— А как же крестьянин, сынок? Ему не нужно есть? Ты же сам из крестьян.

— Сытый рабочий и красноармеец сумеют защитить и крестьянина.

— Но ограбленному, обозлённому и голодному крестьянину не нужна никакая защита. А помрёт крестьянин, подохнут с голоду и его защитники!

Захар с высоты своего роста посмотрел на Нюрку. Кровь прилила к его вискам. Но он сдержался, не стал продолжать спор.

— К сожалению, мне некогда с тобой спорить, мать. Передай отцу, что излишки зерна он должен добровольно сдать продотряду. Только тогда мне будет за него не стыдно.

— Ты же знаешь отца, сынок, — покачала головой Нюрка. — Он никогда этого не сделает. За своё зерно он глотку любому перегрызёт.

— Тогда я самолично приеду в Вернадовку и арестую его, как саботажника и контрреволюционера!

— Да отец проклянёт тебя, Захарка.

— Лучше не иметь отца вовсе, чем иметь отца-контру!

— Бог с тобой, сынок, — осенила его крестом мать. — Что ты такое говоришь? Одумайся!

— Маша! — позвал жену Захар, давая понять матери и брату, что разговор с ними он уже закончил. — Где мои штаны? Мне пора уже собираться.